Во время Великой Отечественной войны на оккупированных территориях СССР издавались сотни газет и журналов на языках местного населения (белорусском, русском, украинском). Такие издания были не только средством обнародования тех или иных приказов, но и инструментом нацистской политической индоктринации. Многие из таких периодических изданий на «туземных» языках выпускались по инициативе местных газетчиков. Служа новым хозяевам, будучи частью нацистского аппарата пропаганды, оккупационная газета была в то же время рупором для тех, кто ее основал и кто с ней сотрудничал как член редакции или как постоянный корреспондент; как следствие она была, по крайней мере на ранней стадии, и «голосом народа».

Выселение евреев в Могилеве в июле 1941 года

Белоруссия была одной из первых республик СССР, захваченных немцами — в Минск немецкая армия вошла 28 июня 1941 года. Большая часть республики пробыла под оккупацией полные три года, до лета 1944 года. В фокусе нашего внимания будут две основные оккупационные белорусские газеты. Первая из них, «Менская газэта» (далее — «МГ»), началась как информационный листок и только в сентябре 1941 года превратилась в полноформатную газету, выходившую в идеале два раза в неделю. В феврале 1942‑го газета стала называться «Беларуская газэта» (далее — «БГ») и под таким названием просуществовала до конца оккупации; ее тираж в начале 1942 года составлял 15 тыс. экземпляров. Первый номер другой газеты «Голас вёскі» («Голос деревни», она подлежала распространению преимущественно в сельской местности; далее — «ГВ») вышел 1 октября 1941 года; к 1943 году тираж «ГВ» вырос до 40 тыс. экземпляров.

Не все сотрудники этих газет были жителями Восточной Белоруссии. Часть была эмигрантами, жившими в 1920–1930‑х годах в Германии, Литве и т. д. и в 1941 году возвратившимися в Белоруссию; другую заметную группу составляли «западники», т. е. выходцы из западной, бывшей польской части Белоруссии, попавшие в Восточную, советскую Белоруссию, и прежде всего в Минск, уже при немцах. Однако в издании пронацистских газет приняла участие и советская восточно‑белорусская интеллигенция как старшего поколения, так и молодая, «комсомольская».

Поначалу, в период становления оккупационной печати, немецкий идеологический контроль не был тотальным. Немецкая цензура строго проверяла только корреспонденции о военных действиях и запрещала белорусским авторам самостоятельно писать обзорные статьи о положении на фронтах, о работе военно‑промышленных предприятий и т. п. Жумарь С. В. Оккупационная периодическая печать на территории Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. Минск, 1996. С. 23, 58–59, 235–236. Первые недели оккупации были периодом эйфории: эйфории военных побед для немцев, эйфории «освобождения» для белорусских интеллигентов. В сознании последних еще жила иллюзия, что цели Рейха и белорусского народа в общих чертах едины, и это представление ослабляло самоцензуру. Учитывая это, можно утверждать, что, по меньшей мере, в 1941 году белорусские газеты выражали мнение населения или его части.

Неотъемлемую и важнейшую часть нацистской пропаганды составляла антисемитская пропаганда. Разумеется, антисемитизм не был впервые занесен в Белоруссию немцами — он существовал издавна на тех территориях СССР, которые в 1941–1944 годах попали под немецкую оккупацию. Его не сумели вытравить 20 лет советской власти, хотя все эти годы советский режим боролся с межэтнической враждой, включая антисемитизм. Более того, за эти годы к народному предрассудку против евреев добавились новые мотивы. Однако нацистский антисемитизм был качественно иным — мировоззренческим, частью национал‑социалистической теории и средством объяснения всего, что происходило в мире в прошлом и настоящем, включая и ныне идущую войну; его теоретической основой была наукообразная расовая теория. В конце XIX — начале XX века, а особенно во время Гражданской войны в России, начал возникать свой мировоззренческий, доктринальный антисемитизм, но он так и не стал общенародным достоянием, и в народе доминировал простой, бытовой антисемитизм, на который и наложился завезенный доктринальный антисемитизм нацистов.

В антисемитизме оккупационной периодической печати в Белоруссии просматривается несколько слоев: местные народные мотивы; антисемитизм пронацистски настроенной белорусской интеллигенции, в том числе привнесенный политическими эмигрантами, возвратившимися в Восточную Белоруссию (многие из которых стали издателями оккупационных газет); и нацистский слой, представлявший собой попытку оккупантов через газеты «переучить» население на немецкий лад, а заодно и достичь каких‑то практических целей. Белорусские газеты второй половины 1941 года дали, в какой‑то мере, белорусам «выкрикнуть» все, что у них накопилось в душе против советской действительности и против евреев как ее части. В 1942 году оккупанты в известном смысле «заткнули рот народу». Статья ограничивается коротким периодом с осени 1941 года по лето 1942‑го, когда формировалось сознание «советского человека под немецкой оккупацией». Говоря о Восточной Белоруссии, мы будем иметь в виду ее исконно советские области, а не «воссоединенные» (аннексированные) в 1939 году, — т. е. ту часть БССР, которая была полностью советизирована к июню 1941 года и за населением которой закрепилось прозвище «восточники».

Оккупационные газеты были новинкой, чтобы не сказать диковинкой, для населения. Впервые за 20 лет советской власти жители Восточной Белоруссии видели несоветскую и некоммунистическую газету. Эти газеты проповедовали идеи совершенно отличные от тех идей, которые проповедовали «Правда» и «Звязда». На их страницах можно было прочесть все то, что накопилось в душе простого человека против советского режима и о чем раньше можно было говорить только шепотом. Эти газеты писали о постоянном дефиците товаров и о всесильном НКВД в «былом» СССР, проклинали колхоз и стахановское движение.

Были и другие отличия оккупационных газет от советских. «Правда» и «Звязда» 1930‑х годов апеллировали к рабочему, горожанину, тогда как «БГ» и «ГВ» — к крестьянину. Отныне Белоруссию представлял сельский житель. Советские газеты проповедовали дружбу всех народов СССР, а оккупационные — конфликт с тройным врагом: «польским паном» на западе, «расейским господином» на востоке, «жидовским товарищем» внутри. Наконец, оккупационные газеты много места уделили «еврейскому вопросу», который советская власть считала уже в основном решенным. Слово «еврей» было сразу вытеснено словом «жид», запретным при советской власти.

Многие издатели газет, такие как Владислав Казловский или Алексей Сянькевич, были западниками или эмигрантами. Некоторые были восточниками, однако принадлежали к старшему поколению, сформировавшемуся в досоветский период. Так, Яухим Кипель (1896–1969), один из редакторов «ГВ», был в прошлом сотрудником Института белорусской культуры (Инбелкульта), в 1930‑х годах пережил высылку из Минска, а затем сталинский лагерь.

Среди постоянных корреспондентов газет, однако, было уже много восточников, людей, которые сформировались и начали писать в советское время и, по всем признакам, были обыкновенными советскими авторами. Некоторые из них были репрессированы советской властью в 1930‑х годах, но некоторые не были. Так, Рыгор Крушына (Григорий Казак; 1907–1979), будущий автор антисемитских очерков и стихов в «МГ»/«БГ», как поэт дебютировал в 1927 году и уже в 1931‑м издал сборник «Поэзия красноармейца»; основными темами его поэзии были «любовь, природа и социалистическое строительство», писал он и агитки в духе Маяковского. Другой автор, отметившийся в «еврейском жанре» в 1941–1942 годах, Владимир Клишевич (1914–1978), родился в деревне под Слуцком, начал писать в 1931 году, в 1936‑м был арестован и сослан на Колыму, но в 1939‑м возвращен в минскую тюрьму на доследование; здесь‑то его и застала война. Под немецкой оккупацией Клишевич пуб­ликовал свои стихи в минских газетах. Владимир Сядура (1910–1995) был сыном минского рабочего; в 1933‑м, когда он учился в Белорусском университете, его арестовали и сослали на два года в Сибирь. Отбыв ссылку, Сядура в 1939 году окончил Ленинградский университет и защитил диссертацию, затем преподавал литературу в Минском педагогическом институте. При немцах публиковался в газетах под разными псевдонимами и проявил себя как ярый антисемит. Своеобразна история Альфреда Радюка (1922–1978), автора корявых антисемитских стишков, печатавшихся в «МГ»/«БГ» под псевдонимом Банадысь Свой. Он родился под Минском в семье лесника, сделавшего впоследствии карьеру на административном поприще. Публиковаться А. Радюк начал в 1937 году; в том же году его отца арестовали, из‑за чего Радюку пришлось бросить учебу в педагогическом училище и пойти работать в редакцию лагойской районной газеты. По версии, излагаемой библиографическим словарем «Беларускія пісьменнікі» (1995), в первые дни войны А. Радюк написал стихотворение, зовущее на борьбу с фашистами; когда Лагойск был оккупирован немцами, он пошел в лес искать партизан. Партизаны забраковали юношу из‑за его слабого зрения, Радюк вернулся в Лагойск и сразу был арестован; выяснив, что его отец находится в советском заключении, немцы освободили Радюка, и он, по протекции, устроился на работу в типографию «МГ». Современник тех событий, однако, описывает историю того, как Радюк начал сотрудничать с оккупантами, иначе. Накануне вступ­ления немцев в Лагойск Радюк сдал в набор патриотическое антигитлеровское стихотворение; напечатать его не успели. Немцы арестовали Радюка, найдя набор этого стихотворения. На вопрос, почему он его написал, Радюк ответил: «Редактор поручил». Немцы спросили: «А что, если мы поручим писать против большевиков?» Радюк сказал, что напишет. Ему немедленно дали карандаш, бумагу и час времени. Так он и дебютировал в качестве поэта‑коллаборациониста. Наиболее интеллигентный из упоминаемых авторов Юрка Вицьбич (Георгий Щербаков; 1905–1975) печататься начал в 1929 году.

Юрка Вицьбич (Георгий Щербаков)

Его отношения с советской властью всегда были несколько натянутые (однако репрессирован он не был), с евреями — также сложными. В 1933‑м Вицьбич опубликовал в журнале «Полымя рэвалюцыі» повесть «Лшоно Габоо Бійрушалайм» (sic!), в которой, в частности, продемонстрировал знание еврейских реалий, а также рудиментарное знание идиша и иврита (повесть перегружена еврейскими словами и выражениями). Вклад Юрки Вицьбича в газетную антисемитику 1941–1942 годов был невелик, но все же был.

Итак, многие из тех, кто в конце 1941–1942 годах взялся печатно проповедовать ненависть к евреям, были до войны рядовыми советскими людьми; большинство из них печатались при советской власти. Они были свидетелями всех советских социальных экспериментов и Великого перелома 1930–1932 годов; многие были жертвами репрессий 1930‑х годов (что не мешало иным из них оставаться идеологическими слугами режима). Эти люди знали, о чем думал простой народ, что он имел против советской власти. Будучи интеллигентами первого поколения, часто — вчерашними крестьянами, они были плотью от плоти белорусского народа, не искушенными в сложностях нацистской антисемитской доктрины. То, что эти люди в первые недели оккупации понесли на страницы пронацистских газет, было мнением простого советского человека — пока немецкие хозяева не усилили цензуру и не распространили идеологический Gleichschaltung на оккупационные газеты.

Многие антисемитские публикации в «МГ» и «ГВ» в первые месяцы существования этих газет были идейно незамысловаты. В них отсутствовал расизм, в те времена характерный для антисемитизма на Западе; отсутствовала не менее характерная для Запада идея мирового еврейского сговора; совершенно отсутствовали традиционные религиозные мотивы.

Самые первые антиеврейские публикации были посвящены злободневным темам. Так, статья Заруцкого «Подлинные разрушители города» в первом же номере «МГ» утверждала, что Минск разрушили не немецкие бомбардировки, а евреи и большевики.

Более важное место занимало переосмысление советской истории. В первых номерах минских пронацистских газет печатались историко‑теоретические статьи, увязывавшие эту историю с евреями. Первый номер «МГ» (21.9.1941) содержал две большие статьи, если не целиком посвященные «еврейскому вопросу», то, по крайней мере, постоянно к нему обращающиеся. Первая из них, «Следами лет», написанная белорусским поэтом Владимиром Дудицким, подводила итог двадцатилетней истории советской Белоруссии, или, как писал автор, «большевистско‑жидовского господства» в стране. Белорусский крестьянин испокон веку мечтал о своем клочке земли и о социальной и национальной независимости, писал Дудицкий. Неудивительно, что он поверил злодеям и их лицемерному лозунгу — бороться за землю и волю — и позволил себя втянуть в ненужную ему революцию и в гражданскую войну, которая обернулась войной за диктаторскую власть евреев и коммунистов. Большевики втянули белорусского крестьянина в свою борьбу за власть, а отплатили ему колхозами. Всюду в большой статье Дудицкого евреи появляются только в паре с коммунистами. Можно предположить, что многочисленные упоминания евреев в статье — в большей мере культовые, чем искренние, скорее мантры, чем profession de foi.

Последнего нельзя сказать о статье У. Глыбинного (псевдоним Владимира Сядуры) «В руках палачей» (МГ, № 1–3, 5) о деятельности НКВД, охарактеризованной автором как «жидовско‑большевистская инквизиция». Наряду с формулами, похожими на формулы Дудицкого («жидовско‑большевистская неволя»), статья Глыбинного содержит и другие: «большевик[и] как угнетател[и] народа в жидовских интересах» (таким образом, получается, что вся инициатива в годы Великого перелома исходила от евреев, тогда как роль большевиков при них была пассивна); советские журналисты — «борзописцы», пишущие «по приказу жидовских комиссаров», и т. д. Когда же, говорит Глыбинный, в 1937–1938 годах на некоторых большевиков обрушились репрессии, еврейские большевики сумели их избежать. Евреи и прислуживающие им большевики, внушала статья, — враги белорусского национального дела.

Исключая эти две большие подытоживающие статьи, ведущие антиеврейские мотивы в статьях, заметках, очерках, стихах, помещенных в первых номерах «МГ» и «ГВ», просты. Основной мотив — экономический: в довоенном СССР евреи жили за счет труда белорусов (русских); они сами не работали (не занимались физическим трудом), а эксплуатировали белорусов. Эксплуатировали народ не только большевистские «жидо‑комиссары», стоявшие у власти, но и многочисленные евреи, монополизировавшие торговлю.

Фрагмент статьи М. Трахимовича «Немного статистики», опубликованной в «Менской газэте», № 4. Октябрь 1941 года

В своей статье «Немного статистики» в № 4 «МГ» (5 октября 1941 года) Микита Трахимович, оперируя цифрами, утверждал, что евреи составляли большинство работников торговли и «жировали на народные деньги и жили не хуже иных наркомов».

В старом СССР, в изображении публицистов осени 1941 года, между евреями и неевреями существовала подлинная классовая пропасть. Иные «добрые души», пишет некто А. Бульба в №4 «МГ», утверждают сейчас, что при Советах не все евреи были директорами и комиссарами, а что было и трудовое еврейство. Это не так; всю черную и тяжелую работу делали всегда мы, белорусы и украинцы, а те евреи, которые не были «комиссарами», нашли себе теплые места в магазинах, на складах, в конторах и редакциях газет — они были «служающими», иначе говоря — не трудились. Статья Бульбы была написана по заказу немецких властей — она агитировала белорусов не помогать евреям; но для убедительности автор привел экономические аргументы.

Та же схема как будто повторялась и в армии. Макар Караткевич (снова Владимир Сядура в «МГ», № 20 вспоминает о «былой» Красной Армии: «Если где [в армии] иногда и попадался жид, то главным образом на таких легких должностях, как комиссар, политработник и т. д., где надо было только языком молоть. Зато в опасной авиации, в тяжелых коннице, артиллерии и пехоте рядовых евреев не было». Заметим, что автор выделяет должности комиссара и политработника не как идео­логические, приближающие их обладателя к власти, а просто как позволяющие избежать тягот повседневной солдатской службы.

К числу социальных преимуществ, которыми, в глазах корреспондентов «МГ» и «ГВ», обладают евреи, принадлежало и то, что они горожане. В советской стране жить в городе — это социальное преимущество, а все евреи, рассуждали авторы публикаций, как раз и живут в городе, тогда как большинство белорусов — крестьяне. Крестьянка — героиня очерка Рыгора Крушыны в «МГ», № 11 — жалуется: живя в городе, евреи могут по нескольку раз в день ходить за хлебом, а крестьянину, чтобы попасть в магазин, надо проделать долгое путешествие в город; и при этом евреи распускают слух, будто крестьяне кормят хлебом скот.

Еврей — не только парадигматический горожанин, но и враг деревни. Тенденция возложить на евреев ответственность за мероприятия советской власти на селе прослеживается в оккупационной печати; идея эта, впрочем, была плохо обоснована и не подкреплена примерами. Более всего газеты хотели представить колхоз как еврейскую затею. Герой очерка М. Пятровича в МГ, №4, бывший хуторянин, лишившийся своего хутора во время кампании по сселению хуторов, отзывается с отвращением о колхозе, в который он попал: «кагал жидовский … не деревня, а город: проспект имени Кагановича, площадь имени Рабиновича, улица имени Залмановича». Свой рассказ бывший хуторянин завершает словами: «Правду говорили жиды: “Мы вас давно посадили в мешок, остается только завязать”». По рассказу хуторянина непонятно, были ли организатор колхоза и тот чиновник, который прибыл сселять хутора, евреями, но по выражениям, которыми пересыпан рассказ, у читателя должно складываться впечатление, что и коллективизация, и сселение хуторов — всё инициатива евреев. Некто М. Пацяроб в статье «Что будет с колхозами», помещенной в № 2 «ГВ», использовал выражение «угнетаемые жидовством крестьяне». Сегодня, утверждает А. Бульба в «МГ» от 5.10.1941, с евреями во всем мире делают то же, что советские евреи сделали с нашим крестьянством в 1930 году — тогда они крестьян ликвидировали как класс, сегодня их ликвидируют как нацию.

Мотив «еврейство — угнетатель крестьянства» был характерен не только для газет, выходивших в самой Белоруссии, но и для берлинской эмигрантской «Раніцы». Первый же номер «ГВ» от 1.10.1941 перепечатал большую теоретическую статью из «Раніцы», где не только утверждалось, что СССР управлялся евреями, но и что всю коллективизацию устроил Каганович — символический «жидо‑большевик».

Тема «колхоз — еврейская затея» была вновь поднята на щит газетами в феврале–апреле 1942 года — сразу после «аграрной реформы», т. е. роспуска колхозов, о котором оккупанты объявили 17 февраля. В середине марта «БГ» пишет о «вызволении крестьянства от большевистско‑жидовского ярма», апрельская «ГВ» поместила карикатуру «Веселые похороны»: радостные люди несут на еврейское кладбище (на кладбище — соответствующая надпись) гроб с надписью «колхоз». Оппозиция «еврейство — деревня» не ушла со страниц пронацистских газет и в более поздний период.

Частым мотивом, появляющимся в белорусских пронацистских газетах с начала их существования, был мотив о том, что евреи при большевиках были близки к власти (но сама власть — «русская»). Полное отождествление советской власти и евреев было характерно для нацистов, оно встречалось в «Майн кампф» и более ранних выступлениях и писаниях нацистов. Это утверждение присутствует в белорусской печати 1941–1942 годов, однако, как правило, в перепечатках из немецких источников и в статьях, написанных немцами или по заказу немецких властей, и реже — западниками и эмигрантами. Первый номер «ГВ» перепечатал из берлинской «Раніцы» статью «Почему война со Сталиным?». Подлинным правителем СССР и хозяином Сталина является Каганович, утвер­ждалось в статье. Каганович «подсунул ему <…> свою семнадцатилетнюю дочь Роису, (так!) [и о]на стала женой Сталина». Если брать авторов‑восточников, то этот мотив встречается только у Я. Кипеля в фельетоне «Кому принадлежит власть в России и кто там руководит», напечатанном в «ГВ» 24 июля 1942 года. Кипель — один из первых расистов среди белорусских интеллектуалов‑восточников.

Для авторов‑восточников в ранних публикациях был характерен более «умеренный» мотив: евреи при советском режиме сами добились власти и привилегий и эксплуатировали режим себе на благо. При этом советская власть представала как нееврейская («русская») по своей природе, но все равно порочная — ведь это она предоставляла евреям столько возможностей. Публикации авторов‑восточников, особенно молодого поколения, часто сводились к перечислению тех благ, которые евреи извлекали из своей близости к власти. Примечателен неказистый стишок, помещенный в «ГВ» и подписанный криптонимом «С.Б.Ш.», где автор перечисляет все те «теплые места», которые при советской власти евреи захватили в провинции: председатель района — еврей, евреи также «секретарь парткома», прокурор, редактор газеты, евреи — начальники торговых предприятий, МТС и т. д.; и самое худшее — в столовой ели лучшие блюда («Лепшыя у сталоўцы блюды пажыралі злыдні юды»).

Белорусские оккупационные газеты поддерживались интеллектуалами‑националистами, как восточниками, так и западниками, т. е. людьми, преданными идее возрождения белорусской национальной культуры, и они склонны были представлять евреев как исторических заклятых врагов белорусского национального возрождения.

Евреи — враги белорусского языка, утверждал ряд авторов. «Юды прадавалі нас і нашу мову», — восклицал Рыгор Крушына в стихотворении в первом номере «ГВ».

Фрагмент статьи В. Казловского «Кто в Минске говорит по‑русски», опубликованной в «Менской газэте», № 6. Октябрь 1941 года

Посмотрите, кто в Минске говорит по‑русски и упорно не желает говорить по‑белорусски, и вы увидите — это люди с семитической внешностью, которые почему‑то пребывают вне гетто, писал западник В. Казловский в октябре 1941 года («МГ», № 6). Евреи не только противники белорусского языка — они вообще подавляют белорусский народный дух: истребляют народные промыслы, оскверняют и уничтожают церкви.

Характерно, что евреи как национальный враг часто выступали у интеллектуалов старшего поколения не самостоятельно, а единым блоком с поляками и особенно с русскими. Поляки и русские во всем поддерживают евреев — и, конечно, во вред белорусам. Герой повести Л. Крывичанина, публиковавшейся в «БГ» в июле 1942 года, Иван Чужанинов наивно думает, что из евреев можно сделать солдат — признак того, что русские не знают евреев. Большевизм — не только еврейское, но и московское, т. е. русское явление, утверждал эмигрант Альгердич (А. Адамович). В большой теоретической статье в двух последовательных номерах «БГ» (№ 40–41) он доказывал, что хотя марксизм создан евреями, но он хорошо прижился на московской почве и по существу стал «жидо‑московской идеологией». Большевизм ныне есть также выражение русского национализма, и сегодня «каждый жид‑руководитель — это еще и москаль‑нацио­налист». Вот на белорусской почве коммунизм не прижился, завершил свое рассуждение Альгердич. Некто «Улад.» в «БГ», № 40 обрушивался на баптистов. «У баптистов больше всего вспоминают про “народ Израильский, народ божий”. От сочувствия к этому народу бабуси доходят до слез». Баптисты жалеют евреев — и вот, они забыли белорусский язык, службу ведут на московском, а своих «овец» крестят в вырытом большевиками искусственном озере.

Легально издаваемые в оккупированной Белоруссии газеты были частью оккупационного аппарата пропаганды, и постепенно в них стал доминировать голос хозяев положения, а голос народа — сходить на нет. В газетной антисемитике все сильнее зазвучали нацистские мотивы, постепенно вытесняя народные и белорусские националистические. В 1942 году и еще больше в 1943–1944‑м содержание статей по еврейскому вопросу сводилось к нескольким тезисам: советский режим — еврейский; войну против Германии развязало еврейство, а теперь оно эту войну затягивает (с конца 1942 года этот мотив стал ведущим); евреи стоят за спиной Рузвельта и Черчилля; евреи — мировая опасность, и только германский нацио­нал‑социализм способен спасти от этой опасности весь мир. СССР — рай для евреев, писала «БГ» в июне 1942 года, но не в меньшей степени раем для евреев являются Англия и США. Так для белорусского читателя все противники Германии были объединены под одной эгидой. Проник в белорусские оккупационные газеты и расизм.

Падение удельного веса народного антисемитизма в публикациях «МГ»/«БГ» и «ГВ» объясняется не только усилением немецкого контроля. В 1942 году советские реалии все более отходили на задний план (в частности, задача «разоблачения большевизма» стала менее актуальной для газетчиков), а на первый план выходили оккупационные реалии. Закончилась эйфория «освобождения от большевизма».

Сколь сильным было воздействие газетной антисемитики на читателей — покажут дополнительные исследования. Можно лишь предположить, что оно было слабым. Авторы, пострадавшие в той или иной форме от советской власти, выпустили пар и перешли к другим темам. С 1942 года существовала ощутимая советская контрпропаганда, которая не допускала отождествления советского строя с евреями. Максимум, что могла сделать газетная антисемитика в 1941 году, — это снабдить народный предрассудок против евреев ярким словесным оформлением и легитимировать воинствующий, агрессивный антисемитизм для тех, кто уже были ненавистниками евреев и хотели дать выход своей ненависти.

(Опубликовано в №271, ноябрь 2014)