Когда Мойше вернулся из синагоги и увидел, во что превратили его корчму, он на несколько мгновений утратил возможность дышать. И убыток, и унижение, и горечь на душе. И ведь убрать толком нельзя, пока суббота не закончится! Значит, придется до самого ее конца сидеть посреди разгрома, как скорбящий на пепелище

Хаче умылся, прополоскал рот холодной водой и сказал сам себе: «Знаешь что, дружок, делать тебе все равно нечего, так отправляйся в Кожниц. Помолишься в миньяне, послушаешь, как святой Магид читает «Свиток Эстер», с евреями поговоришь. Глядишь, габай в синагоге расщедрится, поднесет чарочку в честь праздника. Ведь Пурим сегодня!

Хасиды не чувствовали этой святости, но где хасиды и где ребе! Помимо пяти чувств, присущих обычному человеку, у праведника существует еще шестое, улавливающее святость. И если ребе говорит, что духовный след от свечей ощущается целый год, значит, так оно и есть

У ребе Шлойме был обычай во время зажигания свечей читать псалмы. Как он определял их порядок и количество, осталось тайной, работой праведника по исправлению мира, скрытой от посторонних глаз. В тот вечер, дойдя до слов «избавил нас от врагов, ибо вечна милость Его», цадик вдруг повернулся и хлопнул по плечу стоявшего рядом Мендла

В 1943 году фашистский комендант городка Чеханов решил уничтожить еврейское кладбище. Главным захоронением считалась могила святого праведника ребе Авроома из Чеханова. Его кости комендант приказал выбросить на свалку, а могилу перекопать так, чтобы духу не осталось.

Ближе к вечеру над Любавичами прошла гроза. Вначале, тяжело дыша, пронесся ветер, поднимая пыль, завивая в маленькие смерчи разную труху, валявшуюся на земле. За ветром невидимой полосой потянулись густая прохлада и горький воздух надвигающейся бури.

Во времена ребе Лейви‑Ицхока жил в Бердичеве весьма почитаемый знаток Торы. Его именовали «раввином из Морахвы», по названию местечка, в котором тот родился (евреи называли его Морахов). И была между ним и ребе Лейви‑Ицхоком открытая вражда и потаенная симпатия.

Четырехлетний Менахем‑Мендл, будущий ребе Цемах Цедек, воспитывался в доме своего деда Алтер Ребе. Когда дед молился, Мендл доставал картофелину, разрезанную на две части, привязывал с помощью бечевки одну половину к левой руке, а другую к голове, будто тфилин. Затем становился возле деда и, словно молясь, раскачивался, напевая хасидский нигун.

Ребе Ханох из Александрова передавал от имени ребе Бунема из Пшисхи: «Каждый, кто в первый раз едет к хасидскому ребе за благословением и мудростью, должен знать историю, случившуюся с реб Айзиком Йекельшем, который построил Айзик‑шул, огромную синагогу в центре Казимежа — еврейского квартала Кракова».

— Я купил шесть коров для Пейсаха, — волнуясь, начал мясник. — Как обычно, я всегда так поступаю. И вдруг мною овладели сомнения, нет ли среди них больных? Если одна корова выйдет после проверки трефной, заработаю, но мало, ведь ее придется продать неевреям, а они, зная, что мне деваться некуда, сбрасывают цену до земли. Если две — только окуплю расходы. А если три — потеряю много денег!

Основатель хасидизма Бааль‑Шем‑Тов с особой нежностью относился к простым евреям — сапожникам, водовозам, гончарам, лавочникам, портным, кузнецам — всем тем, кто не посвятил жизнь учению Торы, а был вынужден тяжело и много работать, чтобы прокормить семью. Наверное, поэтому большинство его сторонников было именно из их числа.

Как Либер из местечка Белз оказался в Вологодской губернии — отдельная большая история. А как он стал управляющим огромным лесным имением графа Олсуфьева — история еще больше первой. Говорят, будто графу просто понравился сноровистый жидок, повстречавшийся ему на ярмарке. Дал ему граф одно поручение и остался доволен. Послал со вторым — отменно справился. Третье — лучше первых двух. Тогда Олсуфьев недолго думая выгнал прежнего управляющего, степенного и не очень расторопного немца, и передал имение Либеру.