Оживленную дискуссию вызвала публикация известного карикатуриста Андрея Бильжо, в которой он размышляет о “мифотворчестве” и утверждает, что Зоя Космодемьянская болела шизофренией, не раз лежала в психиатрической больнице, и то, что она хранила тайну, стоя на эшафоте, было не подвигом, а следствием психического заболевания. Российское военно-историческое общество обратилось с заявлением в Генпрокуратуру РФ с просьбой привлечь А.Бильжо к уголовной ответственности. Свою оценку статье А.Бильжо в интервью “Интерфакс-Религия” дал глава департамента общественных связей Федерации еврейских общин России Борух Горин.

– Как бы Вы прокомментировали дискуссию по поводу статьи Андрея Бильжо?

– Здесь есть две стороны медали. Одна из них – это в принципе отношение к историографии, легендам, мифам. Любой человек – историк, например, который начинает свою работу с того, что он якобы будет разрушать мифы, выказывает свою глубочайшую некомпетентность, потому что мифы – это тоже реальность. Мы знаем огромное количество мифов, которые повлияли на реальность. Скажем, мифические слухи о несуществующем восстании в одном из гетто в Польше, которые разнеслись во время войны, привели к реальному восстанию в Варшавском гетто. Поэтому мифы изучаются не для того, чтобы их ниспровергать или объявлять мифами, а для того, чтобы знать свою историю.

– А как быть в случае с легендарными героями времен войны?

– Когда мы говорим о целом ряде легенд во всех смыслах этого слова – например, о легендарных разведчиках или о легендарных героях войны, мы всегда должны понимать, и это любой историк знает, что в этом смысле полностью, кристально проверенной информации не бывает и быть не может. Понятно, что во время войны происходит героизация героев, и их биография начинает обретать огромное количество подробностей, которые часто не соответствуют действительности, причем это может быть как героизация, так и дегероизация – скажем, с точки зрения вражеских пропагандистов. И любой человек, который изучал историю второй мировой войны, знает об этом очень хорошо. Это касается буквально любого события второй мировой. Поэтому все нынешние скандалы по поводу 28 панфиловцев, Зои Космодемьянской или “разоблачительные” статьи о Гастелло и Матросове связаны с тем, что часто совершенно нечистоплотные исследователи пытаются на громких, легендарных именах создать скандал. Этот подход мне кажется достойным осуждения.

Да, мы говорим в принципе о святынях. Слова “кощунство”, “поругание святынь” имеют к этим людям прямое отношение, потому что на подвигах Матросова, Гастелло, Зои Космодемьянской выросли поколения. Люди умирали с этими именами на устах во время Великой Отечественной войны, прочитав в “Красной звезде” или в какой-нибудь другой пропагандистской газете истории, например, о казни Зои. Я это знаю из воспоминаний фронтовиков, как люди, узнав о гибели Космодемьянской, мстили. Они воевали с ее именем на устах, поэтому отношение к ее памяти, что вот, дескать, сейчас мы вам расскажем всю правду, даже если бы это была правда, недостойно. Оно не учитывает реальных, немифических, чувств людей.

– Как Вы отнеслись к конкретной истории, связанной со статьей Бильжо?

– Что касается этой конкретной истории, то она мне кажется, скажем мягко, очень некорректной по целому ряду причин. Во-первых, мы видим, как вроде бы человек, рассказывая о себе как о бывшем психиатре, якобы открывает медицинскую тайну. Если бы он действительно видел такого рода документы (о психическом заболевании З.Космодемьянской – “ИФ”), он бы не имел права их раскрывать, потому что без разрешения родственников врач не имеет права этим заниматься. Другое дело, что никаких документов он видеть не мог, и скорее всего, как это часто бывает, в своих поисках сенсаций когда-то от кого-то узнанные вещи выдаются за факты, узнанные им лично, что, в общем, не требует комментариев. Это возмутительно и неправильно.

Что же касается реальности, о которой мы, конечно, должны хотеть узнать, то в этом смысле очень хороший пример – это вся история с 28 панфиловцами. Совершенно очевидно для архивистов, историков, что была дивизия Панфилова, которая совершила реальный подвиг, подвиг беспрецедентный, остановила немцев под Москвой. Понятно, что их было не 28, понятно, что из этих 28, которые были в свое время “канонизированы”, не все были героями. Это давно известная всем история. Такой миф – 28 панфиловцев – является палкой о двух концах, потому что мы таким образом забываем десятки, сотни людей, которые были в Панфиловской дивизии.

Поэтому мне кажется, что в рамках борьбы за сохранение исторической памяти и за соблюдение бережного отношения к памяти войны не разрешать, всячески бороться с исследованиями нашей истории – это вещь гораздо более вредная, чем сами нечистоплотные попытки, как в случае с Космодемьянской. Мы таким образом зачастую забываем реальных героев.

И когда мы говорим, например, о подвиге Гастелло и вместе с тем понимаем, что были люди, которые совершили такой же подвиг, а некоторые совершили его даже раньше, это никоим образом не умаляет его подвиг (Гастелло погиб мученической смертью), но это возвращает имя людям, которые были несправедливо лишены этого имени. То же самое с 28 панфиловцами. Поэтому я, с одной стороны, за бережное отношение к памяти о войне, за то, чтобы эта память была священной, но с другой – я за то, чтобы эта память была священной в том смысле, чтобы профессионально, детально, с должным интересом историю войны изучать, с чистыми руками, не пытаясь, с одной стороны, создавать себе имя на низвержении святынь, а с другой – не пытаясь оставить дискурс на том уровне, на котором он был в 1947 году, когда через идеологический отдел партии проходило любое сообщение о происходящем во время Великой Отечественной войны. Где-то в этом балансе нужно существовать. И тут, конечно, очень много зависит не столько даже от законодательства, государственного подхода, сколько от отношения людей. И когда вокруг памяти героев происходят нечистоплотные вещи, это говорит о моральном состоянии общества. И стоило бы задуматься, как государству в его поддержке исследовательской деятельности, культуры, образования и общественным силам не допускать ситуаций, при которых любое движение в сторону исследования истории войны грозит перерасти в гражданский конфликт.

Интерфакс

Воспоминания Боруха Горина, выпустившего свой первый номер в 18 лет

25 лет назад 18-летний Борух Горин выпустил самый первый, ханукальный номер журнала «Лехаим». За четверть века чего только не произошло! Мы попросили Боруха рассказать нам несколько самых захватывающих «лехаимовских» историй.

Как из «кветча» вырос журнал

Я очень рано стал заниматься журналистикой. Учился в школе молодого журналиста при крупной областной молодежной газете. Уже в 15 лет начал официально работать в отделе писем. И, когда я начал учебу в ешиве в Марьиной роще, за спиной у меня был некоторый журналистский опыт. Поэтому, при всем восторге от открывшейся мне еврейской жизни, было кое-что, что сильно меня смущало: качество русскоязычной еврейской пропагандистской литературы. Ее тогда массово завозили почему-то из Лондона: брошюрки, аудиокниги. Качество этой литературы было ниже плинтуса. А ведь 1988-89 годы были временем расцвета свободного слова России. Еще будучи старшеклассником, я выписывал десятки превосходных журналов из разных уголков СССР. На этом фоне еврейская религиозная пресса не то что проигрывала – сразу сдавалась без боя. Мы ездили на мивцоим в разные города, и мне было стыдно это раздавать. Я страдал. Ходил и разговаривал на эту тему с разными людьми. Нет, я не воспринимал себя в качестве возможного редактора – понимал, что для этого нужен другой профессиональный уровень. Это, скорее, был старый как мир еврейский жанр – «кветч» («жалобы» – идиш). В 1991 году я впервые поехал в США и с этим своим «кветчем» обратился в организацию «Эзрат Ахим», курировавшую процесс еврейского религиозного возрождения в России. Мне сказали: «Надо что-то начинать». Я, в силу возраста, хотел делать детскую или подростковую газету. Но мне отрезали: «Нет, не детскую, а взрослую. И не газету, а журнал. Вперед!». Мы заключили договор, пестревший, как в «Театральном романе» Булгакова, формулировками: «Автор обязан, обязан, обязан». В обязанности «Эзрат Ахим» входило выделять мне несусветные по тем временам деньги – 500 долларов в месяц – и предоставить старенький компьютер. С этим я и вернулся в Москву.

Ханукальный «уродец»

Начался путь проб и ошибок. Мне было 18 лет, последние полтора года я провел в ешиве, не прочитав за это время ни одной книги на русском языке, не написав ни слова по-русски. Я сознавал, что начал забывать не только ремесло, но и язык. Поэтому первые журналы представляли собой компиляции лучших материалов на еврейскую тему, вышедших на русском языке. Существовало издательство «Шамир», в США издавался довольно качественный журнал «Свет», выходил журнал «Алеф». Первый номер, посвященный Хануке, включил в себя набор перепечаток из этих изданий. Этот выпуск вышел комом, уродцем, я был в ужасе от того, что получилось. Конечно, это отличалось в лучшую сторону от лондонской макулатуры, но и вовсе не было тем, что мне хотелось видеть. Правда и сейчас, 25 лет спустя, остались верные поклонники, которые вспоминают тот журнал как очень «теплый», «свой».

«Московская ешива – и Муся Иосифовна Вигдорович»

В 1992 году на пороге редакции появилась невероятная женщина, Муся Иосифовна Вигдорович, старый зубр советской редакторской школы. Со словами «Ребята, с этим надо что-то делать» она пришла устраиваться к нам на работу. В руках она держала журналы «Лехаим», испещренные красными пометами: «Ужас!», «Бред!».

Муся Иосифовна была ученицей Розенталя и Былинского, представителем ныне вымершей профессии редактора. Долго работала в журнале «Бытовая химия», который, в силу тематики, не очень ощущал на себе ярмо цензуры и был своего рода интеллектуальной отдушиной в советской журнальной жизни. Уже пожилой человек, она пришла к нам в момент отчаяния: муж умер, она осталась одна как перст. Ей хотелось забыться, погрузиться в работу. Ее появление перевернуло страницу истории нашего журнала. Муся Иосифовна – не просто человек, который вывел «Лехаим» на новый уровень: это мои университеты, мой факультет журналистики, моя теория и практика. Официально я считался ее работодателем, но на самом деле она была моим учителем. Она обучала меня азам редакторской работы, терзала по десять часов подряд, объясняя, что и почему исправила. Ее профессиональным кредо было: «Любую правку надо уметь объяснить, иначе это не правка, а вкусовщина». Сегодня в своих CV я могу написать так: «Московская ешива – и Муся Вигдорович».

«Милейший, у вас климакс?»

Авторы ее ненавидели, потому что обращалась она с ними чудовищно. Приносит ей статью почетный киновед, полвека печатавшийся в лучших изданиях, а она ему: «Чушь! Бред!». Автор – возмущаться, а она ему, опустив очки: «Милейший, у вас климакс?». Муся Иосифовна была жестким профессионалом, для которого не существовало имен и авторитетов. Она научила меня тому, что любой факт надо проверять. Она привыкла так работать: советских изданиях существовало специальное бюро, где выверялась каждая дата, каждый инициал. Дело было до эпохи Интернета, и на столе у нас вырастала такая гора энциклопедий и справочников, что из-за нее не видно было нас.

Это продолжалось долгие счастливые годы – до 1997 г., пока Мусю Иосифовну не сразил инсульт. Но маховик уже был запущен. Именно благодаря Мусе Иосифоыне «Лехаим» стал профессиональным изданием, а вскоре и, без ложной скромности, одним из лучших журналов страны. Она вывела журнал на такой уровень, что стало ясно: не быть напечатанным в «Лехаиме» – значит не быть специалистом в еврейской теме. Мы перестали искать авторов. Авторы, причем маститые, сами начали приходить к нам. Заслуга Муси Иосифовны в том, что сегодня в стране нет ни одного классного журналиста, который отказался бы напечататься у нас. Сегодня благодаря ей – и благодаря огромному количеству прекрасных профессионалов, делавших журнал на протяжении четверти века, – «Лехаим» – один из ведущих русскоязычных еврейских журналов в мире. У нас работают самые профессиональные люди страны, которые создали один из самых профессиональных журналов в истории еврейской журналистики.

Почему «Лехаим»?

История с названием журнала на самом деле грустная. Его предложил рав Берл Лазар. У меня были другие идеи, например, «Бета». Это название было бы понятно интеллектуальной публике: тут есть перекличка между «бета» и «бет» – я так и представлял себе на обложке греческую букву, перетекающую в ивритскую. Тем не менее, я согласился на «Лехаим» из почтения к раву, преподававшему у меня в ешиве.

Какие ассоциации вызывает слово «Лехаим»?

Для американца это песня из «Скрипача на крыше». У р. Лазара это слово, думаю, сидело в подсознании по другой причине: в то время Хабад выпускал вполне приличный агитационный листок с таким названием. Из него впоследствии выросли все качественные хабадские издания. И назывался он в память о ребецн Хае-Мушке («Лехаим» – «Хая»). Ну а для советского еврея «Лехаим» – это «за что пьем». Вот поэтому это название мне и не по душе: оно является расхожим шаблоном, а ведь мы все 25 лет занимаемся тем, чтобы эти шаблоны ниспровергать.

С другой стороны, за эти годы, мне кажется, слово «Лехаим» начало в первую очередь вызывать в памяти журнал. Даже если забить это слово в поисковик, в первую очередь выйдут ссылки на наш журнал. Видимо, мы потеснили первичные ассоциации, хоть это заняло много времени и сил.

Если бы я создавал журнал сегодня, то назвал бы его «Вавилон». В отличие от «Лехаима», это не «лобовое» название, что важно для меня. Здесь множество ассоциаций, и не только еврейских: и смесь языков, и Вавилонская башня (а значит, Библия!), и Вавилонский талмуд.

Как бы то ни было, с названием «Лехаим» я смирился. А «Вавилон» с радостью дарю тем, кто будет после нас!

«Лехаим» и «Википедия»

Сегодня «Лехаим» растет и берет новые высоты. У нас появился сайт, где журнал существует в новом качестве – как новостной ресурс, и количество читателей выросло во много раз. Количество еврейских СМИ невелико, поэтому мы пытаемся быть всем понемногу. У нас работает пять отделов, каждый из которых, по сути, является отдельным журналом. И это важно. Я не представляю себе человека, для которого журнал будет интересен целиком, ведь охват тем очень широк. И, с другой стороны, я не представляю себе и человека, которому в нашем журнале не интересно ничего. Тот, кто интересуется еврейской темой, обязательно найдет у нас что-то уникальное. Мы ставим перед собой цель: о чем бы мы ни писали, делать это на самом высоком уровне. В итоге индекс цитируемости у журнала запредельный. В Википедии вы увидите 570 ссылок на «Лехаим», а значит, журнал воспринимается как надежный источник знаний, на который можно ссылаться при исследованиях.

«Лехаим» изнутри

Как я уже сказал, у нас есть пять отделов, и в каждом из них свой редактор; отдел корректуры; художественный отдел, где на полную ставку работают трое сотрудников. Есть Интернет-отдел, состоящий из двух человек. И, конечно же, огромное количество авторов – их сотни. Некоторые публикуются на постоянной основе. И, да здравствует эпоха Интернета, живут наши авторы в самых разных уголках мира – везде, где есть русско-еврейские оазисы, и большинство из них мы никогда не видели в лицо! Также на нас работают переводчики: в журнале есть раздел «Библиотека», где печатаются художественные произведения, рецензии и литературоведческие статьи. Здесь представлены лучшие образцы еврейской прозы, которых не найти в Интернете из-за проблемы копирайта. Для читателя это дополнительный стимул покупать «Лехаим»: многие образцы еврейской литературы XX века на русском языке можно прочитать только у нас. Это отдельный новый мир – «журнал в журнале», включающий в себя более 30 полос ежемесячно.

Почему «Лехаим» перестали распространять в еврейских общинах?

В начале этого года в системе финансирования и распространения журнала возник коллапс. Бюджеты помощи региональным общинам были сокращены, и одна из статей, подпавших под сокращение, – это дорогостоящая система распространения журнала в еврейских общинах. Многие наши читатели огорчаются, что больше не могут получать журнал бесплатно или за символические деньги. Но в этом огорчении, мне кажется, есть некая доля лукавства. На самом деле, каждый может оформить подписку и получать журнал у себя дома – это не так уж дорого. Бесплатное распределение, на мой взгляд, – нездоровая система, основанная на королевском слове «халява».

Для журнала это тоже стало вызовом. Раньше централизованные закупки полностью закрывали бюджет. Но нет худа без добра. Сейчас мы перешли на другую систему менеджмента: появилось больше рекламы. К концу года мы вышли в ноль. Количество наших подписчиков не уменьшилось – наоборот, выросло в разы благодаря распространению по платным каналам. Нас покупают сети магазины, киоски. Появилась и система платных стоек, которая, как я надеюсь, со временем придет и в Петербург.

Уверен, что в будущем журнал станет самоокупаемым без привлечения средств из других проектов издательства «Лехаим».

Еврейские новости Петербурга

Конечно, они были ненормальные.

Они все были ненормальные. Те, кто шли безоружными на вооруженное до зубов чудовище.

Нормальными были выходящие с хлебом-солью. Те, кто радовался, что “теперь заживём”. С танцульками и белокурыми парнями. Может, потом с собой увезут, в какой-нибудь Баден-Баден.

Да и те, кто, стиснув зубы, терпел оккупантов, тоже понормальнее были.

А эти – ненормальные. И было их в оставленных городах и сёлах совсем мало. Нормальных всегда больше.
И жизнь они отдали почти зря. Военного эффекта никакого.

Но. Вечная слава этим ненормальным. Русским, белорусам, полякам, сербам, французам, голландцам. Всем, кто спас честь человечества. Нормального.

Вчера профессор Дэвид Стерн из Гарварда, член нашего Ученого совета, рассказал мне дивную историю.

Обсуждали мы одну ценнейшую библиотеку. В ней, оказывается, было первое издание Талмуда Бамберга, и без того безумно ценное. Но тут на одном из трактатов обнаружилась монограмма H8. Эксперты пришли к выводу, что книга находилась в библиотеке Генриха VIII, — тот, вроде бы, когда у него начались проблемы с Папой, еще до того, как решил создать себе удобную конфессию, выяснил, что у евреев с разводами полегче, и всерьез подумывал о принятии Англией иудаизма. Так Талмуд попал к нему.

Вроде бы, говорит Стерн, версия вполне убедительная. Так или иначе, этот экземплярчик Талмуда продали за девять миллионов американских долларов.

 Я, простите, о личном.

На эти дни приходится 25-летие «Лехаима». Год 25-й был очень тяжёлым, и как-то не до празднований. Работаем, выживаем – вот и праздник.

Но, работая, читая материалы следующего номера, я ловлю себя на мысли: вот по этому будут изучать историю евреев. Только у нас это могло появиться, только здесь это сделано на таком уровне. Так за деньги не сделать. Так можно только по любви.

И я хочу все-таки отпраздновать – поздравив всех моих коллег: авторов, редакторов, корректоров. Всех, кто, вопреки всему, делает это. Журнал, которым я горжусь. Спасибо!

Вчерашняя акция со статуей Биби это просто шкатулка смыслов. Главный: если у нас нет культа личности, с которым можно бороться, нет статуй, которые можно валить — не беда. Поставим — и повалим. Диагноз псевдолиберальной мысли.

Вот! Новое дело.

«Американская пастораль» это один из двух моих любимых романов Рота (второй — «Заговор против Америки»). Сейчас фильм вышел по этому роману, говорят — неудачный. Но ничего — сейчас жизнь это удачная экранизация этого романа.

Филипа Рота я читал всего, и это всегда сага об одном — как жизнь-сука ломает человека, как из еврейских мальчиков и девочек из хороших семей вырастают вполне себе законченные чудовища. И не понять, кто тут виноват. Идиоты полагали, что Рот винит евреев — мамочек и папочек. Это грандиозная чушь — Роту просто евреи по жизни интересны, о них он пишет, писал бы не о них — мы бы по его романам изучали чудовищность ирландцев или там афроамериканцев. Людей. Он, к счастью, пишет о евреях.

И вот поэтому этой книгой наше издательство начинает издание собрания сочинений Филипа Рота — лучшего еврейского писателя современности.

Славу одному из наиболее интересных современных писателей Израиля Этгару Керету  принес сборник 1994 года «Тоска по Киссенджеру», который был включен в список 50 самых значимых израильских книг всех времен. Несмотря на то, что на русском языке широко известен лишь один сборник автора – «Когда умерли автобусы» (2009) – многие рассказы Керета еще в начале 2000-х публиковались в ЖЖ в любительских переводах.

В 2003 году свой перевод этих рассказов опубликовала в личном блоге Линор Горалик — тот самый случай, когда автор и переводчик нашли друг друга. Горалик прекрасно понимает, что делать с экспрессивной лексикой, разговорной речью Керета, а главное – с его краткой формой рассказа, который перекликается с ее собственными литературными экспериментами. Знаменитая краткость Керета даже получила архитектурное выражение: в Варшаве, где жила и погибла семья его матери, архитектор Якуб Шчесны буквально в щели между зданиями построил трехэтажный, около метра в ширину дом, который стал и мемориалом погибшим в Холокосте предкам Керета, и идеальной метафорой его малой прозы, показывающей всю палитру чувств на крошечном пространстве. Рассказ о нем под названием «Узкий дом» вошел в новый сборник Керета «Семь тучных лет», вышедшем в России в переводе Линор Горалик.

Встречу с Этгаром Керетом ведут писательница Линор Горалик и издатель Борух Горин.

Еврейский музей и центр толерантности

Событие. Уже привычное. Ну что такого? Впервые на русском еще один роман Башевиса. Ну, перевод с идиша Исроэла Некрасова. Дело житейское.

“Пена” — в общем, об отбросах. О людях без морального стержня, пене еврейской Варшавы.

Как всегда в варшавских вещах Башевиса, тут много автобиографического. Семья автора, путешествующая по страницам — “Папиного домашнего суда”, “Шоши”, “Пены” — это его Форсайты: не обязательно всегда главные герои, но главные свидетели разложения своей Варшавы.

Телефон обрывается: «Шокированы ли вы, господин Горин, номером Навки»?

Шокирован ли я? Я в ужасе! В ужасе от реакции на этот номер.

Вы хотите поговорить об эстетических дилеммах, о максиме Адорно? Это после километров пленки китча «про Холокост»? После «Списка Шиндлера» и «Мальчика в полосатой пижаме»? «Жизнь прекрасна» вас тоже до тошноты возмущала? Ни фига – вам Навка под хвост попала. И это вы используете память жертв Холокоста в своих корыстных целях.

А ей – поклон. Как всякому, кто готов надеть желтую звезду в память о них.

Как сделать еврейскую культуру и литературу привлекательной для неевреев?

Мне кажется, что вопрос несколько запоздал. Еврейская культура в целом и литература в частности невероятно популярна сегодня и является частью европейской и мировой культуры. Тут как раз главный вопрос в том, что назвать еврейской культурой.

Если мы считаем таковой кухню, к примеру, то не стоит ждать, что люди XXI века будут есть фаршированную шейку, которая является продуктом очень бедной кухни. Если мы говорим о еврейской музыке, то стоит вспомнить огромный скачок популярности клезмерской музыки в разных странах, от Японии и до Финляндии. При этом в большинстве стран, где клезмер сегодня популярен, практически нет евреев. Когда мы говорим об американской литературе, мы вспоминаем Филипа Рота, который практически во всех своих произведениях говорит о еврейских темах. Именно поэтому он является представителем не только американской или мировой, а и еврейской культуры.

Если же мы говорим о традиционной еврейской литературе, то я как издатель могу сказать, что для нас совершенно неожиданным был невиданный интерес к нашим книгам. Не только к популярной литературе, а и к сакральным, классическим книгам, которые не соответствуют new-age. Тем не менее, основными покупателями наших книг являются не-евреи.

Поэтому вопрос не в том, можно ли это сделать, а в том, как этот интерес сохранить и не испортить впечатление. Нужно делать качественно, пользоваться наработками, существующими в мировой культуре. Если речь идет о музыке, то эта музыка должна быть хорошо написана и записана. Если о выставках, то эти музеи должны существовать по принципам современной музеологии. Нужно вписывать интересную еврейскую культуру в мировой контекст.

Еврейский музей в Москве приобрел свою популярность благодаря современности?

Несомненно. Нашей главной задачей было упаковать интересные и важные для нас вещи в формы, которые соответствуют последнему слову музеологии. Вы не можете делать современный информационный музей (а именно таким наш музей и задумывался), взяв за основу технологии XIX века. На наш взгляд, большинство еврейских музеев в мире в этом смысле отстали.

Еврейские музеи, которые не отстают в этом плане, это одни из лучших музейных институций в мире. Не в еврейском мире, а вообще. Я говорю о музее «Polin» в Варшаве, еврейском музее в Берлине и музее Холокоста Вашингтоне, Яд ва-Шеме. Наш музей является самым технологичным в Восточной Европе, если не считать наших главных друзей и конкурентов, «Polin». Для нас важны не только формы подачи информации и знания, которые мы хотим передать. Мы думаем о технологиях, о доступности и понятности для современного человека.

По каким критериям мы как евреи должны выбирать те части культуры, которые хотим показать миру? Или достаточно, чтобы это просто не было шароварщиной?

Китч как таковой является общей проблемой. Это касается и кинематографа, и литературы, и изобразительного искусства. Мир любит использовать невероятно упрощенный язык при разговоре на многие темы. Грубо говоря, Россия — матрешка, а евреи — «Хава Нагила». К сожалению, этот китч, который является следствием повышенного интереса к еврейской культуре, максимально используется. Это касается и так называемого еврейского юмора, и еврейской музыки, и темы Холокоста. Не важно, о какой теме мы говорим, китч будет присутствовать. Он является следствием интереса.

О китчевых темах можно говорить на самом высоком уровне, но и самые серьезные темы очень просто сделать популярным материалом. Я бы не стал ничего выбирать, речь идет скорее о способах и глубине дискурса.

Замечательный переводчик и писатель Асар Эппель называл людей, которые занимаются тем, о чем вы говорите, «хаванагильщиками еврейской культуры». Эта песня — прекрасный символ этого всего, но мы-то не сомневаемся, что о ней можно говорить серьезно. Нужно пытаться забрать у китча наиболее популярные темы и подавать их на более высоком уровне. Но нужно быть готовым к тому, что нечто, ставшее популярным, на каком-то этапе станет предметом китча. Это совершенно нормально, так существует культура и с этим нет смысла бороться.

Журналу «Лехаим» в этом году исполняется 25 лет, «Книжникам» — 8. Они популяризировали еврейскую литературу в русскоязычной среде. Повлияет ли эта популяризация на появление молодых русскоязычных еврейских писателей?

Это достаточно больная тема. Литература — это отражение жизни. Почему в Америке есть огромное количество еврейской литературы? Потому что американская еврейская жизнь — это не «американская запятая еврейская жизнь», а «американская еврейская жизнь», даже сорок лет назад. Поэтому есть Филип Рот, Сол Беллоу, Бернард Маламуд, которые выросли в еврейской тематике, хотят они того или нет. Рот посвятил большую часть своей жизни попыткам доказать то, что он не является еврейским писателем. На мой взгляд, у него ничего не получилось. Соответственно, для появления серьезной русскоязычной еврейской литературы должен появиться серьезный пласт людей, для которых русская еврейская жизнь существует не через запятую.

Есть очень хорошая новая волна молодых еврейских писателей — это ребята-эмигранты, которых увезли из разных городов бывшего Советского Союза. Они выросли в Канаде или Америке и описывают опыт русско-еврейско-американского молодого человека. Достаточно вспомнить такие имена, как Дэвид Безмозгис, Гарри Штейнгарт и так далее. Эта тема эксплуатируется молодыми американскими писателями, такими как Фоер, к примеру.

Что касается нас, наших осин, мне кажется, что физической массы людей, которые живут такой жизнью, еще нет. Есть ростки русско-еврейской литературы, есть Яков Шехтер и его брат Давид, еще тридцать лет назад написавший книгу о подпольной еврейской жизни Одессы в семидесятых годах. Есть молодые ребята, которые пишут похожие рассказы. Я бы выделил замечательную писательницу, киевлянку Инну Лесовую. Тот факт, что она мало известна широкой аудитории, многое говорит о широком читателе. Нельзя сказать, что этой литературы нет —ее просто очень мало, в Америке гораздо больше. Но больше именно потому, что литература — отражение жизни.

Писатели появляются там, где еврейство не является выбором, а продиктовано жизнью вокруг. Человек, который выбирает еврейство, часто отказывается от прошлой жизни. Литературные люди, пришедшие к иудаизму, как правило, перестают заниматься литературным трудом.

В Америке и Израиле появляются писатели, выросшие в ортодоксальных семьях. Им есть о чем писать, их произведения выходят из жил. Этим авторам остается только получить инструмент и описать то, чем они жили. Это похоже на процесс русско-еврейской литературы конца XIX-начала XX века, когда большие писатели выходили из очень еврейской среды. Нужен еврейский мир, которого не существует в данный момент.

Насколько появление этого мира реально в наших широтах?

Я не большой оптимист. Это до сих пор очень вымываемая часть общества, люди уезжают и начинают жить на других языках. Кроме того, я не вижу органичности. Есть какой-то слой, появилось большое количество людей, изучающих иудаику и живущих ею. Это люди довольно широкого круга, среди них есть потенциальные писатели. Трудно сказать, получится ли из них что-то. Но, повторюсь, этих людей недостаточно для критической массы, необходимой для гарантированного появления писателей.

Сотни тысяч людей выросли в еврейских кварталах Нью-Йорка или Бостона. Из этих сотен тысяч мы получили десяток важных имен. Вероятность появления крупных имен из органической еврейской среды людей, оставшихся жить в странах бывшего Союза, мне кажется невысокой.

Что такое «болевая точка» еврейского автора, которая заставляет его писать? Что делает книгу еврейской?

Это непростой вопрос. Выдающийся переводчик и исследователь Шимон Маркиш посвятил этому вопросу целую книгу. Во многом именно он определил наше отношение к этому. В нашем издательстве есть большая серия «Проза еврейской жизни», в рамках которой вышло уже более 150 томов. Это самая большая русскоязычная серия, и не только среди еврейских книг. Наш принцип очень прост — книга должна быть прозой еврейской жизни, в ней должна описываться жизнь евреев.

Насколько эта еврейская жизнь является еврейской? Мне кажется, является. Еврей в диаспоре всегда не только гражданин своей страны, а еще и еврей. Это можно назвать «самостоянием». Именно это «самостояние» автоматически дает ту болевую точку, о которой вы говорите. Он не задумывается об этом, он пишет так.

Недавно я читал в журнале «Time» интервью актрисы Рейчел Вайс. Она сыграла в фильме «Отрицание», рассказывающем о процессе Деборы Липштадт против ревизиониста Холокоста. В интервью Рейчел замечает, что Дебора говорит на специальном бостонском еврейском языке. У нее спрашивают о том, что такое этот еврейский язык, на что она отвечает, что это талмудический акцент, знак вопроса в конце каждой фразы.

Дебора Липштадт может быть американским интеллектуалом, может царить над умами, может быть великолепным знатоком американского дискурса, но этот знак вопроса в конце у нее все равно будет. Это часть ее ментальности. Каким образом эта ментальность стала ее ментальностью? Сомневаюсь, что дело в генетике, это пахнет расизмом. А вот приобретение этой особенности от окружения кажется мне более вероятным. От друзей, от родственников, от родителей. Американский еврейский либеральный дискурс всегда очень еврейский по своей сути, если в него вчитаться. На месте Деборы может быть Синтия Озик, кто угодно, но знак вопроса будет. Не знаю, есть ли он у молодых американцев. Мне кажется, что он будет вымываться.

Насколько «Доктор Живаго» — еврейский роман? Настолько, насколько Пастернак еврей. Мне кажется, что пастернаковские метания и довольно антисемитские пассажи в этом романе по своей сути довольно еврейские. Они и есть той самой «болевой точкой». Если бы эту книгу написал не-еврей, то я бы сказал, что она антиеврейская. Нормальный человек, не рефлексирующий на эту тему, не будет останавливаться на том, что Гордон — еврей, ему это не важно. Ахматова рассказывала, что в ее среде не знали, кто является евреем, не было принято об этом спрашивать. Подозреваю, что евреи в ее среде прекрасно знали, кто из них евреи.

Гипотетически, есть еврейские писатели, которые пишут не-еврейские книги, как и наоборот. В серии «Проза еврейской жизни» вышел роман Элизы Ожешко, замечательной польской писательницы. Но правила, а не исключения, они такие.

ИВАН НОВИКОВ
Jewishnews.com.ua

Ну вот, теперь, когда я на эту тему “пабликтокнул” на еврейском кинофестивале в Екатеринбурге, могу и вам сказать – “Феникс” смотреть обязательно. Честный немецкий фильм про то, что ничего не вернуть.

Одни хотели, чтобы выжившие ничего не забыли, другие, чтобы они забыли всё. Первые ничего не простили, и поэтому не смогли дальше жить. Другим мечталось, что вот – вернутся из лагерей певички и стэндаписты, и весь этот кошмар уйдёт как морок. Вернутся в своих красных платьях на высоких каблуках и во фраках с лаковыми туфлями – и все будет как прежде.

Не будет. И Феникс это не пожароустойчивая птица, а грязный берлинский бар – вместилище порока, злобы и безнадежности.