Сначала — две довольно известные истории из Талмуда.

«Сказал Антонин [footnote text=’Рабби — Йеуда а-Наси («Князь», I–II века н. э.) — глава Сангедрина, составитель корпуса Устной Торы — Мишны, основы Талмуда. В силу занимаемой должности общался с римскими властями, в Талмуде есть несколько историй о его дружбе с римским императором «Антонином». Относительно его идентификации существуют разные мнения. В данном рассказе, скорее всего, имеются в виду император Луций Септимий Север (146–211) и его сын Марк Аврелий Север Антонин (188–217), известный под прозвищем Каракалла. Оба они были известны своей симпатией к евреям. Согласно другому мнению, речь идет о знаменитом императоре-философе Марке Аврелии Антонине (121–180) и о его сыне Луции Элии Аврелии Коммоде (161–192).’]Рабби[/footnote]: Я бы хотел, чтобы мой сын, Север, царствовал [footnote text=’Во времена принципата (27 год до н. э. — 284 год н. э.) порядок престолонаследия в Римской империи не был самоочевидным, часто нарушался он и позже.’]после меня[/footnote]. [footnote text=’В тексте Талмуда этой связки нет, но без нее получается, что просьбу о превращении Тверии в колонию Антонин обращает к Рабби, что невероятно.’][Сказал тот][/footnote]: А сделай Тверию [footnote text=’«Колония» — букв. «поселение», основанное римскими гражданами на завоеванной территории. «Колонии», в отличие от других, не римских, городов, обладали особыми правами, в том числе освобождением от налогов, поэтому слово «колония» в Талмуде употребляется в значении «свободный город». Согласно данным нумизматики, Тверия получила статус колонии при императоре Марке Аврелии Антонине Гелиогабале (Элагабале, 204–222), который правил в 218–222 годах н. э.’]колонией! [/footnote] [Сказал Антонин]: [footnote text=’Сенату.’]Скажи им [/footnote] одно — сделал я, скажи два — [footnote text=’То есть сразу две просьбы Сенат не утвердит. Напомним, что речь идет об эпохе принципата, когда республиканские учреждения в Риме все еще имели определенную власть.’]не сделал я[/footnote]. Привел тот человека и посадил ему на спину другого человека, и дал верхнему голубя, а нижнему сказал: скажи верхнему, чтобы выпустил голубя из рук. Сказал [ему этим Рабби]: Научись из этого, что сказал ему: ты попроси у них, «чтобы Север, [footnote text=’То есть сын Антонина — здесь Рабби говорит как бы от его лица.’]мой сын[/footnote], царствовал после меня», и скажи ему, Северу, чтобы он сделал Тверию колонией. Сказал ему [Антонин]: Огорчают меня знатные люди Рима. Привел его [Рабби] в огород и каждый день вырывал для него редьку из грядки у него на глазах. Сказал [Рабби Антонину]: Научись из этого, что сказал ему: ты убивай их одного за другим, а не затевай ссору сразу со всеми» (Авода зара, 10б).

И еще одна история, совсем про другого человека: «[footnote text=’Элиша бен Авуя, учитель рабби Меира (I–II века н. э.); в Хагига, 12б рассказывается о том, что Элиша был среди четверых мудрецов, достигших тайной мудрости («вошедших в Пардес»), но в результате отошел от иудаизма и начал «вырывать насаждения». Происхождение его прозвища Ахер («Другой») объясняется в этой истории.’]Ахер[/footnote] обратился к идолопоклонству. Вышел, нашел проститутку и потребовал ее. Сказала она ему: Разве ты — не Элиша бен Авуя? Вырвал он в субботу редьку из грядки и дал ей. Сказала она: Это — другой (Ахер)» (Хагига, 15а).

Что общего между этими историями? Да ничего, кроме того, что в обеих упоминается один и тот же овощ. Почему же именно редька?

Прежде всего поищем ответ в еврейской традиции. Редька в талмудические времена — дорогой овощ, как свидетельствует рассуждение в Брахот, 57б: «Сказано: [И сказал Г-сподь ей]: два народа (гоим) во чреве твоем, [и два народа из утробы твоей разойдутся; и народ народа сильнее будет, и больший будет служить младшему]» (Берешит, 25:23) — не читай гоим («народы»), а читай геим («гордые»). И сказал рав Йеуда, что сказал Рав: Это Антонин и Рабби, у которых ни летом ни зимой не сходили со стола редька, и хрен, и кабачки». То есть в нашей истории с Антонином и Рабби редька может намекать на высокое положение или богатство тех, кого Антонин хочет уничтожить. Что ж, возможно. Но это не объясняет поступка Элиши бен Авуи.

Далее в трактате «Хагига» про Элишу сказано: «Ахер — кто он такой? Греческая песня не сходила с уст его. Сказали про Ахера: когда вставал он, [чтобы выйти] из дома учения, книги еретиков сыпались у него из-за пазухи» (Хагига, 15б). Трудно сказать, какие «еретики» имеются в виду; по некоторым мнениям, речь идет о гностиках. Да и «греческая песня» — сказано ненамного более определенно. Что он напевал — «Илиаду»? Вряд ли. Скорее всего, нечто более легкомысленное и популярное, возможно, отрывки из небольших пьес, которые в ту эпоху были на слуху. Так, на стене погребальной пещеры в Мареше мы находим греческую цитату из такой пьесы, точнее, мимиямба, которую нацарапал некто в ожидании романтической встречи (кладбища издавна использовались и [footnote text=’См. мою статью: Любовное стихотворение из погребальной пещеры в Мареше (Палестина). Hyperboreus, 2001. № 7, 1-2. С. 185–195.’]в этих целях тоже[/footnote]).

Итак, можно предположить, что Элиша своим символическим жестом в разговоре с проституткой намекает на нечто, относящееся к греческой культуре. Такой способ общения не мог быть для него чуждым — в ту эпоху в Земле Израиля жили не только говорившие по-гречески дамы легкого поведения, но и известные [footnote text=’См.: Joseph Geiger. The Tents of Japhet: Greek Intellectuals in Ancient Palestine. Jerusalem: Yad Itzhak Ben-Zvi, 2012.’]философы[/footnote], причем о дружбе ученика Элиши, рабби Меира, с одним из них, Авнимосом, точнее, Эномаем из [footnote text=’Эномай из Гадары — философ-киник II века н. э. Согласно словарю Суды, был автором трудов по философии, государственному устройству, философии Гомера и др. Обширные отрывки из его книги, посвященной критике оракулов, приводятся в «Церковной истории» Евсевия Кейсарийского.’]Гадары[/footnote], неоднократно упоминается в Талмуде.

Давайте поищем у греков.

Долго искать не придется. Диоген Лаэртский в рассказе про Менедема из [footnote text=’Менедем из Эретрии (345/4–261/0 годы до н. э.) — представитель одной из сократических школ философии. ‘]Эретрии[/footnote] рассказывает: «Одному слишком наглому развратнику он сказал: “Ты забыл, что не только капуста вкусна, но и редька?” (О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, 2:17). Здесь мы опять видим редьку, причем тоже в контексте разговора о разврате. И это неудивительно — развратников в Древней Греции наказывали, засовывая им редьку… думаю, что понятно куда. Для большей вразумительности этого образа следует пояснить, что редька тогда была не круглой, а удлиненной, вроде японского дайкона. Был даже такой глагол — ῥαφανιδόω (рафанидоо), «редьковать», означавший наказание [footnote text=’См., например: Аристофан. Облака, 1083.’]развратников [/footnote]. Это слово многократно встречается у комических поэтов, и вряд ли могло остаться неизвестным Элише. И контекст подходит: в ответ на вопрос проститутки, он ли — Элиша, былой еврейский мудрец, а ныне язычник указывает и на то, что он больше не соблюдает заповеди (дело происходит в субботу, когда из земли нельзя вырывать растения, даже в пищу), и на то, что отныне он — развратник, и именно поэтому к ней обратился. А возможно, и на то, что если уж ему полагается наказание за одно, то пусть уж полагается наказание и за другое.

Трудно сказать, имел ли в виду этот же символ Рабби в своей наглядной инструкции Антонину. По некоторым мнениям, Рабби знал и латынь, но греческий и он, и Антонин знали точно. Кроме того, в восточной части Римской империи была распространена именно греческая культура, так что такой подтекст совета Рабби отнюдь не исключен. Более того, в этом случае его совет становится даже более конкретным: намекая на то, что следует уничтожать нобилитет по одному, Рабби заодно подает Антонину идею, как именно это можно сделать: высокой нравственностью римская знать в этот период не отличалась, и практически любого можно было уличить в каком-либо преступлении, связанном с сексуальной сферой (что, как мы знаем, нередко и происходило, начиная со времен императора Октавиана Августа).

Обращение к съедобным предметам как к символу нас не удивляет — все мы знакомы с обычаями Рош а-Шана и его символической едой (после которой, разумеется, следует вовсе не символическая). Другой пример — блюдо на пасхальном седере, где каждый предмет символизирует определенный аспект праздника. Подобные примеры есть и в греко-римской культуре. Пожалуй, самый известный — это описание блюда из «Пира Тримальхиона»:

«Возгласы одобрения были прерваны появлением блюда, по величине не совсем оправдавшего наши ожидания. Однако его необычность обратила к нему взоры всех. На круглом блюде были изображены кольцом 12 знаков зодиака, причем на каждом кухонный архитектор разместил соответствующие яства. Над Овном — овечий горох, над Тельцом — говядину кусочками, над Близнецами — почки и тестикулы, над Раком — венок, над Львом — африканские фиги, над Девой — матку неопоросившейся свиньи, над Весами — настоящие весы с горячей лепешкой на одной чаше и пирогом на другой, над Скорпионом — морскую рыбку, над Стрельцом — лупоглаза, над Козерогом — морского рака, над Водолеем — гуся, над Рыбами — двух [footnote text=’Петроний. Сатирикон, 35.’]краснобородок[/footnote]».

Тримальхион — бывший раб, возможно восточного происхождения, который после освобождения получил римское гражданство; он не очень успешно пытается щеголять знакомством с греческой литературой и мудростью, по моде той эпохи (Петроний, видимо, жил в I веке н. э.). Многочисленные объяснения относительно съедобной символики содержатся и у его современника Афинея Навкратийского, причем они обычно также основываются на цитатах. Так, толкуя отрывок из комедиографа Аксионика, он говорит: «“Что твоя-де радость — смоквы и соления, / Но не всласть тебе истинная рыба”. Смоквы здесь означают упрек в доносительстве, а соленая рыба, несомненно, намек на похоть» (Пир мудрецов, 8:27).

Чтобы понять, каким образом смоквы связаны с доносительством, необходимо иметь некоторое представление о греческой культуре. У мудрецов эпохи Мишны оно, безусловно, было. А у позднейших толкователей — обычно уже нет. Поэтому ни Раши, ни другие комментаторы не объясняют, почему Рабби и Элиша бен Авуя, не рядом будь помянуты, в качестве реплики в разговоре вдруг хватаются за торчащий из грядки редечный хвостик.