В пустыне

Две горы имеют особое значение в истории еврейского народа. Это гора Синай, на которой была дарована Тора, и гора Мория, известная еще под именем Храмовой горы, которая была для людей центром служения Творцу. На горе Мория 830 лет стоял Храм, к которому каждый еврей на Пейсах, Швуэс и Суккос обязан был подняться, как сказано в Шмойс: «Три раза в году да предстанет всякий мужчина из вас пред лицом Владыки Вселенной, Б‑га» (23:17), чтобы принести Ему жертвы. Кроме того, там дважды в день совершались приношения от всего народа Израиля.

Сегодня сохранились лишь «врата Небес» (Брейшис, 28:17), через которые восходит к вышним служение человека Б‑гу. И трижды в день евреи, рассеянные по всему свету, обращаются лицом к горе Мория во время молитвы. Храмовая гора — изначальное место шехины (явленного присутствия Б‑га) в мире, и изо дня в день мы ждем восстановления Храма и возвращения той роли, которую он некогда играл в нашей жизни. Характерно, что гора Синай была «священной почвой» лишь то время, когда было дано Б‑жественное откровение в шестой день месяца сивана 2448 года (1313 год до н.э., см. комментарий Раши на Шмойс, 19:13). Синай стоит посреди голой пустыни, Мория же — в центре Иерусалима, столицы Израиля.

Мудрецы объясняли: то, что Тора была дана в пустыне, есть знак, подчеркивающий — «доступ» к ней открыт для всех. В отличие от пустыни мир человеческого поселения, городаج, разделен на многообразные «зоны». И доступ к ним для разных категорий людей открыт по‑разному.

Так, улицы открыты для всех, однако даже их использование регулируется определенными правилами. Есть зоны, доступ к которым имеют лишь определенные группы лиц, граждане данной страны, члены клуба и т.д. Есть частные дома, в свою очередь, разделенные на «публичную», открытую для гостей часть и их внутренние помещения, куда вхожи лишь хозяева. Есть города открытые, а есть и города, обнесенные стеной. И в столицах мы встречаем множество строений, доступных только для чиновников, лиц определенной профессии, тех, кто наделен особыми правами.

Храмовая гора — вершина в такого рода иерархии пространства. И мудрецы выделяли десять ее кольцевых зон, чья святость и, соответственно, ограничение прав проникновения в подобающую зону возрастали от окраины к центру. Так, крайняя зона — это границы Святой земли. Центральная же зона — внутреннее помещение Храма, Святая Святых, куда может войти лишь первосвященник и только на Йом Кипур, самый священный день года.

Вот как это трактует Талмуд (Кейлим, 1:6‑9, Бемидбар Раба, 7:8): «Есть десять [степеней] святости: Страна Израиля… Обнесенные стеной города (в Святой земле)… Внутри стены [Иерусалимской]… Храмовая гора… Хейл (огороженный двор Храма)… Двор Жен… Двор мужей Израиля… Двор Священнослужителей… Пространство между алтарем и Притвором (Святилища)… Святилище… Святая Святых…» За всем этим стоит представление о том, что путь к Б‑гу — восхождение по ступеням. И уровень, на который восходит путник, зависит от того, насколько он достоин этого. И от того, насколько путник к этому готов.

Гора же Синай возвышается посреди пустыни и олицетворяет собой вершину, взойти на которую может каждый, не думая ни о каких формальных запретах и правилах. Тора ведь открыта для всех, подобно тому как пустыня — пространство, не знающее человеческих ограничений и разделения зон. Характерно, что раздел Бемидбар («В пустыне») всегда читается перед праздником Швуэс, отмечаемым в день, когда нам была дарована Тора. Тем самым еще раз подчеркивается, что Тора открыта «для всех, как пустыня — для всех обитателей земли» (Бемидбар Раба, 1:6, Мидраш Танхума, Бемидбар, 6).

Другой урок безграничной пустыни: истинное овладение Торой требует месирас нефеш — безоговорочного приятия и жертвенности. Человеческое пространство размечено множеством границ, которые показывают, как далеко можно зайти в этом направлении, пока тебя не одернут: Стоп! Ты достиг отпущенного тебе предела: дальше — остановись и жди, покуда не получишь статуса, позволяющего тебе дальнейшее движение.

Месирас нефеш подразумевает, что человек не ведает о пределах своих возможностей так же, как о препятствиях, которые якобы непреодолимы. Подразумевается, что человек просто всецело сосредоточен на достижении цели, не заботясь о каких‑либо внешних силах или собственной ограниченности, могущих его остановить на этом пути. Как сказано там же в Мидраше: «Тот лишь, чья самость заброшена, как пустыня, достигнет Торы».

Стан

Тора была дана в пустыне. Но где именно? В Талмуде приводятся две версии того, где и как состоялась передача мудрости и воли Б‑га людям. Обе они согласны в том, что «основные принципы» Торы были открыты людям на горе Синай в виде Десяти Заповедей и того, что было поведано Моше в течение сорока дней его пребывания на вершине горы.

Что же касается Торы во всех ее подробностях, то рабби Ишмаэл полагает: это сообщено Моше в Мишкане — переносном святилище, воздвигаемом евреями во время каждой из их 42 стоянок в пустыне. Рабби Акива же считает, что «и основные понятия, и подробности всех законов были даны на Синае» (Талмуд, Хагига, 6а и далее). Согласно рабби Акиве, сказанное Б‑гом Моше в Святилище было повторением законов, уже сообщенных ему на горе Синай.

Мишкан был предшественником Храма. Являясь центром становища Израиля, Мишкан был окружен рядом «концентрических кругов». Они очерчивали зоны, святость которых последовательно нарастала от периферии к центру, — и в этом отношении Мишкан был совершенно подобен постоянному Храму на горе Мория. Мишкан, состоящий из «Святая Святых», Святилища и внутреннего двора, был окружен станом левитов — алохическим эквивалентом Храмовой горы. Стан левитов, в свою очередь, был окружен становищами двенадцати колен Израиля. Притом каждому колену была отведена своя особая зона, отмеченная знаменем этого колена. Статус этой зоны соответствовал священному городу Иерусалиму. Иными словами, становище Израиля со святилищем, расположенным в его сердце, представляло собой «цивилизованный участок» пустыни. И на нем пространство подвергалось структуризации и было разделено на зоны, каждой из которых была приписана особая функция, свой «уровень святости». И для каждой из этих зон предусматривались соответствующие запреты и ограничения. Трактат «Тойрас а‑оле», написанный рабби Мойше Иссерлесом (Рамо), рассматривает структуру и различные части Мишкана как прототип духовной структуры мироздания.

В свете вышесказанного мы поймем глубинное значение спора рабби Ишмаэла и рабби Акивы. При том, что оба согласны: Тора дана нам в пустыне — тем самым она открыта для всех без ограничений, учитывая, что «приближение» к ней сопряжено с месирас нефеш — самозабвением и самоотвержением. Но — в отличие от оппонента — рабби Ишмаэл видит в этом «общее», изначальное качество Торы, предшествующее структурному изучению ее особенностей. Тора открыта для познания каждому. Но изучающий Тору должен восходить от формулы к формуле по ступеням, учитывая законы, устанавливающие, кто, когда и как изучает определенный аспект.

Человек должен принести в жертву все, чем он обладает, все, что он есть, во имя Торы. Но он должен помнить также о самообладании и о сдержанности и не преступать положенных ему пределов. Месирас нефеш должно лежать в основе изучения. Но реальное постижение Торы должно быть «цивилизовано» теми же законами и границами, что прилагаются ко всем стремлениям постижения священного.

В свою очередь, рабби Акива настаивает на том, что и «общие принципы и подробности всех законов были даны на Синае». И, следовательно, «всеобщность и универсальность» Торы проникает каждый из ее разделов. А значит, самоотвержение и самозабвение при изучении Торы должны быть совершенно тотальны. Для рабби Акивы Тора во всем подобна пустыне: это беспредельно распахнутая территория неограниченного месирас нефеш. Рабби Акива сказал: «Всю жизнь я провел в мучении… Когда же будет у меня возможность исполнить [эту мицву и принести жизнь в жертву Б‑гу]!»

Совершенство и страсть

Эти два восприятия Торы нашли свое отражение и в жизни обоих мудрецов. Рабби Ишмаэл всю жизнь был ученым и в конце земного бытия исполнял обязанности первосвященника. Рабби Акива был выходцем из нееврейской семьи, принявшей иудаизм, и до сорока лет был безграмотным пастухом. По его собственному признанию, в те годы он питал ужасную ненависть к ученым людям, погруженным в Тору (Овойс де‑рабби Натан, 6; Псохим, 49б). Притом оба они — и рабби Ишмаэл, и рабби Акива — воплотили желаемое в жизни. Один прошел путь цадика, совершенного праведника, всецело сосредоточенного на развитии лучшего и в себе, и в мире. Другой — путь баал‑тшува, из глубин беззакония восходящего к вершинам блага.

Путь цадика прям, он не уклоняется в сторону: ступень за ступенью цадик восходит по лестнице Торы, прирастая знанием и достигая все большего слияния с Б‑гом. Жизнь баал‑тшува полна анархии и своеволия, в ней есть резкие падения, чередующиеся со столь же резкими взлетами. Цадик исполнен месирас нефеш и на этом строит цивилизацию святости. Баал‑тшува вдохновляется месирас нефеш, превращая это в мотор собственной жизни.

Такая двойственность свойственна Торе на всем протяжении ее текста: «И это, и это — слова Б‑га живого» (Эрувин, 13б). Мы должны принять оба эти подхода к Торе, соединив совершенство рабби Ишмаэла и силу и страстность рабби Акивы. Действительно, ни одна сила не может быть конструктивна, если ей не положены «границы» — очерчивающие ее и фокусирующие ее приложение.