К истории эпохи абсолютизма в Центральной Европе
В исследовании Зельмы Штерн рассматривается феномен «придворных евреев» — специального института, существовавшего при дворах абсолютистских европейских государств начиная с XVI века. Обычно эти люди были подрядчиками и поставщиками, и европейские монархи считали очень полезным использование их делового опыта и умения налаживать экономические связи. Читателям «Лехаима» предлагается первыми ознакомиться с фрагментами издания, готовящегося к выходу в «Книжниках».
Князья, которые в период между концом Тридцатилетней войны и войной за испанское наследство правили двумястами сорока областями Священной Римской империи, были людьми деятельными, властными и честолюбивыми, жаждали совершать великие деяния и пускаться в феерические авантюры. Жестокий, отчаянный род, чью неистовую натуру ничто не сдерживало, кого не могли обуздать ни божеские, ни людские законы. Зачастую они правили территорией не большей, чем средний провинциальный городок наших дней. Но многие из них были убеждены, что вправе полностью распоряжаться жизнью и достоянием своих подданных — считали себя этакими маленькими Иеговами на земле. Князь был солнцем, вокруг которого вращаются планеты; его страна — вселенной, которую он создал и чья судьба зависит от его прихотей. А его двор представлялся ему сердцем, откуда кровь обращается по всему телу государства. Или, иначе говоря, центром, неодолимо, как магнит, притягивающим все к себе. В этот церемонный, аристократический век, когда граждане вольных, некогда процветавших городов теряли политическую власть, а университеты утрачивали былое влияние, двор становился реальным носителем культуры, очагом общественной жизни и эталоном изысканности, «единственной и поистине лучшей школой поощрения и пробуждения людских умов» или, как его описывает Мошерош, «руководством для жизни и человеческой деятельности» <…>.
Но чтобы двор мог приобрести блеск и репутацию, «главные мерила государственной мудрости в те дни», необходимо было сделать его невиданным ранее средоточием роскоши и изысканности. Для этого строились огромные дворцы с высокими лестницами, желобчатыми колоннами, причудливыми залами, цветными орнаментами и декором, фасадами и длинными аркадами; дворцы наполнялись дорогой мебелью, восточными коврами, златоткаными драпировками, парчой и гобеленами, бесценными вазами; вокруг разбивали обширные сады с богатыми фонтанами и каскадами, бронзовыми статуями; собирались коллекции картин самых знаменитых мастеров, собрания древних рукописей. Хозяин дворца задавал шумные празднества и пиры, устраивал оперные и комедийные спектакли, катания на санях летом и охоту зимой, выписывал певцов из Италии, танцоров из Испании, актеров из Франции, filles de joie из Турции; вокруг дворца высаживали тропические цветы и деревья, насыпали на ровном месте искусственные холмы, строили греческие храмы и индийские пагоды или превращали башни и летние домики в турецкие серали.
Двор не только становился центром общественной и духовной жизни страны; этикет и манеры придворных служили образцом, которому подданные усердно подражали. Самая малая служба при дворе была предметом гордости — звание придворного музыканта, придворного живописца, придворного поэта или врача, даже просто придворного пекаря, сапожника или портного. Это несчастное, вялое поколение, подавленное превратностями своей эпохи, утратило всякое самоуважение и чувство собственного достоинства. Оно устало само распоряжаться своей судьбой и желало, чтобы им руководили. Писатель того времени свидетельствует: если молодой человек хочет послужить своей стране, он должен постараться снискать расположение и милость князей и знати; тогда для него откроется путь к хорошей должности.
Стоит ли удивляться, что некоторых деятельных, умных и честолюбивых евреев обуяло желание приобщиться к этой роскоши и блеску, заслужить признание князей и знати? Стоит ли удивляться, что они старались приспособиться к духу своей эпохи, когда чин и звание стали самоцелью, когда важны были не достижения и личные качества человека, а его положение в обществе и связи при дворе, когда даже купца‑христианина можно было осчастливить патентом на дворянство, гербом из рук императора или князя? Стоит ли удивляться, что еврей стремился выйти за тесные пределы еврейского квартала, где все неизменно, где его горизонты ограничивались домом и работой, синагогой и общиной; что он желал освободиться от общественных, экономических и политических ограничений, которые отгораживали его от окружающих людей?
Политическое положение еврея к концу Тридцатилетней войны оставалось ненамного лучшим, чем в прежние времена. В большинство вольных городов ему не было доступа, а в тех немногих местах, где его допускали, приходилось платить обременительные пошлины и добывать дорогостоящие охранные грамоты. Большинство профессий были недоступны для него, во многие купеческие гильдии и ремесленные цеха его не принимали.
Христианское общество оставалось столь же предубежденным против него, как и в Средние века. Жестокая, нетерпимая ортодоксия правила массами, по‑прежнему господствовала вера в демонов, ведьм и чертей. Как в Средние века, постоянно повторялись старые обвинения против евреев: они‑де хулят Христа и имя Христово, оскверняют святые дары, отравляют колодцы, употребляют в пищу кровь христианских младенцев и насылают мор. Почти каждый день евреи подвергались издевательским нападкам на улице. Еврей‑разносчик верхом на свинье — постоянный персонаж карикатур того времени; подлый, алчный еврей‑торговец или коварный военный подрядчик — постоянные персонажи повестей и пьес того периода.
Однако были князья, которые вели себя совсем по‑другому. На многих повлияла французско‑голландская культура того времени, а также новая доктрина религиозной терпимости и свободы духа <…>. При Ганноверском дворе, где философ Лейбниц стремился объединить христианские вероисповедания, люди с величайшим интересом читали труды Декарта и восхищались философией Спинозы. Если бы идеи Спинозы получили ход, писала София, мудрая принцесса Ганноверская, все направления христианства скоро объединились бы <…>. Ее брат Карл‑Людвиг Пфальцский, тот самый князь, при котором Самуил Оппенгеймер проходил обучение как поверенный двора, усердно зазывал Спинозу в Гейдельбергский университет. Его декларация полной свободы вероисповедания привлекла французских гугенотов, голландских анабаптистов, польских социниан , немецких и португальских евреев в Мангейм, заново построенный Карлом‑Людвигом и организованный на основе гражданского самоуправления и личной экономической независимости <…>.
Великий курфюрст Бранденбургский Фридрих‑Вильгельм <…>, проведя юность в Голландии и проникшись духом веротерпимости, не соглашался с господствующим в его дни убеждением, что в государстве должно быть только одно вероисповедание. Убежденный, что веротерпимость по сути своей распространяется на всех без исключения, он придерживался современных взглядов: религию следует отделять от политики, а церковь — от государства. Следуя этим убеждениям, он принимал к себе ариан и социниан, меннонитов, гугенотов и евреев, к тому времени изгнанных из Австрии. Он содействовал католикам, состоял в переписке с иезуитами и задумал основать университет, где все, кто преследуется за религиозные или политические убеждения, обрели бы свободу вероисповедания и совести.
Еврея, желающего достичь определенного положения при дворе, могла вдохновлять подобная веротерпимость князей. И вот что еще должно было содействовать ему. Дворам властителей в это столетие требовались всевозможные предметы роскоши: драгоценные камни, жемчуг, шелк, бархат, дамаст, парча, ковры, картины, гобелены и фарфор <…>. Требовались редкие пряности для стола: перец, имбирь, мускатный орех — так называемые колониальные товары, труднодоступные и исключительно дорогие. Неважно, кто поставлял эти предметы роскоши — христианин или еврей, соотечественник или чужестранец; щедрое вознаграждение ожидало всякого, кто мог их доставить.
Умному и честолюбивому еврею, хорошо знакомому с таким развитием событий, представлялось вполне возможным удовлетворить желания и прихоти этих князей, жадных до роскоши, завороженных блеском редкостных самоцветов. Ювелирное дело, на которое гильдии никогда не налагали запрета, долгое время было одним из основных занятий евреев, слывших лучшими знатоками драгоценностей. А в области военных поставок оказывались весьма полезными их семейные и деловые связи в разных странах. Так, Голландия <…>, где жили родичи клевских и берлинских Гумперцев, франкфуртских и венских придворных евреев, была центром торговли жемчугом и драгоценными камнями; их привозили португальские моряки и продавали евреям, сефардам и ашкеназам, а те — своим единоверцам в Германии. Амстердам в то время был центром индустрии бриллиантов, и занимались этим почти исключительно евреи.
То же можно сказать и о предметах роскоши, моду на которые диктовала Голландия. Евреи привозили нарядные лейденские ткани и пряности из колоний на ярмарки в Брауншвейге и Лейпциге, а в особенности — на ярмарку во Франкфурте‑на‑Майне, которую называли главным посредническим рынком между Западной и Восточной Европой. Кроме того, еврей мог закупать на Лейпцигской ярмарке отборные товары, произведенные в Италии, Швейцарии, Богемии, Силезии, Франции и Испании, как и продукцию Нюрнберга, Аугсбурга или Саксонии <…>.
Более того, правительства многих стран прямо‑таки вынуждали евреев закупать предметы роскоши на фабриках, недавно основанных изгнанниками‑иноверцами, гугенотами и бельгийскими протестантами, и продавать на внутренних и зарубежных рынках. Вследствие этого товарные склады евреев были полны парчи, бархата, шелка, тканей, шитых золотом и серебром, золоченых кружев и прочих дорогих товаров — широкий выбор для будущего покупателя <…>.
Торговля такими товарами не могла обойтись без финансовых операций. С тех пор как большие торговые компании в Средние века стали банкирами французских и английских королей, а северогерманские компании в эпоху Возрождения начали финансировать германских императоров и князей, ростовщичество оказалось в ведении купцов <…>. Даже в конце XVII и начале XVIII века, когда возникли государственные банки, такие как в Гамбурге, Амстердаме и Вене, когда во многих городах были основаны фондовые биржи, частный банкир оставался незаменимым. На самом деле он стал даже еще нужнее: торговля и перевозки расширялись, международные связи множились, возрастал размер и значение ярмарок, куда стекались люди из разных стран. Государственные банки были депозитными, передаточными или обслуживали только корону. А частный банкир или, как его тогда называли, делец и меняла, служил кредитным посредником.
Что шло на пользу еврейскому торговцу роскошью, то помогало и еврейскому дельцу — связи с Голландией, которая в те времена была банкиром Европы, связи в Лейпциге и Франкфурте, крупных финансовых центрах Германии, а в особенности давние, еще со Средних веков, знания о системе финансов. Многие придворные евреи начинали свою карьеру в качестве ростовщиков и торговцев предметами роскоши, стали известны князьям и знати благодаря этому частному роду занятий. В Средние века итальянские компании, главные заимодавцы князей, страховали свои займы путем контроля над государственными доходами, налогами, рудниками и монетными дворами — в конечном счете над всем правительством. Схожий процесс мы можем проследить по деятельности многих придворных евреев: начинали они частными банкирами и торговцами, а становились заимодавцами государства, в этом качестве влияли на финансовую и налоговую систему стран и в конце концов могли получать особые права и привилегии.
Лучший пример тому — жизнь и деятельность «еврея Зюсса» <…>. Йозеф Зюсс Оппенгеймер родился в Гейдельберге в последнее десятилетие XVII века. Оппенгеймеры, самым знаменитым из которых стал венский военный интендант, уже три столетия были состоятельными и уважаемыми менялами и торговцами драгоценными камнями в еврейском квартале Франкфурта <…>. Деловые качества этой семьи, достигшие наивысшего расцвета в Самуиле Оппенгеймере, проявились также и в Зюссе: практичность торговца, тщательно взвешивающего каждое свое начинание, погоня за богатством, немилосердная и безоглядная жажда власти, а главное — присущий прирожденному дельцу вкус к смелым и дерзким предприятиям. Торговля роскошью и ростовщичество были для Зюсса средством проникнуть в высшее общество и пропуском в княжеские палаты; не случайно он начинал свою деловую деятельность в двух городах — Франкфурте и Мангейме. Ведь Франкфурт был не только крупным финансовым рынком и центральной точкой торговли между Востоком и Западом. Этот город служил также резиденцией делегаций и миссий императорских и французских деловых агентов, местом встреч знати, которая жила в окрестностях Франкфурта и проводила здесь зимние месяцы. А в Мангейме находился пышный двор курфюрста Пфальцского Карла‑Филиппа, туда съезжались иностранцы из всех областей империи и Европы, там можно было поставлять чиновникам столь любимые ими objets d’art или ссужать деньги офицерам, оказавшимся на мели, и тем снискать их расположение.
По деловым книгам Зюсса видно, что он быстро научился налаживать связи с двором, что важнейшими его клиентами являлись придворные, бароны, графы, князья и княгини. Очевидно, благодаря их содействию он был назначен поставщиком армии и правительственным торговым агентом <…> ландграфа Эрнста‑Августа Гессен‑Дармштадтского <…>, курфюрстов Кёльнского и Пфальцского, смог добиться судьбоносной встречи с принцем Карлом‑Александром, будущим герцогом Вюртембергским, и получить должность поставщика двора принца и управляющего его личной казной.
В этой должности он ссудил щедрые суммы Карлу‑Александру — тот состоял тогда на австрийской службе, в звании фельдмаршала, был наместником Сербии и имел довольно скудные доходы. Зюсс поставлял ему драгоценные камни, выкупал бриллианты, которые вечно нуждающаяся в деньгах княгиня отдавала в заклад, рассчитывался с купцами, которым она задолжала, платил врачу, принимавшему у нее роды, поставлял ей шелка и атласы, кружева и шитье, цепочки и пуговицы, ковры и портреты.
В то время Зюсс был крупным дельцом‑предпринимателем, а не придворным. Он постоянно путешествовал туда и сюда: то объявлялся в Штутгарте, то в Гейдельберге или Франкфурте; оказывался в Вене, а потом вдруг в Белграде. Он вел дела с крупными банкирскими домами своего времени, такими как Тогни в Мангейме, Ноттер и Штюбер в Амстердаме, Каспар и Хальдер в Аугсбурге, Гонтард и Гриммейзен во Франкфурте. Заключал финансовые сделки почти со всеми еврейскими компаниями в Германии. Сотрудничал с придворным поставщиком Пфальца Михаэлем Маем, с поставщиками двора и армии Пфальца Эммануэлем Меером и Якобом Ульманом, с Лазарусом из Гельдерна, придворным агентом курфюрста Иоганна‑Вильгельма Пфальц‑Нейбургского, с Гумперцами во Франкфурте, в Клеве и Берлине; ссужал им и занимал у них деньги, вел куплю‑продажу с франкфуртскими компаниями Бера‑Герца Оппенгеймера и Лазаруса‑Вольфа Оппенгеймера, с компанией семьи Драх, самой богатой и именитой в еврейском квартале, с компанией Гольдшмидта, прославившейся как франкфуртский партнер Самуила Оппенгеймера. Он вечно спешил и никогда не знал покоя. Торопил лошадей и погонял слуг, рассылал курьеров и строчил письма, сурово наказывал служащих за небрежность или лень; не давал покоя деловым партнерам, угрожал им кратким, резким тоном; возвращал обратно некачественные товары и менял поставщиков, если они не соответствовали его запросам; выписывал вексель одному и покупал вино и зерно у другого; у него были самые ценные самоцветы, самые красивые кружева, самый роскошный бархат. Он был кладезем сотен секретов, отчего стал в какой‑то мере молчаливым и скрытным.
Даже когда Карл‑Александр пришел к власти в Вюртемберге и сделал его своим подданным, агентом и финансовым советником, Зюсс по‑прежнему оставался банкиром и купцом. Его компания продолжала существовать, пока он занимал должность в Штутгарте. Он владел во Франкфурте домом, таким же просторным, как дом на улице Зеештрассе в Штутгарте, и содержал оба с одинаковой роскошью. По письмам, которые он почти ежедневно отправлял секретарю во Франкфурт, видно, что он уделял своим деловым предприятиям не меньше внимания, чем политической и экономической деятельности.
Коммерческая деятельность придворных евреев приводила к тому, что их купеческие сделки переплетались с правительственной политикой, а частные интересы — с общественными. Это делало их положение, и без того рискованное, еще более шатким, щедро питая те интриги, которые постоянно плелись против них. Однако та же коммерческая деятельность позволяла им нажить большое состояние, которое давало чувство независимости и безопасности человеку, не состоящему ни в каких общественных группах или объединениях, не имеющему ни наследственных титулов, ни земельных владений. Кроме того, торговые дела развивали в нем практический взгляд на жизнь и трезвое чувство реальности, что исключало всякую утопичность в его экономических преобразованиях и политических действиях, наделяло здравым смыслом — bon sens , как выражался «еврей Зюсс».
Так же, как Зюсс, начинали дельцы семьи Гумперц из Клеве <…>, поочередно и непрерывно служившие при шести правителях Пруссии армейскими интендантами, торговыми агентами и поставщиками монетного двора. В начале своей деятельности они были владельцами крупного, широко известного банка и компании, торгующей со скидками. «Элиас Гумперц, еврей», как он сам подписывался, мудрый, знаменитый родоначальник семейного клана, учредил свою фирму во второй половине XVII века в Эммерихе, потом перенес ее в Клеве, откуда, как подчеркивает один современник, его деловые связи распространились по всему Старому Свету. Элиас, его сын Якоб, его зять и племянник Леви, действительные наследники банка Клеве, были скорее заимодавцами Великого курфюрста, чем придворными поставщиками; а другой сын Элиаса, деятельный Рувим Элиас, который в 1698 году перенес свою резиденцию в Берлин, поставлял ко двору курфюрста драгоценные камни. Когда он получил для князя редчайший бриллиант стоимостью в сто тысяч талеров и князь оказался не в состоянии заплатить столь высокую цену, Рувим Элиас получил должность главного сборщика налогов провинции Клеве. Также было обещано, что он и его преемники будут сохранять эту влиятельную должность, пока их доходы не покроют стоимость камня.
Современник Гумперцев Израэль Арон, которого мы уже видели в должности армейского интенданта <…>, — еще более типичный образец поставщика прусского двора. Этот суровый, неотесанный человек первым из евреев отважился попросить, чтобы его с семейством допустили в Восточную Пруссию и в Бранденбургскую марку . Со времен Зигфрида фон Фейхтвангена, магистра Тевтонского ордена (1309 год), ни одному еврею не позволялось поселиться в фанатичной, нетерпимой Восточной Пруссии <…>. Их изгнали из Бранденбургской провинции в 1573 году, когда финансист Липпольд, ложно обвиненный в отравлении князя‑курфюрста Иоахима II, был подвергнут пытке и четвертован.
Однако Израэль Арон, выходец из Глогау, в 1655 году получил право жительства в Восточной Пруссии. 6 октября 1657 году ему дали специальное разрешение вести дела там, затем в Ландсберге‑на‑Варте и, наконец, в Берлине, где 18 февраля 1665 года он был назначен придворным евреем и судебным чиновником Великого курфюрста с ежегодным доходом в 200 талеров. Он, его семья и слуги были единственными евреями в столице до 1671 года, когда Великий курфюрст предоставил убежище в Бранденбургском маркграфстве евреям, изгнанным из Австрии. Арон решительно воспротивился этому великодушному жесту правителя, а когда не смог убедить Великого курфюрста отменить свой указ, озаботился тем, чтобы с венских евреев по крайней мере взяли обещание не конкурировать с ним в делах. Он был армейским поставщиком, торговцем предметами роскоши, как и «еврей Зюсс», имел тесные деловые связи с Померанией и Мекленбургом, с Амстердамом и Гамбургом, так же как Элиас Гумперц и его сыновья.
Но он, не столь разносторонний, как другие, по преимуществу был слугой князя. Он снабжал двор и придворных, кухню и слуг продуктами, вином, зерном и пряностями; особенно много поставлял для конюшен. Между 1665 и 1667 годами он, по собственным словам, поставил товаров на сумму 121 554 талера. Платили ему расписками в счет будущих доходов или земель из государственных владений. По‑видимому, он очень редко получал деньги по этим распискам, ибо, когда он умер в 1673 году, его вдове пришлось просить курфюрста о двухлетнем моратории на уплату долгов, оставшихся после мужа. Долги были так велики, что позже она вовсе отказалась от наследства.
До нас дошло всего несколько официальных документов и две сатирические поэмы, освещающих жизнь и деятельность Израэля Арона. Но и по ним можно до какой‑то степени познакомиться с типом первопроходца, дотоле неизвестного в истории евреев.
Насколько он был бесстрашен и решителен, видно по тому, как ему удалось получить право жительства в Восточной Пруссии и Бранденбурге вопреки воле сословий и городской буржуазии. Несмотря на противодействие недругов, он смог убедить Великого курфюрста даровать ему обширные права, что свидетельствует о высоких деловых качествах, честности и компетентности. Он смог жить и успешно действовать там, где население ненавидело его больше «чумы и гадов» — что говорит о большом мужестве и самообладании. Однако он упрямо противился иммиграции венских евреев, всеми способами старался не впустить их; такого жестокосердия и равнодушия к единоверцам не проявлял ни один придворный еврей. Можно понять, почему те евреи, которые, несмотря на его протесты, поселились в стране, должны были бояться его, как злой, опасной силы, чуждой их кругу.
Если Израэль Арон, выходец из Восточной Европы, не получивший ни общегражданского, ни еврейского образования, добился высокого положения исключительно благодаря своим способностям и порядочности, то Йост Либман, который унаследовал покровительство его правителя и женился на его вдове, был во многих отношениях его противоположностью. Он происходил из Западной Германии, из Гёттингена <…>. Его отец, Элиэзер Липман, называл себя «ашкенази», подчеркивая свое немецкое происхождение. Брат его Исаак‑Биньямин Вольф в 1685 году стал главным раввином Бранденбурга и Померании. В близком родстве с Либманом состоял Лефман Берендс, финансовый агент герцога Ганноверского; первая жена, очень рано умершая, была дочерью Самуила Гамельна, который с 1650 года служил раввином Миндена, Хальберштадта и Равенсберга, а брат ее Хаим Гамельн был женат на Глюкели, авторе знаменитых мемуаров . Итак, Йост Либман, родственник ряда ученейших и известных евреев своего времени, прибыл в Берлин. В 1677 году он женился на Эстер из пражской семьи Шульхоф, вдове Израэля Арона. Она принесла ему очень скудное приданое, так как родичи и кредиторы вовлекли ее в тяжбы об имуществе покойного мужа. Однако Йост получил от нее то, что было столь необходимо для начала, — связи Израэля в деловых кругах и при дворе, которые она поддерживала после смерти Израэля, и право жительства в Берлине.
Йост Либман, молодой человек без собственного капитала, обучался торговому делу у своего родича Хаима Гамельна в Гамбурге. В какой‑то степени он был на положении служащего, в какой‑то — на положении делового партнера. Он занимался драгоценными камнями и жемчугом, ездил на ярмарки в Лейпциг и Франкфурт вместе с Хаимом или в качестве его представителя, покупал товары в Амстердаме и продавал в Данциге. В скором времени партнерство было расторгнуто: Йост не смог выполнить свои обязательства. После разрыва контракта они расстались врагами, потому что Хаим и Глюкель потеряли немало денег. Но еще сильнее было их разочарование от того, что Йост оказался таким ненадежным. Хотя Глюкель сама уговорила Хаима принять Йоста в партнеры и теперь непрестанно корила себя за промах, она навсегда сохранила расположение к нему. В своих мемуарах она хвалит его за ум, знание Торы и деловые качества; рассказывает, как преданно Йост выхаживал Хаима, когда тот тяжело заболел во время деловой поездки. Она с живым интересом следит за его быстрым возвышением и не без удовлетворения говорит, что те небольшие деньги, которые Йост нажил, занимаясь их делами, стали основой его солидного состояния. Можно предположить, что Йост был человеком приятным, наделен даром убеждения, известной гибкостью и, очевидно, умел с помощью этих качеств располагать к себе людей, особенно женщин, внушать им доверие и, если желал, мог сохранять дружбу с ними.
Но за этой обходительностью таилась раздражительность и чрезвычайно сильное властолюбие: он жаждал быть центром своего круга, самым важным в общине и самым влиятельным придворным евреем. Хороший муж и отец, Йост всегда был готов помочь родственникам; действительно, он постоянно добивался самых лучших должностей для членов своей семьи. Но был он также и опасным врагом, никогда не забывал ни обид, ни помех, преследовал противников и неумолимо доводил конкурентов до разорения.
По его собственным словам, Йост впервые стал вести дела с двором курфюрста в 1673 году. Однако в документах двора он впервые упоминается в 1678 году, когда Великий курфюрст приобрел у него несколько драгоценных камней и выписал плату в сто дукатов. В 1678 году Йосту заплатили 31 200 талеров за доставленные товары. Подобную же сумму он получал за драгоценные камни, которые привозил другим знатным особам — например, герцогу Голштинскому, герцогу Заксен‑Эйзенахскому и принцу Анхальтскому.
Ясно, что Йост Либман был более осмотрителен, чем Самуил Оппенгеймер, Израэль Арон и Рувим Элиас Гумперц. Он умел так устроить свои дела, чтобы не приходилось ни снабжать армию, ни даже поставлять двору продукты и снабжать конюшни — эти рискованные предприятия приводили его предшественников к разорению. Он торговал только драгоценными камнями — это дело он знал хорошо — и благодаря этому стал самым богатым евреем в Пруссии: в 1690 году Глюкель оценивала его состояние в 100 тыс.талеров. Ведь торговля драгоценностями была в те годы исключительно выгодным делом. Под конец большой войны многие кредитные учреждения оказались банкротами; поэтому люди не решались ни вкладывать свой ликвидный капитал в ценные бумаги, ни отдавать в оборот под проценты частным лицам или корпорациям. Как всегда происходит в нестабильные времена, люди покупали ценные вещи, особенно драгоценности, которые легко обратить в наличные деньги. Не из бахвальства и расточительности тогдашний кронпринц, в будущем первый король Пруссии, собирал свою «сказочную коллекцию драгоценных камней», в каковом предприятии ему весьма охотно помогали придворный ювелир с женой. Когда Фридрих I в 1688 году взошел на престол, он был должен Йосту Либману около 52 тыс. талеров; к 1696 году долг возрос до 209 тыс., и выплачивать его следовало ежегодными взносами. Вероятно, именно благодаря этим обязательствам Йост Либман и его жена в 1694 году получили «привилегию христианских купцов», потому что, как гласил указ, их дело развернуто шире, чем у конкурентов‑христиан <…>.
Почти во всех документах этого времени имя Эстер присутствует рядом с именем Йоста Либмана <…>. По отчетам видно, что она тесно сотрудничала с ним и в службе двору, и в частных делах. Как и ее современница Глюкель из Гамельна, она была способной деловой женщиной весьма острого ума и высокой нравственности. Но в ней не имелось той живости, теплоты, глубокого религиозного чувства и общительности, какими отличалась Глюкель. Два раза она была замужем за людьми, чье блестящее положение поставило ее гораздо выше остальных женщин еврейской общины. Но она главенствовала над обоими мужьями: над Израэлем Ароном — потому что обладала более быстрым умом и была лучше образована; над Йостом Либманом — потому что была сильнее характером, увереннее в суждениях и лучше владела собой.
Подобно Глюкели, из‑за внезапных превратностей судьбы она познала утраты, бедность и невзгоды вслед за периодом богатства и счастья. Все это она переносила храбро и стойко, полагаясь не только на Б‑жью помощь, как Глюкель, но и на свою силу духа и неуемную энергию.
Когда умер Израэль, она осталась без гроша, а надо было содержать двух детей, пожилых родителей — Шульхофов из Праги, мать и сестру Израэля, пасынков — его сыновей от первого брака. Вместо того чтобы попытаться помочь вдове разобраться в запутанных делах Израэля, вся семья Арон относилась к ней с неприкрытой враждебностью. Они упорно настаивали, чтобы она выплатила их часть наследства, хотя оно состояло из расписок и облигаций, ничего не стоящих. Год за годом они затевали тяжбу за тяжбой против молодой женщины; выражали претензии по поводу ее приданого и брачных дел перед раввинами и главами общины, по поводу имущества — в гражданском суде. Кредиторы Арона — лавочники, ремесленники и купцы — столь же настойчиво и непримиримо требовали уплатить долги. Дошло до того, что один из главных кредиторов силой вломился в ее дом на улице Штралауэрштрассе и незаконным образом вынес мебель, постели, медную посуду и одежду, сжег на улице письма и гроссбухи, так что пришлось, — жаловалась Эстер курфюрсту, — с двумя малыми детьми спать на голом полу и одалживать столовые приборы.
Несмотря на все это, она ни на миг не теряла контроля над делами. Хорошо разбираясь в людях, ловкая и проницательная женщина умела использовать их с выгодой для себя. Внутри берлинской общины она создала группировку, полностью зависимую от нее. Остальные люди в общине боялись и ненавидели ее, преследовали как могли — и тем не менее подчинялись ее деспотической воле. Как некогда она командовала мужьями, так и теперь командовала сыновьями, пасынками, зятьями и прочей родней. Добывала им торговые концессии и охранные грамоты; одному из них помогла стать раввином Хальберштадта, другому — раввином Неймарка и Померании. Для себя она добилась освобождения от всех ограничений, налагаемых на евреев, и от власти новоиспеченной Еврейской комиссии. Она так запугала генерального прокурора Дурама, под надзором которого находились евреи Берлина, что он просил правительство избавить его от козней столь опасной особы.
Ее очарование действовало не только на семью и друзей, но и на придворных и судей, ведущих тяжбы, в которые она была втянута. Как и ее библейская тезка Эсфирь, Эстер снискала расположение монарха своего времени, первого прусского короля Фридриха, который не остался равнодушным ни к ее незаурядной красоте, ни к силе ее личности. Сообщают, что она получила привилегию входить в личные покои короля без доклада в любое время и всегда находила у него учтивый и дружеский прием. Смерть Йоста Либмана не прервала связи Эстер с двором. Она продолжала поставлять королю драгоценные камни, а он в счет уплаты своих долгов даровал ей право чеканить монету.
Йост Либман умер богатым и важным человеком, одним из немногих придворных евреев, достигших вершины успеха. Эстер, однако, суждено было изведать тщету всех земных стремлений. Ибо Фридрих‑Вильгельм I, наследовавший Фридриху I в 1713 году, король‑солдат, жестокий и вспыльчивый, оказался во всех отношениях прямой противоположностью своего галантного отца. Целью его правления было не увеличение блеска двора, а организация государства, сбалансированность бюджета и накопление богатства <…>. Получив контроль над правительством, он сразу приступил к коренной реорганизации двора, прекратил работу по строительным проектам, начатую Фридрихом I, уволил художников, актеров, ученых, слуг и свел расходы двора к минимуму.
Естественно, эти перемены сказались на судьбе Эстер Либман, «придворной еврейки». У нас не так много сведений о том, что происходило после смерти Фридриха I. Раньше полагали, что после объявления о смерти короля Эстер пыталась бежать, но ее схватили и заключили в крепость Шпандау. Новейшие исследования установили, что эта история — чистый вымысел. Король‑солдат ограничился тем, что приказал посадить ее под домашний арест на десять недель и спешно учредил комиссию по проверке ее деловых отчетов. В конце концов ей были предъявлены обвинения в том, что она при продаже драгоценных камней обманывала двор и пыталась контрабандой вывезти деньги за границу.
Эстер Либман, со своей стороны, утверждала, что прежний король на момент своей смерти оставался ей должен и она вправе требовать у нового короля сумму от 106 до 186 тыс. талеров за поставки, которые выполнила и не получила платы. Эти претензии к государственному казначейству были категорически отвергнуты и следственным комитетом, и королем. Эстер даже заставили публично и по всей форме отказаться от этих претензий. Ей пришлось вернуть большую часть суммы в 200 тыс. талеров, недавно полученных от Государственного ссудного банка в уплату того, что покойный король задолжал ей за драгоценности. Возврат денег в банк и аннулирование задолженностей были засчитаны как взыскание. В целом ее убытки достигали 100 тыс. талеров.
Как только она уплатила деньги, арест отменили. По королевскому патенту от 1 сентября 1713 года, снова гарантирующему ей покровительство короля и придворных, она получила разрешение продолжать деятельность придворного поставщика на прежних условиях.
Но Эстер, стоически переносившая прежние несчастья — смерти мужей, разлад и трагедии в семье, внезапную бедность после стольких лет богатства, — теперь, когда с ней поступили столь несправедливо, не вынесла обиды. Она умерла в 1714 году, через год после смерти короля Фридриха, умерла все еще состоятельной женщиной, несмотря на то что ее заставили вернуть огромную сумму в казначейство. Перед смертью она попросила, чтобы самый дорогой подарок от Фридриха I, золотую цепь, похоронили вместе с ней .
Позицию Йоста Либмана как единственного поставщика драгоценностей королю недолгое время оспаривал другой еврей, Мозес‑Биньямин Вульф. Йост Либман родился в Германии, чем очень гордился; родство с самыми именитыми семействами служило ему источником большой самоуверенности и самонадеянности. Мозес‑Биньямин Вульф, напротив, представляет типичный пример бездомного, гонимого еврея, вынужденного эмигрировать с востока.
Сам он, очевидно, родился в Германии где‑то после 1661 года, но его дед, Симон Вольф из Вильны, потомок Моисея Иссерлеса из Кракова, в 1650‑х годах был вынужден бежать из Литвы от набегов казаков, шведов и русских. Именитый глава вильненской общины нашел пристанище в Гамбурге; в этой чуждой среде, в городе, где португальские и немецкие евреи постоянно ссорились, старцу пришлось заново завоевывать место в жизни и зарабатывать на хлеб. Он обладал таким сильным характером, что, вопреки всем бедствиям и препонам на своем пути, сумел укорениться на новой родине в поразительно короткое время.
Один из сыновей Симона, Бернд Вольф или Барух Минден, уехал в Берлин, где в 1672 году стал придворным поставщиком Великого курфюрста и поставлял ко двору провиант. Это был человек образованный и честолюбивый. Он сразу стал добиваться видного положения в новоиспеченной общине, старался женить сыновей и отдавать замуж дочерей в самые именитые семьи немецких евреев. Но он обладал беспокойным нравом и любил перемены. Через некоторое время он переехал из Берлина в Хальберштадт, потом из Хальберштадта в Минден, из Миндена в Халле, в конце концов возвратился в Берлин, где и умер в начале XVIII века.
Мало что известно о брате Бернда Вольфа Биньямине, отце Мозеса‑Биньямина Вульфа, разве что следующее: когда напали казаки и жизнь евреев была в опасности, он перешел в католичество, от которого впоследствии, по приезде в Германию, отрекся. Как и Бернд, он поселился в Берлине, вошел в число глав общины и вместе со старейшинами основал в ней хевра кадиша . Но он никогда не был богат. Его сын часто упоминает в письмах и документах о стесненных финансовых обстоятельствах и многочисленных долгах отца. Этот сын, такой рослый, что берлинцы прозвали его «высоким евреем», женился на своей двоюродной сестре, дочери Бернда Вольфа, умной и образованной женщине, которая показала себя верной и храброй подругой жизни. Но «высокий еврей» выдавался среди единоверцев не только ростом. Как часто бывает с иммигрантами, у которых нет ни денег, ни полезных семейных связей, он интересовался политическим и экономическим положением страны сильнее, чем большинство немецких евреев, и полнее, чем они, усвоил культуру своего окружения.
Попытки сделать свою фамилию столь же именитой в прусской столице, как когда‑то в литовской, вскорости осложнили его положение. Нелегко было укорениться в новоиспеченной берлинской общине, где самые разные группы — евреи из Австрии, Богемии, Польши, Литвы, Рейнланда, Центральной и Южной Германии — жили бок о бок, не имея ни общего прошлого, ни общих традиций. Вдвойне трудно тому, кто пытался завоевать исключительное положение самого влиятельного придворного еврея в общине.
То, что молодой Мозес‑Биньямин Вульф пытался соперничать с Йостом Либманом, любимцем курфюрстов, главой общины, главой семейства, расселившегося по всей Германии, и вести торговлю драгоценными камнями с важными особами, свидетельствует не только о наивности неопытного юнца, но и об отчаянной смелости человека, не признающего недостижимых целей и непреодолимых преград. Йост Либман, незаменимый при дворе, доверенное лицо чиновников, знакомый со всеми дворцовыми интригами, быстро нашел способы порушить планы молодого соперника и подорвать его положение в деловом мире: обвинял, жаловался на него, подавал в суд, даже добился тюремного заключения. Молодой Мозес охотно принял вызов и отвечал ударом на удар, но в конце концов вынужден был отступить перед более опытным противником. После их разговора и стычки в резиденции председателя Министерства финансов Либман добился от курфюрста ордера на изгнание Вульфа из Берлина и Бранденбургского маркграфства. В разгар зимы тому пришлось покинуть Берлин вместе с женой, двумя малыми детьми и родителями. Все его имущество конфисковали.
Княжество Анхальт‑Дессау, в котором Мозес‑Биньямин Вульф обрел пристанище, не сравнить было с Прусским государством. Князья здесь были скорее крупными землевладельцами, нежели абсолютными монархами, и правили своим краем на патриархальный манер. Занятия Мозеса‑Биньямина в Дессау, где его вскоре после приезда назначили придворным поставщиком, можно сравнить не с деятельностью придворных евреев в Вене и Берлине, а скорее с работой еврейских торговых агентов в Польше и Италии — там им поручали управлять имениями знати и вести частные дела своих хозяев.
Личным другом Мозеса‑Биньямина Вульфа стал князь Леопольд, вошедший в историю и прославившийся под прозвищем Старый дессауец. Этот знаменитый маршал участвовал в четырнадцати военных кампаниях, прослыл храбрым и победоносным в битвах и грубым, острым на язык, добродушным солдатом на биваке. Но был он также горяч, вспыльчив и, подобно своему другу Фридриху‑Вильгельму I, королю‑солдату, не придавал значения этикету и церемониям. Наперекор всем условностям того времени, он женился на возлюбленной своей юности — девушке из бюргерского сословия, красивой и с чудным характером, и всегда оставался ей преданным супругом.
Этот дотошный, бережливый экономист от политики, великий «эконом», как он сам себя называл, активно участвовал во всех внутренних реформах Прусского государства. Но наряду с этим он ревностно трудился над реорганизацией управления и совершенствованием экономики своего собственного края. Он организовал денежную и торговую системы, строил деревни в сельской местности и дома в городах, воздвигал плотины, подобные нидерландским, и поощрял разведение садов на итальянский манер <…>.
Во всех этих военных и хозяйственных предприятиях, как и в частных делах князя, Мозес‑Биньямин Вульф показал себя доброжелательным, неутомимым сотрудником и мудрым, надежным советником Леопольда. Вульф настолько вошел в доверие к Леопольду, что был в курсе не только всех его планов, но и всех интриг, и князь посылал его с секретными политическими поручениями ко дворам соседних столиц. Он ездил в Готу, где тоже возвысился до должности придворного поставщика, в Дрезден, где стал придворным евреем Августа Сильного и вел его частные дела, в Вену, где путем сложных переговоров добился дворянского звания для жены Леопольда.
В самом Дессау он навел порядок в раcстроенной денежной системе, учредил хорошую почтовую связь по прусскому образцу, снаряжал войска и делал поставки двору, ведал продажей леса и сбором пошлин на Эльбе, покупал для князя охотничьи угодья, копи и солеварни, недвижимость и земли, обменивал или покупал владения других князей и дворян.
Между князем и его придворным евреем завязалась такая же дружба, как в случае с «евреем Зюссом». Это выражалось во многом: они ходили друг к другу в гости, вели дружескую переписку; неоднократно князь оказывал ему милость, не оставляя своего придворного еврея в час нужды, а еврей непоколебимо соблюдал лояльность к нему и преданность всему княжескому дому. Эту привязанность укрепляло даже несходство их характеров. Энергичный, необузданный солдат симпатизировал своему спокойному и благоразумному советнику, а того привлекала стойкая жизнерадостность воителя — физическая храбрость часто пленяет людей, склонных к размышлению и созерцанию. Подобная дружба не окончилась трагедией, как во многих других случаях: ведь Анхальтское княжество было очень простым по строению и составу, и ни князю, ни его придворному еврею нечего было рушить.
Придворный еврей
Придворный еврей
