Очерк первый. Как я познакомился с раввином Штейнзальцем

В пятницу 7 августа, в 14.00, на Масличной горе в Иерусалиме похоронили раввина Адина Штейнзальца. Это большая потеря не только для Израиля и еврейского народа, но и для всего мира. Также это огромная потеря для меня лично. Такое ощущение, что от меня кусок отрезали!..

Я познакомился с раввином Штейнзальцем в 1988 году и с того времени не менее десяти лет общался с ним непрестанно. Для меня он был и учителем, и раввином, и — особенно — единомышленником. Я не побоюсь сказать даже, что меня с ним связывала особая дружба, духовная близость, которую невозможно четко сформулировать и описать.

Знакомство произошло так. Из Монреаля в Ленинград приехал бывший ленинградец профессор Яков Рабкин, который при встрече предложил мне поступить в Академию мировых цивилизаций, вскоре открывающуюся в Москве. Как пояснил Рабкин, по замыслу в Академии должны быть факультеты христианства, ислама, буддизма и иудаизма, но сейчас начнёт работу только факультет еврейской цивилизации, который на деле будет ешивой раввина Штейнзальца. Я, конечно, заинтересовался новым учебным центром, но поступать туда категорически отказался. «Ну откуда у меня на это время?» – сказал я Рабкину. А он мне ответил: «Вы можете и не учиться, а только поступить. Познакомитесь с рабби Штейнзальцем. Он очень интересный человек. Да и экзаменов вступительных там нет, только собеседования!..» «Какие такие собеседования? — удивился я. — Кто их проводит?» – «Я, профессор Цви Гительман и профессор Давид Каждан». После этих слов Рабкина я немедленно решил ехать на собеседование, при этом совершенно не собираясь поступать в ешиву. Просто мне было интересно познакомиться с Цви Гительманом, книги которого я давно читал, и особенно с Кажданом. Все знали, что Каждан — гений не только в математике, но вообще во всем, в том числе в Торе. Если в каком-то книжном завале в синагоге в Марьиной роще вы найдете некую, особо экзотическую, книгу, — и в ней лежит перфокарта, — то это значит, что Каждан ее уже прочитал.

Так или иначе, я приехал в Москву и познакомился с Цви Гительманом, Давидом Кажданом, раввином Адином Штейнзальцем, раввином Гедалией-Аароном Рабиновичем и другими удивительными людьми. Поговорив немного с ними со всеми, я понял, что именно такого иудаизма мне ужасно не хватает. Да, я остался учиться в ешиве Штейнзальца.

Очерк второй. Ешива раввина Штейнзальца в Москве

Ешива раввина Штейнзальца в Москве представляла собой нечто замечательное. Большинство ее учеников были московские и питерские баалей тшува, которые сами пришли к Торе, каждый своим извилистым путем. Каждый — удивительная личность со своими особенностями.

Преподаватели полностью соответствовали ученикам. Во-первых, они представляли все секторы ортодоксального иудаизма: литваки, хасиды, современные ортодоксы. Раввин Пупко из Чикаго выступал как меламед, который кидал конфетку проявившему себя ученику. Ученикам было от 20 до 50, но его это совершенно не смущало. Раввин Каплан (могу ошибиться с фамилией) проводил занятия по хасидским любавичским текстам, раввин и профессор Давид Бергер читал лекции по еврейской истории. Занимались как в любой ешиве — в маленьких группах. Потом разбирали изученное с раввином Пупко. Рош ешива, раввин Гедалия Рабинович, проводил ежедневные уроки по Гемаре. Рабби Гедалия — один из самых поразительных раввинов, которых я встречал в своей жизни. Будучи потомственным хасидским цадиком, он имел неплохое европейское образование и был бесконечно сведущим во всех областях Торы, как открытых, так и скрытых. Первые два месяца для меня было совершенно непонятно, что представляет собой хасидский ребе. Но постепенно мы с ним сблизились и даже вместе путешествовали по Украине, откуда родом были его предки.

Раввин Штейнзальц не находился в ешиве постоянно. Он был инициатором множества проектов еврейского образования в США и Израиле. Кроме того, он продолжал работать над своим монументальным трудом — переводом Вавилонского и Иерусалимского Талмуда на современный иврит. Перевод этот мне был хорошо известен, так как открывал возможность изучения Талмуда для всякого, кто знал иврит, в том числе для всякого израильтянина и для всех баалей тшува. Перевод сопровождался не только классическими комментариями, но и комментариями самого раввина Штейнзальца. Несмотря на занятость, рабби Штейнзальц много времени проводил и в своей московской ешиве, которая поначалу помещалась на квартирах, а потом переехала в Кунцево. Познакомившись с раввином Штейнзальцем, я понял: этот человек важен не только для меня, но и для всего моего поколения.

Очерк третий. Поколение тшувы

Почему я назвал раввина Штейнзальца единомышленником и фигурой, невероятно важной не только для меня лично, но для всего русского еврейства? Ответ прост. Раввин Штейнзальц, как и все мы, был баал тшува!

Должен признаться, мне вообще повезло в жизни на знакомства, в том числе на знакомства с выдающимися раввинами. Я был близко знаком и с рядом евреев, которые прошли через чистилище советского режима. Среди этих людей были большие знатоки Торы, преданные Всевышнему праведники, живые и добрые люди, которые прошли сквозь невероятные испытания и остались несломленными. Но среди них у меня не было ни одного единомышленника. Дело здесь совершенно не в светском образовании — которое имелось у некоторых из них, и не в воспитании — которое со многими скорее сближало, чем разделяло. Главное отличие между мною и поколением стариков был опыт тшувы. Это были люди, которые сумели сохранить Тору в нечеловеческих условиях, — а мое поколение открывало ее для себя с нуля, своими силами.

Подавляющее большинство приезжих раввинов были представителями традиционного еврейства. Они получили Тору и еврейское служение от своих родителей. Порой они вносили в это наследие новое живое содержание, но все же это была традиционная Тора, не проникнутая духом тшувы. По этой причине почти никто из них не понимал и не понимает до сих пор ситуацию русского еврейства. Семидесятилетний разрыв традиции воспринимался в еврейском мире как эдакое бедствие, неизвестно откуда свалившееся на голову еврейского народа. Совершенно не учитывалось, что отказ от иудаизма, Торы, религии и Б-га зачастую являлся результатом сознательного выбора: уход в коммунистические идеалы, европейскую культуру, общечеловеческие ценности рассматривался евреями как движение вперед, а не как предательство собственной традиции. По этой причине тшува традиционным еврейством понимается как простое «возвращение» к «нормальному иудаизму». Дескать, было некоторое затмение, бедствие — но теперь все становится на свои места. Лично у меня, уже на ранних этапах тшувы, сформировался совершенно иной взгляд. Мне абсолютно ясно, что и уход от традиции был неслучаен, и тшува не является простым возвращением к иудаизму прошлого. Никакой «иудаизм прошлого» уже по-настоящему невозможен, а тшува несет те ответы на вызовы времени, которые традиционный иудаизм дать не способен. Иными словами, иудаизм тшувы — это движение вперед, а не движение назад. Отсюда грустный вывод, что баал тшува, который просто стал «традиционным евреем», прозевал свой час и упустил свою возможность!..

Но что такое тшува? Что может дать русский еврей, который после семидесяти лет отказа от еврейской традиции находит ее заново? Ответ очень прост: опыт общения со Всевышним! Оказывается, то, что было доступно древним пророкам, доступно и современным баалей тшува. Не «Сохнут», не израильский или российский раввинат, не бабушка с дедушкой, а сам Всевышний приходит и меняет твою жизнь!

Одним из самых сложных на свете дел после тшувы является восстановление связи с еврейской общиной и сохранение этого опыта «нового синайского откровения», передача его своим близким.

То, о чем я пишу, теоретически понимали и понимают многие выдающиеся раввины и учителя Торы, но раввин Штейнзальц знал это на собственном опыте. Происходя из светской семьи еврейских переселенцев из Восточной Европы, он сумел своими усилиями не только прийти к Торе, но освоить все ее уровни максимально глубоко. При этом раввин Штейнзальц обладал громадным педагогическим дарованием. Пройдя определенный путь, он сумел показать многим, как можно сочетать Тору с современной жизнью и движением вперед. Из общения с раввином Штейнзальцем было ясно: граница проходит не между светскими и религиозными евреями, а между образованными и невежественными. Религиозность, соблюдение заповедей, молитва всегда воспринимались раввином Штейнзальцем как совершенно естественное состояние.

Очерк четвёртый. Раввин Штейнзальц и русское еврейство

Появление раввина Штейнзальца в Советском Союзе в те годы не было чем-то из ряда вон выходящим. Шел 1988 год, в стране происходила перестройка, смягчались ограничения, начался массовый выезд. Особенность Штейнзальца была в том, что он оказался в нужное время в нужном месте и нашел правильные слова. Я слышал историю его первого появления в СССР примерно так.

Будучи на какой-то международной конференции, раввин Штейнзальц разговорился с присутствовавшим там академиком Велиховым, который считался в то время правой рукой Горбачева. Штейнзальц отметил в разговоре с Велиховым, что в Советском Союзе некоторые науки развиты весьма серьезно — но одной науки нет совсем! «Что же это за наука?» — спросил Велихов, который являлся вице-президентом Академии наук СССР. «Это Jewish Studies, — ответил Штейнзальц. — Вы не найдете ни одного американского или европейского университета, в котором не занимались бы этой дисциплиной, а в Советском Союзе ее никто не изучает».

Результатом того разговора стало создание ешивы Штейнзальца в Москве.

На мой взгляд, значимость Штейнзальца в еврейской жизни всех государств, образовавшихся после развала Советского Союза, была огромной. Он стал первопроходцем огромного множества начинаний русскоязычного еврейства. Но все-таки правы, наверное, и те, кто говорит об определенном разочаровании и упущенных возможностях.

Попробую, как непосредственный участник событий, проанализировать, что получилось, а что нет, и какие именно возможности были упущены. Раввин Штейнзальц собрал замечательную команду. Он умел находить удивительных людей, которые действовали заодно с ним и хорошо понимали, что успех их деятельности в России полностью зависит от того, найдут ли они общий язык с русским еврейством. С государством у них было все в порядке — поддержка на самом высоком уровне, — но нужен был ещё диалог с еврейской общиной. Однако таковой не существовало!..

Многие московские баалей тшува пошли учиться в ешиву Штейнзальца, но большинство из них ждали разрешения на выезд и вскоре уехали. Еврейской интеллигенции не существовало, а евреи-интеллигенты не понимали, почему они должны говорить с раввином. Реального «партнера», за некоторыми исключениями, так и не нашлось. Причину я вижу в том, что являлось главным достоинством раввина Штейнзальца и одновременно источником многих его проблем. Раввин Штейнзальц был мощной, очень одаренной личностью. Кроме того, он был искренним и глубоко порядочным человеком. В каком-то смысле — несмотря на множество друзей, учеников и сподвижников — он всегда оставался одиноким гением.

Как-то раз, много лет спустя после первой встречи с рабби Штейнзальцем, в праздник Симхас Тойра я случайно забрел в одну из синагог Рехавии в Иерусалиме. Акафот (танцы со свитком Торы) уже закончились, и синагога была полупустой. Каково же было мое удивление, когда среди нескольких человек, все еще остававшихся в зале синагоги, я обнаружил раввина Штейнзальца, одиноко танцующего со свитком Торы в руках. Я много раз заставал раввина Штейнзальца одиноко сидящим у себя в кабинете в переулке Мааравим в Иерусалиме. На месте ли раввин, можно было определить по скоплению кошек в переулочке. Кошки его очень любили. Несмотря на всемирную славу, множество учеников и открытый общительный характер, рабби Штейнзальц был одиноким человеком, который ходит своими путями там, где ему по-настоящему интересно.
Это качество, как мне кажется, тоже из числа признаков поколения тшувы, одним из ярких лидеров которого он являлся и, думаю, будет являться и в будущем.

Если вернуться к русскому еврейству, то необходимо отметить, что опыт тшувы принес в иудаизм идею своего собственного, уникального личного пути. Разумеется, ценность личности многократно высказана в Устной и Письменной Торе, основательно исследована Маймонидом и средневековыми комментаторами. Но как особый, независимый от общины, собственный путь, иудаизм был осознан именно баалей тшува. Исключение из общины являлось высшей мерой наказания для евреев диаспоры на протяжении многих поколений. Однако в Советском Союзе еврейские общины полностью прекратили свое существование. И тшува стала обозначать свой собственный, уникальный, отличный от других путь.

Разумеется, баалей тшува объединялись в группы, поддерживали друг друга и даже пытались, иногда с успехом, формировать собственную общину. Однако принадлежность к религиозному еврейству для баалей тшува не являлась автоматическим следствием принадлежности к общине, а оставалась предметом индивидуального выбора. Такой подход, как мне представляется, очевиден для любого взрослого интеллигентного человека, но он совершенно не очевиден для традиционного сообщества. Раввин Штейнзальц неоднократно говорил мне, в свойственной ему комментаторской манере: «Русское слово “интеллигент” невозможно адекватно перевести ни на один европейский язык, оно уникально для России».

В этой точке между раввином Штейнзальцем и рождающимся на глазах новым русским еврейством был уникальный шанс встречи. Это была возможность появления еврейской общины, состоящей из общающихся друг с другом личностей — ортодоксального интеллигентского сообщества. Все-таки почти поголовная принадлежность русскоязычного еврейства к интеллигенции, пусть и научно-технической, не вызывает сомнения. Я не стану говорить, что этот шанс был полностью упущен. Но исчерпывающе на этот вопрос сможет ответить только история.

Очерк пятый. Раввин Штейнзальц в личном общении и в публичном пространстве

К лету 1989 года количество религиозных евреев в Советском Союзе существенно сократилось, а число желающих изучать иудаизм, напротив, резко возросло. Я почти все лето провел в экспедициях по изучению еврейских местечек, прежде всего на Украине, и к осени вокруг меня образовался обширный круг молодежи, жаждущей еврейских знаний. В конце концов все это привело меня к мысли об организации академического учебного центра, который впоследствии получил название Петербургского еврейского университета.

Естественно, когда у меня возникла эта идея, первый, с кем я стал ее обсуждать, был раввин Адин Штейнзальц.

Он горячо поддержал это начинание и обещал мне всемерную поддержку. Отныне я не смог больше проводить в ешиве, которая тогда переместилась в Кунцево, как прежде, половину своего времени, но продолжал туда приезжать и много общаться с раввином Штейнзальцем и раввином Гедалией Рабиновичем, а потом подружился и со сменившим его раввином, доктором Шаулем Штампфером.

Раввин Штейнзальц сдержал свое обещание и оказывал Петербургскому еврейскому университету максимально возможную поддержку — и моральную, и политическую, а порой и финансовую. Со временем он возглавил Попечительский совет Петербургского еврейского университета. Наши отношения стали еще более близкими. Я много раз встречался с раввином в России, Израиле и США. Мы много разговаривали на самые разные темы.

Хочу отметить, что раввин Штейнзальц существенно отличался в общении с глазу на глаз, в лекционном зале и в публичном пространстве. Лично с ним можно было разговаривать на любую тему, и таких разговоров у меня были сотни. Особенно его всегда интересовали всякие детали и подробности — все-таки он комментатор Талмуда. Как-то раз, когда мы вместе с ним и Марджи Девис, его ученицей и директором его Центра в США, долго колесили в лимузине по Нью-Йорку, — а Марджи отказывалась возить рабби в обычных машинах, — раввин Штейнзальц в течение часа рассуждал о корешке некоего растения. Меня этот корешок мало интересовал, но слушать раввина было очень интересно. Детали и подробности его занимали более всего, и иногда они вдруг обретали высокий и глубокий смысл.

Во время своих публичных лекций раввин Штейнзальц был очень интересен и остроумен. Его желание разбудить и заставить думать аудиторию порой выходило за рамки принятых норм. Некоторые люди, которые знали его вблизи, нередко поражались его поведению на публике.

Приведу несколько примеров, выходящих за грань политкорректности. Дело было во время нашего путешествия по Украине, когда мы колесили по маленьким еврейским местечкам и раввин рассказывал интереснейшие подробности о быте еврейских общин и его мистическом смысле, читал и комментировал надписи на мацевах и т.д. В больших городах его принимали в переполненных залах местные общины, а иногда и просто публика, собравшаяся поглазеть на знаменитого раввина.

В городе Хмельницком зал был полон, и встреча транслировалась по телевидению. Раввин Штейнзальц начал свою лекцию с таких слов: «Как вы думаете, какие мысли и чувства я испытываю, находясь в городе по имени Хмельницкий? Вот если бы вы оказались в городе Гитлер, что бы вы сказали?..» Сидящие в первом ряду еврейские старики, увешанные медалями времени Второй мировой войны, зашикали и стали мне шептать на ухо: «Скажите раввину, что здесь не только евреи собрались, но и украинцы!» Я, естественно, передал их слова раввину. Он продолжил: «Ага, так здесь, может быть, присутствует и кто-то из потомков Хмельницкого? Они тоже должны знать, что это был за человек!» Старики говорят мне: «Скажите раввину, что нас транслируют по телевизору!» На что Штейнзальц: «Замечательно, это такая прекрасная возможность, чтобы все узнали!..»

Конечно, можно посчитать, что такой эпатаж был своего рода юродством и способом разговаривать с толпой. Но Штейнзальцу всегда было очень важно вывести разговор за рамки формального шаблона и начать говорить по существу. Вспоминаю эпизод, который произошел в петербургском Доме ученых во время презентации первого тома Талмуда Штейнзальца на русском языке. В зале собралось более сотни профессоров и академиков города на Неве. И Штейнзальц решил сообщить почтенной публике, что он думает по поводу академической науки. В качестве предмета обсуждения он выбрал особенности менструального цикла у женщин с точки зрения трактата Вавилонского Талмуда «Нида». Предполагая, что дело может кончиться скандалом, я предусмотрительно договорился с раввином Штейнзальцем: после него выступят «референты». Переводил раввина Семен Парижский, другим синхронный перевод такого выступления был бы не по зубам. После сорока минут речи раввина вся аудитория окрасилась в два главных цвета русской революции – красный и белый. «Он что, издевается над нами?» — шёпотом спрашивали меня. Нужно было как-то спасать ситуацию. Я попросил Валеру Дымшица сказать что-то, но Валера слишком интеллигентен, чтобы ответить выдающемуся раввину по существу. Тогда меня спас мой друг Сергей Чебанов, который, будучи одновременно философом, биологом и лингвистом, в течение десяти минут комментировал выступление раввина с точки зрения анатомии женских половых органов. Надо отметить, что Чебанов говорил занудным профессорским тоном, с подчеркнутым выражением серьезности на лице, и это было ровно то, что требовалось в данной ситуации! Весь зал расслабился, профессора стали улыбаться, все вернулось в естественное русло. Тут уже побелел и покраснел раввин Штейнзальц, которому Парижский синхронно переводил Чебанова. Когда раввин с недоумением посмотрел на меня, я сказал ему: «Каков вопрос, таков и ответ». Раввин Штейнзальц улыбнулся и совсем не обиделся за этот эпизод.

Таких ситуаций было множество, и раввин воспринимал их с пониманием. Для него было ясно, что общий язык с русскими евреями, и особенно с интеллигенцией, для него необходим. Чего-то ему в этом удалось достичь, а чего-то нет.

Очерк шестой. Начинания раввина Штейнзальца в Москве

Созданная в 1988 году в Москве ешива раввина Штейнзальца имела колоссальный успех. Но в 1989 году в Советском Союзе произошли большие изменения. Уехала большая часть отказников и вместе с ними — подавляющее большинство баалей тшува. В то же время интерес к еврейству резко возрос, что привело к появлению огромного числа начинающих. В Москве стали появляться новые ешивы, которые пытались вовлечь местных евреев в те или иные направления иудаизма, практиковавшиеся в США, Западной Европе и Израиле.

Ешива «Мекор Хаим» раввина Штейнзальца столкнулась с серьезными трудностями. Ведь она пыталась ответить на внутренний запрос российского еврейства — помочь сохранить его единство и осуществить его собственный путь к Всевышнему. Конкурировать с открывавшимися в Москве ешивами разных направлений совершенно не входило в планы раввина Штейнзальца. Хотя сам рабби был хабадником, молился по хабадскому сидуру, изучал и преподавал любавичские тексты, но он был человеком очень широким и независимым и его деятельность плохо сочеталась с каким бы то ни было направлением.

Постепенно ешива в Кунцево меняла свою направленность. В качестве первоочередной задачи теперь виделась подготовка лидеров формирующихся повсеместно еврейских общин и преподавателей еврейских школ.

Когда мы говорим о лидерах общин, очень важно, что речь шла не об отправке общинам лидеров извне, а о воспитании собственных руководителей. Эта очень важная функция, которая была взята на себя ешивой раввина Штейнзальца в Москве, на мой взгляд, внесла огромный вклад в формирование еврейских общин СНГ.

Другим актуальным направлением было обучение учителей еврейских школ. Эта область коснулась меня лично, а также затронула проекты, которыми я занимался в Петербурге. В 1990 году, будучи в Израиле, я встретился с тогдашним министром образования Звулуном Хаммером. Он спросил меня, как можно помочь еврейскому образованию в Советском Союзе. Я попросил одну ставку специалиста в области образования. «Но я не могу дать тебе ставку в Ленинграде», — ответил министр. «Не страшно, дайте ее Институту Штейнзальца в Иерусалиме», — сказал я. Таким образом у меня появился общий с Институтом Штейнзальца сотрудник. Сначала это была Хана Ротман, потом Йона Шнайдер. Почему я об этом рассказываю? Потому что начиная с 1990 года одной из важнейших областей нашей совместной деятельности стало еврейское образование на русском языке. Когда в январе 1993 года начал выходить педагогический журнал «Еврейская школа», он открылся вступительной статьей раввина Штейнзальца. Нам всем было совершенно ясно: создание институции независимого еврейского образования на русском языке — это актуальнейшая задача момента. Мы издавали журналы и учебные пособия, проводили международные конференции по еврейскому образованию. Раввин Адин Штейнзальц был там частым гостем.

В 1991 году, после двух лет существования в Петербурге еврейского университета, стало совершенно ясно, что независимое высшее еврейское образование — одна из важнейших задач. Шауль Штампфер, который сочетал в себе раввина и академического ученого, очень хорошо понимал, что сама по себе ешива не может стать интеллектуальным центром светской русскоязычной еврейской общины. Пример Петербургского еврейского университета говорил, что университет обладает значительно большими шансами.

С 1990 года в Петербургском еврейском университете начал работать Бейт Мидраш, в котором десятки склонных к еврейской традиции студентов получали религиозные знания. К слову, Петербургский еврейский университет активно сотрудничал и с хабадниками, и с литваками, что тоже рождало определенные надежды.

В 1991 году ешива раввина Штейнзальца инициирует создание Еврейского университета в Москве, его первым ректором становится Марк Куповецкий. Среди руководства университета, наряду с ним и Шаулем Штампфером, были Михаил Гринберг и впоследствии А.Б. Ковельман и А.Ю. Милитарев. Уже в 1992 году Еврейский университет в Москве становится одним из важнейших проектов раввина Штейнзальца в России. Успех Петербургского еврейского университета и Еврейского университета в Москве приводит к быстрому распространению идеи создания высшего еврейского академического образования на русском языке. И в 1992 году в Москве открываются еще три центра академической иудаики.

Таким образом, в 1992-1995 годах вокруг раввина Штейнзальца в СНГ сформировался целый ряд институций, которые могли бы реально объединять русскоязычных евреев. Сочетание ешивы, института лидеров общин, института еврейского образования и центра академической иудаики создавало мощные возможности. Отчасти они были реализованы, а отчасти остались лишь мечтой. Каковы причины этого? Я вижу две основные.

Одна, внешняя, мне не кажется главной. Чрезвычайная раздробленность русского еврейства не позволяла действовать вместе. Школы и общины принадлежали разным организациям и направлениям, даже учреждения академической иудаики не могли найти общего языка. Но я уверен, что дело не ограничивается этими «внешними» причинами. Была проблема более фундаментальная, и она крылась в духовной плоскости. Об этом я хочу рассказать в своём последнем очерке.

Очерк седьмой. Раввин Штейнзальц и духовное лидерство

К 1995 году вокруг раввина Штейнзальца в СНГ сформировался целый ряд мощных проектов и институций, которые позволяли надеяться на решение многих задач, стоявших перед русскоязычным еврейством. В Нью-Йорке действовал центр «Алеф-сосаити» под рукодством М. Девис, в Иерусалиме — Институт преподавания иудаизма под руководством Б. Векслера, для решения педагогических задач был создан образовательный проект «Меламедия» под руководством Д. Поланта, в Москве проектами руководил преданный ученик раввина, Хаим-Арон Файгенбаум, работали мощные издательские проекты, два академических центра иудаики — в Петербурге и Москве. Чего же не хватило для успеха? Мой ответ таков, что не хватило желания. При всей своей амбициозности раввин Штейнзальц был скромным человеком, которого корешки растений могли интересовать больше, чем планы глобального переустройства российского еврейства. Он, конечно, ясно осознавал, что русскоязычному еврейству необходимо духовное лидерство и он мог бы стать таким лидером. Но настоящего лидера порой отличает острое нежелание им становиться.

Мы много об этом говорили с ним. Я рассказывал ему, что в России так было принято: кроме казённых раввинов, являвшихся официальными руководителями, у общин есть духовные раввины, которые, не занимая официальной должности, объединяют общину изнутри. В некотором роде раввин Штейнзальц и являлся одним из таких духовных раввинов. Но он являлся им не только для СНГ, но также для Израиля и США.

В конце концов его путь и его подход не стали мейнстримом для русскоязычного еврейства. Однако такие люди, как раввин Адин Штейнзальц, и не могут быть мейнстримом. Теперь же, когда он покинул наш мир, его образ и путь остаются с нами. И уже от нас зависит, как мы распорядимся его наследием.