Материал любезно предоставлен Tablet
Есть книги, которые так важны при изучении чего‑то нового, что становятся буквально продолжением вашего тела. Двадцать с чем‑то лет назад, когда я в колледже начинала учить арабский, таким подспорьем для меня стал «Современный арабо‑английский словарь» Ханса Вера.
Это было накануне терактов 11 сентября 2001 года, еще до того, как многие американцы заинтересовались арабским языком, и вместе со мной в группе учились всего несколько человек. Каждый день мы все приносили с собой по словарю Ханса Вера — мы называли его просто «Вер» — и клали на стол. У него была ярко‑зеленая обложка с белыми буквами и красной полоской внизу — наш преподаватель советовал нам приобрести именно этот словарь.
Наш преподаватель арабского был незаурядный человек, родом из Палестины, существовавшая тогда система изучения арабского его не удовлетворяла, и он решил сам написать учебные пособия. Полагая, что лучше знать один диалект, чем никакого, он стал учить нас своему родному наречию, мелодично‑четкому левантийскому арабскому, который звучал как вода, льющаяся из кувшина. Не уверена, знал ли он об истории словаря Ханса Вера, но в то время действовало негласное правило: ни слова о политике в классе.
Я никогда не задумывалась о самом словаре. Я знала, что он опирается в основном на литературные арабские источники, а не средневековые арабские словари и, подобно литературному произведению, это одновременно и окно в новый мир, и дар. Я и сама не понимала, чем меня так заворожил арабский, но он мне определенно нравился. Детство мое прошло в провинциальной Вирджинии, по соседству евреев было считаное число, а в школе вообще ни одного, поэтому я, еврейская девочка, никогда в этой среде не чувствовала себя своей. Сознание того, что я «другая», сильно повлияло на мое мироощущение, и изучение «другого» стало для меня одним из способов познать себя.
По окончании колледжа я устроилась на работу учительницей в Египте — мне не терпелось побывать наконец в арабоязычной стране. Но меня сразу же смутил контраст между тем, что, как мне казалось, я знала, и реальностью, которая передо мной предстала. И это касается не только разговорного арабского, но и моего представления об арабском мире. Конечно же, я взяла с собой в Египет словарь Ханса Вера, но, честно говоря, туристический «Разговорник египетского арабского» пригодился мне куда больше.
Мой египетский преподавательский опыт оказался весьма своеобразным: я работала учительницей в импровизированной школе на Синайском полуострове в экогостинице, которую открыли египтянин с пронзительно голубыми глазами, обучавшийся по немецкой системе в Каире, и его жена‑немка. Среди гостей курорта было много немцев или египтян, учившихся в египетских немецких школах. Для одного из самых любимых моих коллег — молодого египтянина, смолившего «Мальборо» одну за другой, большого любителя поэзии и Radiohead , — немецкий был как родной, и даже местные бедуинские девушки, ходившие в нашу школу, говорили на нем довольно бойко. То есть все там было немецкое, включая даже египетского ученого‑историка, который решительно заявил мне, что никакого теракта 11 сентября, равно как и Холокоста, не было.
Как и о словаре, я никогда не задумывалась о приезжавших в гостиницу египтянах, представителях высшего класса с немецким образованием, однако от них я узнала, что немцы занимали в Египте особое место, которое британцы, по‑видимому, не смогли за собой закрепить. Британцы, кажется, не понимали, что расчленение региона и принуждение к политической лояльности в конечном счете не так эффективно, как целенаправленная кампания промывки мозгов и лести. Несмотря на то, что египтяне помогали британцам победить немцев во Второй мировой войне, между Гитлером и королем Фаруком существовала некая взаимная симпатия, указывающая на то, что, пусть даже британцы и выиграли битву в материальном плане, немцы, похоже, завоевали сердца и умы.
За долгие месяцы работы и поездок по необъятным просторам Египта я стала лучше понимать арабский и в результате обращать внимание на разные стороны египетской культуры. Я узнала, что египтяне обожают футбол, десерты и романтику. Еще я узнала, что всюду в Египте израильтян называли исключительно «аль ехуд» — «евреи», то есть для египтян не было разницы между гражданином Израиля, евреем из Йемена и евреем из Нью‑Йорка. На телевидении евреев изображали в откровенно нацистском пропагандистском ключе. Однажды в Рамадан мне пришлось высидеть нескончаемый мусальсаль — приуроченную к этому особому месяцу мыльную оперу, которую смотрела вся страна. Там крючконосый персонаж‑еврей в черном сюртуке носил с собой портфель с намалеванным символом доллара.
Мне, миролюбивой еврейской девушке‑хиппи, считавшей, что арабский куда увлекательней, чем иврит, не имевшей каких‑либо семейных привязок к Израилю, жизнь в Египте дала возможность лучше понять Ближний Восток, но и измучила меня невероятно. Вернувшись в США, я на долгие годы убрала с глаз подальше словарь Ханса Вера. Край, некогда будивший мечты, оказался запятнан ненавистью, которую по‑прежнему продолжали разжигать.
Мои арабские штудии и поездки по Египту остались в прошлом: я вышла замуж за бразильца, началась семейная жизнь, и исследовательские интересы юности отошли на задний план. Но недавно, совершенно случайно, я наткнулась на статью Халеда Диаба в New Lines Magazine — она подействовала на меня как «мадленка» Пруста. В интереснейшей статье «Дары евреев‑арабистов и арабских евреев» говорилось о том, что в конце 1930‑х — начале 1940‑х годов немецкая еврейка Хедвиг Кляйн принимала активное участие в составлении первой версии словаря Ханса Вера.
Я очень удивилась: почему я ничего не знала об этом? Еврейка помогла составить «Вер»? Это все равно что узнать: «Моби Дика» вместо Германа Мелвилла сочинил наемный писака и этим наемным писакой была какая‑то твоя двоюродная бабушка.
Хедвиг Кляйн, немецкая еврейка, была арабисткой, настолько увлеченной арабским миром, что стала изучать арабскую литературу и написала диссертацию об истории раннего ислама. Все, что мы знаем о Хедвиг, стало известно в основном со слов ее современников‑коллег, а также благодаря ненемецким историкам, ученым и журналистам, которые восстановили и романтизировали невероятную историю ее жизни. Из их рассказов можно предположить, что Хедвиг, как и другие евреи‑интеллектуалы, жившие в то время в том месте — и многие из нас с тех пор, — находила утешение в изучении арабского и в ориентализме.
Хедвиг родилась не в Германии, но в 1914 году, когда она была еще совсем маленькой, ее семья переехала из Антверпена в Гамбург. Вскоре ее отца, венгерского торговца нефтепродуктами Авраама‑Вольфа Кляйна, призвали в армию — началась Первая мировая война, — и он погиб на Восточном фронте. Только в 1927 году Хедвиг, ее старшая сестра Тереза и мать Реха получили гражданство Германии. К 1931 году Хедвиг уже была студенткой Гамбургского университета: изучала исламоведение, семитские языки и английскую филологию.
Горькая ирония в том, что в студенческие годы Хедвиг получила прозвище Шаккека — по‑арабски Скептик — из‑за того, что ставила под сомнение любое безапелляционное суждение. В 1937 году она защитила диссертацию об истории исламизации Омана, получив высшую оценку — summa cum laude . Ее научный руководитель Рудольф Стротманн назвал ее работу достойным вкладом в исламоведение, а второй научный рецензент, Артур Шаде, отметил степень усердия и проницательности, какой можно пожелать некоторым зрелым арабистам.
Но близилась Хрустальная ночь, и всех этих достижений оказалось уже недостаточно для получения диплома. Хедвиг отказали в ученой степени: ужесточались меры против еврейского населения. Даже когда она обратилась с письмом к декану философского факультета, подчеркнув, что ее отец погиб, сражаясь за Германию, это не помогло ей влиться в научную элиту.
Как и многие другие образованные евреи в Европе, Кляйн, вероятно, и представить не могла масштабов того кошмара, который начнется при Гитлере. И все же к 1939 году, когда университет отказал ей в докторской степени, она осознала опасность и попыталась бежать из Германии.
Один ее коллега, известный географ Карл Ратьенс — его труд о йеменских евреях не утратил ценности по сей день, — последовательно выступал за справедливое отношение к Хедвиг и позаботился о том, чтобы ее обезопасить. Ратьенс благодаря своим научным связям с британским профессором в Бомбее сумел выхлопотать для Хедвиг визу в Индию. Она села на корабль и поспешила написать Ратьенсу, что с надеждой смотрит в будущее, но на промежуточной остановке в Антверпене, когда до Второй мировой войны оставались считаные дни, судно развернули и направили обратно в Германию. Хедвиг так и не смогла вырваться из Европы.
И тогда случилось нечто странное, ставшее для нее и спасательным кругом, и смертным приговором: Артур Шаде порекомендовал ее Хансу Веру. В то время Ханс Вер, немецкий арабист и убежденный член национал‑социалистической партии, спешил завершить составление словаря современного арабского языка — эту работу финансировало правительство. Новый словарь был необходим для перевода «Майн кампф» Адольфа Гитлера на арабский язык, чтобы привлечь арабские народы в качестве союзников Германии. Хедвиг обладала необходимыми лингвистическими навыками и оказала Веру неоценимую помощь при подготовке словаря.
Хедвиг по просьбе Вера внимательно просматривала произведения современных арабских авторов, записывала на карточках определения арабских слов и посылала их в редакцию по почте. Сотрудники Вера отмечали высочайшее качество ее материала. Хедвиг — к счастью или несчастью — удалось избежать депортации в декабре 1941 года, когда ее сестру Терезу на четвертом гамбургском поезде с депортируемыми отправили в Ригу, где она и погибла.
Но каково это — жить, зная, что твоя работа помогает уничтожать твой народ? Хедвиг — к тому времени она должна была жить в специально отведенных домах для евреев и носить желтый юденштерн, еврейскую звезду, — не могла не понимать, что, работая над словарем, пусть не напрямую, помогает нацистам вселять в ту часть мира, которую она больше всего любила, ненависть к ней самой.
После смерти единственной сестры Хедвиг работала над словарем Ханса Вера еще несколько месяцев, но война продолжалась — и ни ее способности, ни героические попытки коллег ее защитить не могли противостоять режиму. Шаде даже обратился к правительственным чиновникам, объясняя, что участие Хедвиг исключительно важно для завершения словаря, а следовательно, для нацистской партии. Но настал момент, когда исключительные способности уже не делали еврея исключением.
В июле 1942 года Хедвиг получила повестку с требованием прибыть к пятому гамбургскому транспорту для евреев — это был первый и единственный поезд, шедший из Гамбурга в Аушвиц. После ее отъезда Артур Шаде и Карл Ратьенс что только ни делали, чтобы узнать о ее местонахождении. В последующие годы Ратьенс даже добился права представлять Хедвиг: in absentia опубликовать 56 экземпляров ее диссертации и в конце концов добиться присвоения ей ученой степени. Наконец в 1951 году Гамбургский окружной суд удовлетворил запрос Ратьенса о предоставлении информации и признал Хедвиг умершей.
Когда я впервые наткнулась на статью с упоминанием о Хедвиг, я бросилась искать свой старенький словарь Ханса Вера среди кулинарных и детских книг и томиков научной фантастики, заполонивших книжные полки. Конечно, я хранила его все эти годы, как хранят старое любовное письмо — не потому, что надеются когда‑нибудь возобновить отношения, но чтобы напомнить себе, что мы способны любить.
Я пролистала предисловие — раздел, написанный по‑английски, которым раньше не интересовалась, и нашла лишь одно упоминание о ней среди огромного, как море, списка других соавторов. В позднейших изданиях словаря стараниями немецкого писателя Стефана Бухена и других журналистов и ученых, сделавших ее историю достоянием общественности, об участии Хедвиг в этом разделе теперь говорится более подробно.
Но увидеть на странице «Д‑р Хедвиг Кляйн» было все равно что увидеть в зеркале лицо умершего. Я сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться. Это упоминание между строк, которого я раньше не замечала, хотя перечитывала книгу столько раз, что запомнила номер страницы для каждой буквы, поразило меня своей подлостью. Разве не верх жестокости — сохранять еврейке жизнь, только чтобы ее работа могла помочь с переводом «Майн кампф»?
Как многие кабинетные ученые, Хедвиг, вероятно, никогда по‑настоящему не жила в реальном мире, сотканном из географических границ и барьеров, — она жила в царстве мысли, литературы и переводов. Она, вероятно, была не в состоянии до конца осознать порочность окружавших ее людей. Такой жестокости, когда вы думаете исключительно о нюансах, перспективах и во всем сомневаетесь, для вас не существует. Физически Хедвиг, может, и погибла в Аушвице, но в мыслях она плыла по Средиземному морю, глядя на восток.
История Хедвиг — это история евреев, женщин, ученых, писателей и разного рода мыслителей, людей, которые просто не могут не видеть в «другом» себя. Но еще это история еврейки, талант которой ценили и использовали для собственных нужд и которая по большому счету остается малоизвестной до сих пор. Я не забыла, что узнала о Хедвиг Кляйн от арабского автора. Я не знакома лично с Халедом Диабом, но написать статью о вкладе евреев в развитие арабского общества — смелый поступок, благодаря его смелости я получила в подарок историю Хедвиг. Диаб открылся навстречу «другому», этим самоотверженным поступком связав себя с Хедвиг, Хедвиг — со мной, а меня с ним.
Парадокс словаря Ханса Вера в том, что словари по замыслу предназначены для взаимопонимания. Используя словарь в прямом смысле, мы добиваемся понимания со стороны «других», переводя ваши мысли на понятный им язык. А также получаем возможность говорить за них, когда их собственные голоса заглушают.
Возможно, Хедвиг знала об этом и верила, что главное предназначение словаря выше сиюминутной задачи по переводу манифеста ненависти. С помощью словаря Ханса Вера я смогла прочесть палестинского поэта Махмуда Дарвиша и понять не только слова, но и смысл, заключенный в мелодии. Благодаря словарю Ханса Вера Халед Диаб написал статью, напомнившую о том, что было мне дорого, и о том, что есть другие неравнодушные люди. И благодаря словарю Ханса Вера я узнала о Хедвиг Кляйн — о своей, можно сказать, далекой сестре по духу, чью историю я буду и дальше рассказывать. Да будет благословенна память о ней и о ее труде.
Оригинальная публикация: The Skeptic
Commentary: Зиг Хайдеггер
Как сотни евреев могли бежать из нацистской Австрии, но британские бюрократы отказали им в спасении
