В 2014 году лауреатом Нобелевской премии по литературе стал известный французский писатель Патрик Модиано. Специально для «Лехаима» о еврейской теме в творчестве Патрика Модиано написала литературовед, профессор Университета Пуатье Рафаэль Гиде. В том же, 2014, году в Париже вышла новая книга Паскаля Брюкнера «Хороший сын». Историю создания этого исповедального романа о трудных отношениях с отцом, антисемитом и семейным тираном, писатель представил в интервью, которое также публикует «Лехаим».

Этой осенью Патрик Модиано был удостоен Нобелевской премии «за искусство памяти, с каким он запечатлел самые непостижимые человеческие судьбы и раскрыл мир оккупации». В своем официальном сообщении члены жюри Нобелевского комитета также решили подчеркнуть, что присуждают премию писателю, все творчество которого обращено к прошлому и в особенности к периоду немецкой оккупации Франции, с 1940 по 1944 год. На самом деле уже первым своим романом, «Площадь Звезды», опубликованным в 1968 году, Модиано бросает вызов читателю, разворачивая перед ним скандальные похождения Рафаэля Шлемиловича, еврея‑щеголя, собравшего в себе все антисемитские клише — чтобы лучше развенчать их. Вместо господствующего в коллективной памяти мифа о Франции Сопротивления, молодой писатель создает блестящую пародию на таких известных литераторов, как Селин, Пьер Дриё ла Рошель и Робер Бразийяк, — активных проповедников антисемитских идей во Франции.

Первые читатели заметили за мрачноватым юмором и затейливым смешением стилей и времен явный талант и высокую образованность автора. Но больше всего удивлял интерес еще совсем молодого человека — ему было 22 года — к событиям, происходившим до его рождения. Просто Патрик Модиано опережал свое время. Еще до первых документальных фильмов — «Печаль и жалость» Марселя Офюльса покажут в кинотеатрах в 1971‑м, а телеверсия появится лишь в 1981‑м — и первых работ историков (Роберта Пракстона и Анри Руссо) о режиме Виши писатель раскрывает всю разнородность французского общества — через рассказ о конце немецкого нацизма. К 1968 году во Франции, конечно, не нашлось бы никого, кто одобрял бы режим Петена, но не стоит забывать, насколько широкой поддержкой он пользовался в свое время — ее принято недооценивать, как и его роль в депортации еврейского населения. Но время жило не воспоминаниями: на майских баррикадах, всего через месяц после выхода «Площади Звезды», станет ясно, что большинство молодых людей двадцати лет скорее заботит революционное будущее, а не прошлое их родителей. Что до Модиано, то впредь он будет неустанно, роман за романом, возвращаться к этому смутному прошлому, которое не отпускает его, — и он ни разу не покинет почву Памяти.

Как не раз отмечалось комментаторами, причины подобных пристрастий следует искать в писательской биографии. Патрик Модиано родился в 1945 году и был первым ребенком в семье Альбера Модиано, еврея с итальянскими корнями, жившего незаконной торговлей и мелким мошенничеством, и Луизы Колпейн, фламандки, актрисы, постоянно искавшей работу, чаще безуспешно. Альбер и Луиза встретились в оккупированном Париже, вращаясь в сомнительной, полуактерской‑полуподпольной среде, объединявшей торговцев с черного рынка, евреев, любителей нажиться на войне, женщин легкого поведения и «колабо». Отец писателя был довольно неоднозначной фигурой и всю оккупацию жил подпольно: он смог избежать переписи евреев, никогда не носил желтой звезды и жил по чужим документам. В 1942‑м его задержали в ресторане во время проверки, вскоре после выхода декрета, запрещавшего евреям находиться в общественных местах после восьми часов вечера. У него не оказалось при себе никаких бумаг, но ему удалось скрыться по пути в участок. Второй раз его арестовали в 1943‑м, но позже отпустили благодаря загадочному вмешательству «друга» — возможно, из коллаборационистов.

Главное, что вынес Модиано из биографии отца, — это понимание, что мир оккупации совершенно не похож на четкую, черно‑белую картинку, в которую его превратили задним числом: это, напротив, очень смутный, серый период, где добро и зло соседствуют и нравственный выбор часто делается случайно, скорее под действием обстоятельств, чем в силу убеждений. Разобраться во всем этом для него так важно потому, что, как он пишет на страницах своей автобиографии («Родословная»), это «тот чернозем — или перегной, — из которого произошел и я». В поисках вечно ускользающей собственной личности Модиано так часто наталкивается на белые пятна в семейном прошлом, что свои юные годы описывает как детство брошенного родителями ребенка. Его постоянно отправляли то в пансионат, то к друзьям семьи, и единственным неизменным ориентиром в его жизни был брат Руди, чья внезапная смерть в девятилетнем возрасте сильно потрясла писателя. Туманные, загадочные фигуры его родителей, не принадлежавших ни к какому кругу, никак не могли стать для ребенка той твердой почвой, на которой он пустил бы корни, заняв определенное место в общественной структуре, не говоря уже о традиции.

Эта неуверенность отразилась и на религиозном самосознании писателя. «Я родился 30 июля 1945 года, от еврея и фламандки», — пишет он в самом начале своей автобиографии. И тут же добавляет: «Я пишу — еврей, не думая о том, что на самом деле значило это слово для моего отца, и о том, что оно указывалось тогда в документах». Будучи крещенным в Биарицце, юный Патрик подолгу бывает в частных католических пансионатах и даже какое‑то время поет в церковном хоре, и тот факт, что он наполовину еврей по происхождению, не определяет ни общества, ни традиции, с которыми он связан, но осознается им скорее как нечто невоплощенное, как знак вопроса, как незаполненный пробел. И если нужно отметить, что он родился «от еврея», то лишь потому, что это указывалось в официальных бумагах согласно антисемитским законам Виши. Вот почему, как пишет Жак Лекарм, эта часть самоидентификации редко становится центральной (только в четырех‑пяти романах из примерно тридцати) и всегда неразрывно связана с антисемитизмом, даже, в некотором смысле, сводится к нему. Герои Модиано «всегда вне общества, живут не по его законам. Они могут оказаться евреями, но без принадлежности к общине, обычаям или вере. Только преследования и ненависть антисемитов определяют их как евреев».

Но при этом в более поздних романах, таких как «Дора Брюдер» (1997), уже нет яростного изобличения антисемитизма, характерного для его первых работ, — в них говорит память о жертвах Шоа и пропавших без вести. Первоначальная, нарочито полемичная манера, которую часто называли «экспрессионистской», где все построено на юморе и подтексте, требующем интерпретаций, уступает место знаменитой «тихой музыке» Модиано — аскетичной и меланхоличной прозе, ставшей фирменным знаком писателя. Вместе со стилем меняется и объект: Модиано не отказывается от коллаборационизма как темы, но уже не изображает палачей, а запечатлевает память их жертв. Эту эволюцию можно также объяснить изменениями в историческом и культурном контекстах: в 1990‑х годах Франция официально признала ответственность за преступления режима Виши и подвергла преследованию ряд лиц, участвовавших в депортации еврейского населения. Настало время вспоминать, слушать свидетельства жертв и отдавать дань памяти погибшим от геноцида, — великий документальный фильм Клода Ланцмана «Шоа», вышедший в 1985 году, сыграл в этом значительную роль. Едва ли в подобных обстоятельствах возможна прежняя двусмысленность образа еврея и игра с антисемитскими клише, пусть даже иносказательная и исключительно с целью их развенчать. Но для Модиано недостаточно того, что, начиная с «Виллы “Грусть”» (1975), в его романах больше нет жутковатой иронии — он идет дальше, вычеркивая наиболее скандальные эпизоды из последующих переизданий «Площади Звезды».

Другим определяющим событием стала для писателя титаническая работа адвоката Сержа Кларсфельда и его супруги Беаты, о которой он узнаёт в эти годы — вдвоем они составили подробную перепись французских граждан, подвергшихся депортации, которая впоследствии стала основой «Памятной книги о депортации евреев Франции» (1978). Этот монументальный труд представляет собой список всех евреев, которые под конвоем были отправлены в лагеря: длинную, как поминальная молитва, вереницу фамилий и дат рождения, взятых из документов каждого конвоя, сопровождают точные данные статистики и списки выживших, порой даже с их свидетельствами. После публикации в 1994 году «Памятной книги о еврейских детях Франции», содержащей ужасающие материалы, посвященные исключительно детям, Модиано пишет письмо Сержу Кларсфельду и публикует его в газете «Либерасьон»: в нем он открыто выражает свое восхищение и отрекается от первого своего романа, где он пытался «в развязной манере отвечать оккупационным газетчикам‑антисемитам <…>, как мы порой, желая схитрить и придать себе уверенности, начинаем громко говорить в темноте, чтобы побороть страх». Называя «Памятную книгу…» «главнейшим потрясением» своей жизни, он также говорит, что она заставила его «усомниться в литературе»: «так как ведущий мотив последней — память, то единственной книгой, какую стоило бы писать, мне представляется эта “Памятная книга…”» Вот почему он оставляет почву художественного вымысла и посылает адвокату Кларсфельду страстный призыв помочь ему в поисках следов Доры Брюдер, неизвестной молодой девушки, о существовании которой он узнал случайно, со страниц парижской газеты за 1941 год, и единственное, что о ней известно, — это попытка побега в 1941 году и ее гибель в Освенциме в 1942‑м.

Спустя несколько лет, потребовавшихся для расследования, которым по преимуществу занимался Серж Кларсфельд, Модиано публикует в 1997 году роман «Дора Брюдер» — наверное, самый трогательный из его романов и один из самых читаемых. По письмам, фотоснимкам, материалам из архивов полиции, свидетельствам очевидцев писатель восстанавливает путь юной девушки и ее родителей. Но, как он сам с грустью замечает в конце своего расследования, нам никогда не узнать, кем была Дора Брюдер и что она чувствовала на парижских улицах тех лет. Девушка хранит свой «маленький, но бесценный секрет», и, как гласят последние слова романа, «лагерям, Истории, времени — всему, что оскверняет нас и убивает, — его у нее не отнять». Странное «искусство памяти», если вернуться к формулировке Нобелевского комитета: для него важнее не воскресить исчезнувших в Шоа, а попытаться пролить свет на то, «как они жили; на этом месте белое пятно, глыба безвестности и безмолвия».

В знак признания заслуг Модиано мэр Парижа уже объявил о том, что будет создан «прогулочный маршрут памяти Доры Брюдер» в 18‑м округе, где девушка жила со своими родителями. Конечно, нам никогда не узнать, кем была Дора, неизвестная жертва геноцида, лицо среди тысяч лиц, и в самом этом факте есть нечто гнетущее. Но благодаря искусству Модиано, писателя забвения, каждый прохожий на парижских улицах ощутит ее отсутствие и через жизнь одной этой девушки сможет прочувствовать трагедию всех, кто исчез в Шоа и чье место опустело навсегда.

Перевод с французского [author]Тимофея Петухова[/author]