Хорошо известно, что еврейская традиция относится к идее смертной казни весьма отрицательно. Мудрецы Мишны говорили, что суд, казнивший одного человека за семь или даже семьдесят лет, следует называть губительным. А рабби Тарфон и рабби Акива даже заявляли, что, будь они судьями, ни один преступник не был бы казнен (Мишна, Макот, 1:10).

На практике следовать этому нравственному императиву удавалось не всегда, и, пока существовал Храм, еврейские суды время от времени выносили смертные приговоры. Так, рабби Эльазар бен Цадок, живший в I веке н. э., вспоминал, как на его памяти сожгли дочь священника, совершившую прелюбодеяние (Мишна, Сангедрин, 7:2). Про Шимона бен Шетаха, религиозного лидера эпохи хасмонейских правителей Александра Янная и Шломцион (Александры‑Саломеи) (конец II — начало I в. до н. э.), известно, что он предал смерти восемьдесят колдуний из Ашкелона (там же, 6:5), а также приговорил к смертной казни собственного сына, правда, по ложному обвинению (Сангедрин, 44б).

Одно из преступлений, караемых смертной казнью, — кощунство. Так сказано в Торе:

И вышел сын одной израильтянки, родившийся от египтянина, к сынам Израиля… И проклинал сын израильтянки Имя Всевышнего, и кощунствовал… И сказал Всевышний Моше: Выведи кощунствовавшего вон из стана, и все слышавшие пусть возложат руки на его голову, и все общество пусть побьет его камнями. И сынам Израиля скажи: кто будет проклинать Б‑га своего, тот понесет грех свой, и хулитель имени Всевышнего должен умереть, камнями пусть побьет его все общество (Ваикра, 24:10–16).

Мишна также включает кощунство в список преступлений, подлежащих такому наказанию (см.: Сангедрин, 7:4).

Упоминания о смертных приговорах, вынесенных еврейскими судами эпохи Второго храма, фигурируют и в нееврейских источниках, например в «Деяниях апостолов», где рассказывается о побиении камнями Стефана за богохульство:

И возбудили народ и старейшин и книжников… и говорили: этот человек не перестает хулить это святое место и закон… и единодушно устремились на него, и, выведя за город, стали побивать его камнями. Свидетели же положили свои одежды у ног юноши по имени Савл и побивали камнями Стефана… (Деяния, 6:12–13, 7:57–59).

Сообщение «Деяний» о том, что свидетели лично привели приговор в исполнение, соответствует Пятикнижию и Мишне. Так сказано:

Рука свидетелей должна быть на нем прежде всех, чтоб убить его, а потом — рука всего народа (Дварим, 17:7).

Один из свидетелей сталкивает приговоренного… другой бросает камень… (Мишна, Сангедрин, 6:4).

Вместе с тем рассказ о казни Стефана вызывает несколько вопросов. Прежде всего, он противоречит историческим источникам, согласно которым еврейский суд не имел права приводить в исполнение смертный приговор, не заручившись разрешением римских властей (см., например: Ин., 17:31) — в рассказе о казни Стефана нет и намека на то, что первосвященник или кто‑либо из членов суда обращался за соответствующей санкцией. Кроме того, описание казни не соответствует «протоколу», приведенному в Мишне. Свидетели, убившие Стефана, использовали камни как метательные снаряды, тогда как в Мишне эта процедура описана совершенно иначе: приговоренного к смерти сталкивали с возвышения, и только если этого оказывалось недостаточно, добивали заранее приготовленными камнями:

Высота места для побиения — два человеческих роста. Один из свидетелей сталкивает приговоренного… Если он не умер, второй свидетель берет камень и бросает на его сердце. Если он умер, приговор исполнен; если нет, его забрасывают камнями все присутствующие (Мишна, Сангедрин, 6:4).

На протяжении истории христиане нередко обвиняли евреев в самых фантастических преступлениях — от осквернения гостии до пресловутого «кровавого навета». Поэтому можно предположить, что и обвинение в казни «первомученика» также было выдумано задним числом, в рамках полемики с традиционным иудаизмом. Однако возможно и другое объяснение. Законы, приведенные в Мишне, соответствуют традиции фарисеев (прушим), одной из религиозно‑политических партий, активных в конце эпохи Второго храма. Однако мы знаем, что в то же время в Иудее была еще одна сильная и влиятельная партия, с переменным успехом боровшаяся за контроль над Храмом и судебной системой, — саддукеи (цдуким).

О саддукеях нам известно мало, и преимущественно от их идеологических противников. Флавий утверждал, что, по их учению, «души людей умирают вместе с телом; они не признают никаких других постановлений, кроме постановлений Закона (т. е. Письменной Торы)» и что среди сторонников саддукеев было много богачей и представителей знати (Иудейские древности, 18:1:4). В Талмуде приведено несколько споров между саддукеями и фарисеями, например, о дате праздника Шавуот (Менахот, 65а‑б), о священных текстах как источнике ритуальной нечистоты (Мишна, Ядаим, 4:6) и т. д. Страстным и непримиримым борцом с саддукеями был р. Йоханан бен Закай, будущий глава ешивы в Явне; рассказывают, что однажды он даже разрезал ухо священнику‑саддукею, сделав его непригодным к служению у жертвенника (Тосефта, Пара, 3:8).

Итак, можно предположить, что судьи, приговорившие к смертной казни Стефана, придерживались не фарисейской, а саддукейской традиции. Чтобы проверить эту гипотезу, рассмотрим еще один случай побиения камнями в эпоху Второго храма — казнь апостола Иакова, первого епископа Иерусалима. В отличие от Стефана, о казни Иакова сообщают два независимых источника: еврейский историк Иосиф Флавий и христианин Евсевий Кесарийский (ок. 263–340), так что сомневаться в достоверности этого события практически не приходится.

Флавий (Иудейские древности, 20:9:1) ничего не сообщает о процедуре казни, а саму инициативу приписывает тогдашнему первосвященнику Анану (Ханану), который, воспользовавшись временным отсутствием прокуратора — прежний, Фест, недавно умер, а его преемник Альбин еще не вступил в должность, — решил действовать без санкции начальства. (Возможно, суд, казнивший Стефана, также действовал на свой страх и риск, воспользовавшись временным отсутствием прокуратора.) А вот источник Евсевия, напротив, подробно описал, как именно погиб епископ:

О том, как скончался Иаков, имеются сведения в приведенном нами рассказе Климента: его сбросили с крыла храма и забили до смерти… Упомянутые книжники и фарисеи поставили Иакова на крыло храма и закричали: «Побьем камнями Иакова», и [потом] стали бросать в него камни, так как, сброшенный вниз, он не умер… (Церковная история, 2:23:11, 17–18).

Среди тех, кто судил Стефана, фарисеи не упомянуты — инициаторами процесса автор «Деяний» называет неких «старейшин и книжников» (6:12). Напротив, Евсевий прямо называет фарисеев в числе судивших иерусалимского епископа. Кроме того, казнь Иакова была осуществлена в соответствии с традицией, приведенной в Мишне: он был сброшен с возвышения и лишь затем добит камнями.

Казнь Стефана обычно датируют 33–36 годами, казнь епископа Иакова — примерно 62 годом. Что же произошло между этими двумя датами, если первый приговор был приведен в исполнение вопреки, а второй — в соответствии с фарисейской традицией? Ответ на этот вопрос, возможно, мы найдем у Флавия, который, говоря о саддукеях, бросил следующую фразу: «Впрочем, влияние их настолько ничтожно, что о нем и говорить не стоит. Когда они занимают правительственные должности, что случается, впрочем, редко и лишь по принуждению, то саддукеи примыкают к фарисеям, ибо иначе они не были бы терпимы простонародьем» (Иудейские древности, 18:1:4).

Мы не можем с уверенностью сказать, когда произошел этот переворот. Однако с большой вероятностью Флавий, родившейся в 37 году, писал о том, чему был свидетелем, т. е. о событиях, имевших место после казни Стефана. Поэтому, если после победы фарисеев еврейский суд казнил преступников примерно так, как описано в Мишне, а до этой победы — совершенно иначе, в соответствии с буквальным прочтением Торы, можно предположить, что прежде в Сангедрине заправляли именно саддукеи, судившие согласно своей традиции.

В свете этого предположения интересно взглянуть на суд над самим Иисусом из Назарета, описанный в синоптических евангелиях. Неоднократно отмечалось (см., например: Х. Коэн, «Иисус: суд и распятие» и другие исследования), что организаторы этого суда нарушили все мыслимые и немыслимые правила судопроизводства, перечисленные в Талмуде. Вот лишь некоторые из них: — смертный приговор нельзя выносить ночью; — нельзя выносить приговор в тот же день, когда начался суд; — никто не выступил в защиту обвиняемого; — судебное заседание состоялось в частном доме, а не в специальном помещении при Храме; — после осуждения не были предприняты усилия собрать новые доказательства невиновности приговоренного (см. Мишна, Сангедрин, 4:1, 6:1; Шабат, 15а).

Как и в случае со Стефаном, можно предположить, что никакого еврейского суда в данном случае тоже не было, но в свете сказанного выше возможна и другая гипотеза — что судьи и в этом случае следовали саддукейскому, а не фарисейскому протоколу. В пользу этого предположения говорит тот факт, что первосвященник Каиафа (Каята), председательствовавший на процессе, был саддукеем.

Разумеется, предположение, что в тридцатых годах I века н. э. в Сангедрине преобладали саддукеи, нуждается в дополнительной тщательной проверке. Однако если принять его в качестве рабочей гипотезы, то можно прийти к интересным выводам. По сравнению с «саддукейским протоколом» законы, приведенные в Мишне и Гемаре, дают судьям гораздо меньше возможностей вынести смертный приговор даже заведомым преступникам, не говоря уже о сомнительных случаях. «Саддукейский протокол», напротив, позволяет казнить направо и налево, порой — просто уступив давлению толпы. Иными словами, саддукейскую традицию можно рассматривать как соблазн, который еврейский народ, и прежде всего мудрецы, преодолел, отдав предпочтение более гуманному законодательству.

Приступая к допросу свидетелей, судьи, согласно Мишне, должны были предупредить их:

Адам был создан единственным, чтобы научить нас, что тот, кто уничтожил одну душу, — как будто уничтожил целый мир, а тот, кто спас одну душу, — как будто спас целый мир (Сангедрин, 4:5).

Сами судьи‑фарисеи тоже помнили это и потому предпочитали оправдать виновного, чем казнить невинного. А что до вины — Б‑г сумеет взыскать ее с любого человека, «у Всевышнего много палачей» (Таанит, 18б).