К истории эпохи абсолютизма в Центральной Европе

В исследовании Зельмы Штерн рассматривается феномен «придворных евреев» — специального института, существовавшего при дворах абсолютистских европейских государств начиная с XVI века. Обычно эти люди были подрядчиками и поставщиками, и европейские монархи считали очень полезным использование их делового опыта и умения налаживать экономические связи. Читателям «Лехаима» предлагается первыми ознакомиться с фрагментом издания, готовящегося к выходу в «Книжниках».

Введение

Период, который мы определяем как эпоху дворцового абсолютизма и раннего капитализма — с конца эпохи Возрождения до периода Просвещения — создал новое Weltanschauung, новый тип индивидуальности, новые экономические и политические воззрения и новые формы организации общества. Не было больше единого политического и религиозного мира, защищенного мирским мечом императора и духовным мечом папы. На месте всеобщей монархии и всеобщей Церкви выросли сильные отдельные, самостоятельные государства, борющиеся друг с другом, независимые вероисповедания и секты, соперничающие друг с другом. Верховную идею поддержки и защиты Церкви, единственной подательницы спасения, сменила идея поддержки и защиты равновесия сил в Европе. Универсальная концепция абсолютного положительного права сменилась верой в естественное право. На смену вере в Откровение пришла вера в Разум. Жажда приобретения оттеснила идеал бедности. Нравственная концепция государства, основанная на учениях отцов Церкви, уступила место концепции мощи государства, его процветания и интересов, доктрине Staatsraison Государственного мышления (нем.). .

Идея Staatsraison, за последующие столетия отделившая мораль от политики, придавшая государству столь большое значение, какого до сих пор не бывало, стала самой революционной силой этого времени. Князья и народы, философы и публицисты, чиновники и экономисты — все подчинялись ей. Она контролировала экономику и властвовала над обществом. Она делала правителя всемогущим, как Б‑г, освобождала его от любых ограничений и наделяла абсолютной властью. Она подчиняла народ, однородную бесправную массу, непреклонной власти главы государства. А правителя побуждала наглядно демонстрировать свою силу и величие, тождественную силе и величию его государства, распространять и расширять свои владения, снова и снова доказывать свою мощь и славу, завоевывая другие государства и подчиняя их население. Ради идеи Staatsraison на протяжении всего столетия велись бесконечные войны, королевство нападало на королевство, области и города шли в обмен или на продажу, из рук в руки переходили колонии, закладывались наследственные состояния, заключались и нарушались соглашения.

Во имя политической власти сама природа государства подлежала полному изменению и перестройке. Правитель должен был положить конец религиозной, культурной и экономической независимости отдельных областей своей страны, управляемых аристократией или патрицианским сословием, и сплотить их в единое государство.

Одной из первоочередных задач стала реорганизация всей административной системы. С помощью преданных чиновников, верящих в положение римского права о неограниченной власти государства и отлично знакомых с тогдашними концепциями естественного права, следовало упразднить суверенитет отдельных областей королевства и взять все их права под собственный прямой контроль.

Разрыв со Средневековьем особенно резко проявился в экономике. Экономическую систему, основанную на Библии, учении отцов Церкви и каноническом праве, сменил деятельный и жесткий государственный капитализм; торговля и деловая жизнь контролировались сверху посредством законов, предписаний, концессий и предохранительных мер. Меркантилизм, тесно связанный с абсолютизмом, был смелой попыткой решить не только экономические задачи, но и вопросы внутренней и внешней политики, правительственной организации и законодательства. Ни в какую другую эпоху экономическая теория, она же и политическая в полном смысле слова, не была так тесно связана с политической практикой; с другой стороны, никогда принципы экономической теории так не руководили практическим государственным управлением.

Меркантилизм вызвал к жизни систему национального сельского хозяйства, национальной торговли, национальной промышленности и национальной финансовой политики. Главное в этом определении — борьба государства за власть, внешнюю и внутреннюю независимость: внешняя независимость — формирование самостоятельной экономической и политической единицы, внутренняя независимость — сильные, однородные экономические единства вместо свободного взаимодействия корпораций, организаций и сословий.

Чтобы государство достигло такой независимости, меркантилизм должен был повышать благосостояние нации. Для этого поощрялись торговля и промышленность, росла численность жителей, совершенствовалась система финансов, повышались налоги, реорганизовывалась денежная система. Обеспечивалась защита национальной промышленности от иностранной конкуренции; для этого запрещался вывоз сырья и ввоз готовой продукции, обеспечивалось содействие всем, кто участвовал в производстве материальных благ, — купцу, ремесленнику, предпринимателю, банкиру.

Это новое отношение к деньгам, эта жажда золота ради силы и процветания государства была основной чертой абсолютизма. Накопление богатства стало ведущим принципом политической экономии. Теоретики меркантилизма полагали, что долг правителя — обеспечивать благосостояние, наживать деньги и предоставлять их нации. Министерство финансов, объясняли они, — это сердце государства; денежное обращение — кровообращение политики.

Столь же важную роль играла проблема состава населения. Поборники абсолютизма хотели, чтобы государство поощряло иммиграцию, указывали, что производство в большой мере зависит от населения, мощь государства — от числа его жителей.

Такие коренные изменения в политическом и экономическом строении государства привели не только собственно к новому пониманию еврейства, но и к полной перемене в его политическом и экономическом положении. Торговля больше не считалась предосудительным занятием, как в Средние века, стремление к выгоде не возбранялось, купца перестали ставить на одну доску с вором или пиратом, и, естественно, еврей‑меняла и торговец должен был предстать в совсем ином свете.

Если считать гонения на религиозные группы и секты пагубными для торговли, если, как многие поборники меркантилизма, полагать, что причиной упадка Испании стало изгнание евреев, а Голландия своим первенством в торговле обязана иммиграции евреев, тогда само собой разумеется, что для процветания торговли и здоровой экономики следовало поощрять приток евреев и быть терпимыми к ним.

Средневековое феодальное государство, подчиненное Церкви и ее канонам, отторгало группы, состоящие, по мнению государства, из иноверцев. Их положение, по средневековому праву, приравнивалось к статусу иностранцев. Средневековое общество исключало их почти из всех профессий. Как собственность правителя, они нуждались в его личной защите, за которую должны были расплачиваться тяжкими налогами. Как всякое другое имущество короны, они составляли важный источник дохода — источник, которым правитель всегда мог распоряжаться и даже, по своему усмотрению, продать его другим феодальным властям или отдать в залог кредиторам.

В эпоху абсолютизма еврейский вопрос был признан весьма важным. Он перешел из области религии в сферу политики и таким образом был секуляризован. Впервые за всю историю диаспоры он стал вопросом политическим.

Правитель периода абсолютизма, ставя общественные интересы выше личных, подавляя знать и образуя новое чиновничество, создавая регулярную армию взамен наемных войск, централизуя административное управление, тем самым упразднял старые общественные связи и заменял их новыми, более желательными с точки зрения государственной власти.

Также и еврей понимал, что абсолютизм и меркантилизм — мощные факторы, влияющие на все звенья и элементы его жизни. Впервые государство, установив прямую связь со всеми подданными, нашло в своем сложном социальном строении место для евреев. Забрав у феодалов Judenregal Право евреев на защиту от преследований (нем.). , поставив евреев под начало государственных чиновников, определив права и обязанности еврейских налогоплательщиков, абсолютистский правитель изменил прежние средневековые отношения с евреями. Они больше не были «рабами казны» (Kammerknechte), больше не зависели от милостей и капризов феодала.

Подобное же влияние оказала меркантилистская экономическая политика. Государство стало рассматривать евреев как важный фактор в торговой политике, привлекало их к финансированию торговых компаний и колоний, доверяло им фабрики, банки, ведомства и монополии, использовало их для стимулирования импорта и экспорта — и сделало евреев важной опорой растущей экономики.

Эти тенденции привели к эмансипации евреев в Голландии, к их возвращению в Англию и к улучшению их положения во Франции, а в полной мере реализовались в Германии. Здесь наблюдаются самые разительные перемены в политике по отношению к евреям.

Западные страны под управлением монархов и таких государственных деятелей, как Ришелье и Кольбер во Франции, Вильгельм Оранский в Голландии и Кромвель в Англии, стали сильными едиными государствами, их экономическую жизнь развивало и укрепляло также открытие и основание заморских колоний. Германия, напротив, была истощена Тридцатилетней войной. Священная Римская империя германской нации, когда‑то не только теоретический, но и действительный центр Европы, теперь была лишь концепцией или, как ее описывали, химерой, скелетом, чьи части связаны не жилами, а проволокой и не способны двигаться. Император, некогда могучий, бесспорный правитель империи, теперь был только титулованным главой этого странного образования, которое ни республикой, ни монархией не назовешь. По условиям Вестфальского мира двести сорок больших и малых областей, составлявших империю, получили полную свободу, полный суверенитет и право заключать договоры с другими правителями, самостоятельно воевать и торговать.

Тридцатилетнаяя война опустошила их территории, обезлюдила города, разорила жителей, разрушила денежную систему и порвала торговые связи с другими странами. Враги империи завладели всеми их выходами к морю: Швеция получила земли вокруг Балтийского моря, Нижнюю Померанию и теперь господствовала не только на Балтийском море, но и в устьях Одера и Везера; Голландия контролировала устье Рейна; Польша владела Вислой, Франция — Верхним Рейном, Дания — Гольштейном и Ольденбургом.

Вопреки всему этому немецкие князья желали перестроить свои государства в духе абсолютизма и меркантилизма, объединить разрозненные области, которые они унаследовали, аннексировали, отвоевали или обменяли, создать регулярную армию, современный аппарат управления и превратить свои дворы в малые Версали по образцу двора Людовика XIV.

Евреи‑конкуренты в XV и XVI веках были изгнаны из немецких торговых центров и из большей части крупных земель. Они поселились в деревнях и маленьких городках, во владениях рыцарей, епископов и баронов, где влачили жалкое существование — держали ломбарды, были менялами и разносчиками.

Только в некоторых крупных городах, таких как Франкфурт, Вормс, Фюрт, Вена и немногие другие, евреям обеспечивалось право на жительство. Немецкие евреи не могли участвовать в торговых и финансовых предприятиях, способствующих развитию городов в Верхней Германии. Почти все эти предприятия находились в руках купцов‑христиан.

Положение коренным образом изменилось в XVII веке. Евреев стали принимать многочисленными группами и на лучших условиях в большинстве немецких земель и городов, им обеспечивалось право организовать общины и без помех исповедовать свою религию.

Идеи веротерпимости играли тут очень незначительную роль. Князья принимали к себе евреев из чисто финансовых побуждений: увеличить население своих земель и пополнить число производителей‑налогоплательщиков. В то же время правители надеялись, что с помощью евреев смогут противостоять гильдиям, построить современную денежную и кредитную систему. Но каковы бы ни были их побуждения, такая позиция князей помогала евреям упрочить свое положение.

Однако немецкому князю той эпохи требовался не только наставник в вопросах экономики для его подданных и поддержка его торговой и налоговой политики. В этот период еще не существовало науки политэкономии, не было государственного кредита, экономика двора и государства еще не разделилась, в системе налогов и в бюджете царил беспорядок, государственный доход был под залогом. Поэтому князьям требовались способные и опытные финансисты и организаторы, которые обеспечили бы необходимые суммы для политических и экономических нововведений, для ведения войн, для содержания армии и бюджета двора.

В XVI веке купцы из Южной Германии, в частности Фуггеры, ссужали императору крупные суммы. Эти купцы стали самостоятельной силой, некоторое время они влияли на судьбу не только Германии, но и всей Европы. При их финансовой поддержке Карл V был выбран императором Германии и победил французского короля Франциска I. Они ссужали деньги европейским принцам, папам и кардиналам. Они владели шахтами и фабриками, их коммерческая деятельность распространялась во все концы мира.

В XVII веке смелого, предприимчивого купца этого типа больше не существовало. Религиозные смуты и распри, а особенно перемещение торговых путей из Средиземного моря, Италии и Южной Германии к Атлантическому океану и к Западу привели к быстрому упадку немецкой торговли; теперь она была не в состоянии соперничать с западными государствами. На смену гордому, отважному патрицию вольных имперских городов, помогавшему определять ход войн и судьбу Реформации, пришел малодушный, малоимущий буржуа, который боялся любого риска, тратил силы на мелкие интриги, чтобы добиться какой‑то должности в своем городке, и ожесточенно противился экономическим и политическим новшествам меркантилистского государства.

Но и многие другие горожане с недоверием и враждебностью смотрели на проникновение авторитарного государства в область своих интересов. Если писатели‑меркантилисты и либеральные чиновники восхваляли эксперименты абсолютизма, то поборники традиций и противники капитализма отказывались участвовать в начинаниях государства. Они верили в богословские и схоластические теории Средневековья или в лютеранскую этическую доктрину экономики. В природном «сословном» строении они видели систему, где у каждого класса своя работа, предназначенная ему Б‑гом и защищенная правящим сословием. Они всё еще полагали, что деньги непроизводительны, что стремление к выгоде следует пресекать, что предоставлять кредит нельзя — и поэтому боролись против монополий, свободной инициативы и свободы профессий.

Из этого следовало: если князь желал вызволить свое государство из шаткого финансового положения, ему приходилось искать предпринимателя, который не связан религиозными и корпоративными узами, а значит, смотрит на экономические и политические проблемы таким же трезвым, непредвзятым взглядом, как и сам князь. Такой предприниматель должен знать международный денежный рынок, быть знакомым с самыми крупными финансистами Европы и потому в состоянии добывать необходимые суммы.

Император вознаградил Фуггеров за их ссуды дворянскими титулами, правом чеканить монету и разрабатывать рудники, они даже получили монополию на серебряные копи в Венгрии и месторождения ртути в Испании. Еврей, снабжающий деньгами князей, должен был довольствоваться менее солидными вознаграждениями. Достаточно было поднять его положение в обществе — дать ему выгодные концессии, обеспечить особые привилегии и льготы. Так банкир и финансовый агент становился снабженцем армии, советником двора и торговым предпринимателем. И это еще не всё. Такая финансовая деятельность, в те времена тесно связанная с дипломатией, приводила еврея к участию в большой политике. Его использовали для секретных миссий, в политических советах, в переговорах о перемирии и в военных действиях. Через его личное посредство покупались и продавались земли и должности. Через его финансовые операции приобретались курфюршества и короны, через его агентов можно было получить самые последние новости и самые достоверные сведения. Таким образом, придворный еврей служил тайным агентом и шпионом, или корреспондентом, консулом и дипломатическим курьером.

Он пополнял государственную казну, что приводило к близкому общению с внутренними правительствами земель. Финансовый советник с готовностью составлял сметы, управлял казной, собирал налоги, чеканил монету, предлагал всевозможные проекты и продвигал продукцию отечественного производства.

Если мы сегодня удивляемся, как одному‑единственному человеку было возможно и закупать для двора предметы роскоши из Франции, Италии, Голландии или с рынков Германии; и поставлять армии амуницию из Польши, Богемии, Моравии или Украины; и добывать деньги из самых разных банков и с бирж Европы; и вести обширную переписку с деловыми партнерами и агентами; и подсчитывать расходы княжеской казны; и составлять проекты по увеличению доходов государства; и строить мануфактуры, вывозить и ввозить всевозможные товары, — следует вспомнить, что оптовая и розничная торговля, ростовщичество и промышленность, импорт и экспорт еще не успели разделиться и обособиться. Крупные купцы эпохи Возрождения в Италии и Верхней Германии таким же образом держали банки, мануфактуры, шахты и торговые компании в единой фирме и одновременно служили финансовыми и политическими советниками князей.

Придворный еврей был таким же обязательным нововведением, как чиновничество и регулярная армия; это видно по тому, что он обнаруживается практически при каждом дворе и в каждой стране. В этом столетии, когда иезуиты боролись с янсенистами, пуритане — с англиканами, лютеране — с кальвинистами, когда Франция преследовала гугенотов, а Австрия — протестантов, когда тридцать лет длилась разрушительная война по религиозным причинам, религия придворных евреев стала делом второстепенным. Австрия когда‑то изгнала всех своих евреев, но теперь стала страной Оппенгеймера, Вертгеймера, Зинцгеймера, Гиршеля и д’Агилара. Саксония, ранее поборница самых нетерпимых форм протестантизма в Германии, земля, куда евреи допускались только на время Лейпцигской ярмарки, теперь вынуждена была принять Лемана, Леви и Меера. В лютеранском Вюртемберге, в прошлые столетия запретном для евреев, теперь играл свою знаменитую роль «еврей Зюсс». В Восточной Пруссии, некогда вотчине Тевтонского ордена, разворачивал свою деятельность Израэль Арон, придворный советник Великого курфюрста Бранденбургского. Мекленбург, Брауншвейг и Ганновер, куда ранее евреям не было доступа, стали свидетелями возвышения Хинриксена, Хагена и Берендса. Евреи обнаруживаются при таких дворах, как мюнхенский и венский, где правят иезуиты; они служат и таким просвещенным, веротерпимым правителям, как Великий курфюрст и Карл‑Людвиг Пфальцский, и таким несгибаемым кальвинистам, как Фридрих‑Вильгельм Прусский, и умеренным лютеранам, таким как графы Гессенские, и фанатичным католикам, таким как Виттельсбахи в Баварии, и воинственным прелатам, таким как епископ Мюнстерский, и таким безразличным к религии, легкомысленным правителям, как Эрнст‑Август Ганноверский и Фридрих‑Август Саксонский, и таким новообращенным поборникам католичества, как Иоганн‑Фридрих Брауншвейг‑Люнебургский и королева Швеции Кристина.

Придворный еврей, дитя своего времени, порождение особого сочетания дворцового абсолютизма, меркантилизма и культуры барокко, не был, однако, всего лишь автоматом, творением правителя и слепым исполнителем его воли. Это индивидуальность с яркими, выразительными чертами и свойствами, первый хорошо узнаваемый персонаж Нового времени в еврейской истории. От придворного еврея прежних времен его отличает не только разнообразие деятельности — он и финансист, и дипломат, и коммерсант, и политик, — но и присущие ему усердие, неугомонность, вкус к торговым операциям, неуемная жажда успеха, страсть к деньгам и прибыли, стремление взбираться все выше и всецело уподобиться своему окружению речью, одеждой и манерами. Отличается он и от придворных евреев эпохи Просвещения, и от евреев XIX века — те останутся лишь банкирами и финансовыми советниками своих князей и будут исполнять свои обязанности весьма рассудительным и деловым образом; а он не боится опасности, сплошь и рядом идет на риск, разделяя свойственную его времени причудливую любовь к приключениям, и всем этим напоминает нам кондотьеров эпохи Возрождения или первых поселенцев в Северной Америке.

Капитализм обычно описывался как господство капитала над человеком, экономической функции — над человеческим сердцем. Придворный еврей никогда не был homo capitalisticus Капиталистическим человеком (лат.). в этом смысле. Он всегда представлял себя единым целым со своими трудами, ставил преданность и способность к жертвам на службу своему князю. Подобная глубоко личная связь между этими двумя, основанная на полном доверии князя и абсолютной честности и преданности придворного еврея, укреплялась не только общими интересами. Еще что‑то сближало их, уподобляло друг другу даже по судьбе. Глубокое различие в общественном положении, культуре, национальности и традициях разделяло их, но оба были обречены на одиночество: князь — своим всемогуществом и недоступностью, придворный еврей — своим рождением и религией, которые отделяли его от всех слоев общества и повсюду делали отверженным.

Кто‑то может усмотреть в придворном еврее типичные черты современного предпринимателя, отличающие его от средневекового купца. Тем не менее он оставался евреем из гетто, этот опыт и судьба привязывали его к общине и удерживали в рамках своего религиозного и социального единства. Поэтому он мог использовать свое привилегированное положение при дворе для помощи своему народу, быть ему защитником и покровителем, организовать и возглавлять общинную жизнь евреев, обеспечивать им новые места для жительства. Он мог использовать политический опыт, накопленный на государственной службе, для борьбы за общие права для всех евреев, взамен особых прав для немногих привилегированных.

Эти благородные черты придворного еврея время от времени вытеснялись спесью и высокомерием, властолюбием, мстительностью. Но даже такое сочетание хороших и дурных свойств, такая неустойчивость и неуравновешенность типичны для еврея тех времен, в котором уживались еврей из гетто и еврей эпохи эмансипации, религиозные верования Средневековья и зарождающийся рационализм нового времени.

Трагическая судьба постигла многих придворных евреев, повергла их в бедность и отчаяние, но не по их вине, а из‑за хаоса, царившего в тот период. Они пали, потому что были носителями новых, революционных политических и экономических воззрений, вызвавших ожесточенное сопротивление старых легитимистских сил.