Материал любезно предоставлен Tablet

Первого сентября 1939 года, когда началась война, Ребе Йосеф‑Ицхак Шнеерсон, шестой Любавичский Ребе, жил в курортном городке Отвоцке в окрестностях Варшавы, где основал ешиву Хабада. Ребе был тучным, много курил, страдал рассеянным склерозом. Ходил с трудом.

От Отвоцка до Варшавы было всего 60 километров, но путь был опасный. «Штука» Самолеты «Юнкерс‑87». — Примеч. перев.  — пикирующие бомбардировщики люфтваффе — обстреливали с бреющего полета и бомбили шоссе, уничтожали железнодорожные пути, оставляя после себя на дорогах изувеченные тела и убитых лошадей. В придорожных кюветах теснились поляки, прячась от самолетов, прозванных ими «крылатой смертью».

Ребе вместе со своей семьей и группой студентов добрался до Варшавы в надежде сесть на поезд до Риги, где Мордехай Дубин, последователь Хабада и депутат латвийского парламента, уже добился, чтобы Ребе и его родственникам предоставили гражданство Латвии. Но оказалось, что железнодорожный вокзал в Варшаве разрушен, и Ребе Шнеерсон был вынужден искать приюта у местных последователей Хабада.

«Они разбомбили все еврейские кварталы, сровняли их с землей», — говорил раввин Йосеф Вайнберг, который в то время учился в отвоцкой ешиве и последовал за Ребе в Варшаву. Ребе Шнеерсон был вынужден скрываться. «Он сидел в комнате, писал маамарим (статьи), и из‑за бомбежки рука у него дрожала». В оцепленном со всех сторон гетто Ребе то и дело переселяли из квартиры в квартиру, чтобы его не выследили нацисты.

В Америке Хабад был малозначимым хасидским движением с небольшим кругом последователей. Но один из его последователей, раввин Исроэл Джейкобсон, глава маленькой синагоги Хабада в Бруклине, обратился к кое‑кому из своей общины. Разворачивая кампанию за спасение Ребе, они наняли молодого вашингтонского лоббиста Макса Роуда, чтобы тот, хлопоча по их делу, представлял Ребе Шнеерсона как ведущего, мирового значения знатока Торы с массой последователей.

Роуд обращался к конгрессменам и сенаторам, к правительственным чиновникам и президентским советникам и даже заручился помощью судьи Верховного суда США Луиса Брандейса в надежде найти способ спасения Ребе. Его кампания быстро набирала обороты.

Из Риги в США, Польшу и Германию и обратно в Ригу полетели по проводам международные телеграммы, меж тем как на Варшаву падали бомбы, а нацисты охотились за еврейскими лидерами.

22 сентября американский сенатор Роберт Вагнер отправил госсекретарю США Корделлу Халлу телеграмму: «Видные жители Нью‑Йорка обеспокоены местопребыванием раввина Йосефа‑Ицхака Шнеерсона <..> где он находится, неизвестно».

26 сентября Мордехай Дубин написал в Бруклин раввину Джейкобсону: «Спасайте жизни Ребе и семьи. Перепробуйте все способы. С каждым часом опасность нарастает. Отвечайте ежедневно, чего добились».

В тот же день Филлип Розен, глава европейского представительства организации «Джойнт», написал дипломатическому представителю США в Риге: «Нас очень интересует всемирно знаменитый раввин Шнеерсон <…> сейчас он на Мурановской, 32 в Варшаве. Призываю вас сделать все, чтобы обеспечить его защиту и переезд в Ригу…»

29 сентября последователь Хабада юрист Артур Рабиновиц написал судье Верховного суда США Луису Брандейсу: «…обращаюсь к вам с просьбой оказать любую помощь, какая в Ваших силах, возможно через Бена Коэна <…> считаю необходимым побеспокоить Вас ввиду того, что жизнь Шнеерсона в крайней опасности, а его нравственный авторитет для мирового еврейства колоссален».

В тот период президент США Франклин Рузвельт, баллотируясь на третий срок, не склонен был что‑либо предпринимать, чтобы облегчить бедственное положение евреев Европы в открытую. Изоляционизм расцвел пышным цветом, как и могущественное пронацистское движение в США, которое возглавлял отец Чарльз Кофлин. Кофлин, родившийся в Канаде католический священник, ярый антисемит и поклонник Адольфа Гитлера, каждую неделю вел передачу на радио — на пике популярности ее слушали, по некоторым оценкам, десятки миллионов человек. Да и сам Рузвельт не был уверен, стоит ли переселять евреев в Америку.

Но Макса Роуда ничто не могло остановить. Он не давал покоя судье Брандейсу и советнику Рузвельта Бену Коэну, а те, в свою очередь, наседали на таких людей, как Генри Моргентау, тогдашний советник Рузвельта по экономике. Спасение Ребе стало крупной еврейской кампанией — по крайней мере, на верхних ступенях общинной лестницы.

Коэн вспомнил, что американский дипломат Роберт Пелл в 1938 году ездил во Францию на Эвианскую конференцию по делам беженцев и подружился там с немецким дипломатом Гельмутом Вольтатом. 2 октября Коэн написал Пеллу — он тогда был прикомандирован к отделу Госдепартамента по делам Европы: «Обращаюсь к Вам за советом. Буду признателен за любую помощь, которую сможете оказать».

Пелл связался с госсекретарем США Корделлом Халлом: «(Г‑н Коэн) <…> обратился ко мне из‑за моей договоренности с Вольтатом прошлой зимой <…> Вольтат меня заверил, что в случае какого‑то конкретного дела, в котором особенно заинтересовано американское еврейство, он сделает все, что сможет, дабы решить проблему».

По мнению Менахема Фридмана из Бар‑Иланского университета, «целью <Вольтата> было сохранить хорошие отношения с американцами. А ценой, которую требовалось заплатить за эти хорошие отношения, был этот Ребе из Польши. И цена была невысокая».

3 октября Халл отправил американскому консулу в Берлине телеграмму: «Вольтат <…> возможно, захочет ходатайствовать перед военными властями».

Администрация Рузвельта решила «кинуть кость» еврейской общине, чтобы та не поднимала шум, и этой костью был Ребе Шнеерсон.

Специалист по истории германской армии Винфрид Майер из Берлинского технического университета пишет: «Только военная разведка — больше никто — была в силах что‑то сделать, так как Варшава не контролировалась гражданской администрацией, а была оккупирована немецкой армией, и потому Вольтат обратился к адмиралу Вильгельму Канарису» — главе абвера , немецкой военной разведки.

Канарис вызвал для совещания своего подчиненного — орденоносца майора Эрнста Блоха. Как утверждает Брайан Марк Ригг, автор книги «Спасенные от Рейха», Канарис сказал Блоху, что американское правительство обратилось к нему с просьбой отыскать и спасти главу любавичских хасидов, Ребе Йосефа‑Ицхака Шнеерсона: «Вы поедете в Варшаву и найдете самого ультраеврейского раввина на свете, Ребе Йосефа‑Ицхака Шнеерсона, и спасете его. Его ни с кем не перепутать: он — вылитый Моисей».

Майор Эрнст Блох был кадровым разведчиком. В шестнадцать лет записался в германскую армию, был тяжело ранен в Первую мировую войну, а после войны не ушел в запас. Его направили на службу в отдел по коммерческим делам, шпионивший за приезжими бизнесменами. Блох, кстати, был наполовину евреем. Его отец, еврейский врач из Берлина, как и многие другие немецкие евреи в то время, принял христианство. Мать Блоха была арийкой. «То, что он был наполовину евреем, — только случайность», — говорит Майер.

«Он был, как это называют, ассимилированным полуевреем, — рассказывает дочь Блоха Корнелия Шоквайлер, практикующая буддистка, живущая в Маунтин‑Вью в Калифорнии. — Он не был религиозным. Он не приобщал меня к религии. Он был профессиональным военным и большую часть жизни прослужил в вооруженных силах. Если Канарис отдал ему приказ, он выполнял приказ без вопросов».

Немцы называли Блоха «мишлинге». «Так обозначали дворняг, собак, помеси, “мишлинге” — ужасное слово», — пояснил Брайан Ригг. По оценкам Ригга, во время Второй мировой войны в германской армии служили 60 тыс. евреев‑полукровок и 90 тыс. тех, кто был евреем на четверть.

Винфрид Майер возражает: он считает, что фельдмаршал Герман Геринг тоже знал об операции по спасению Ребе — ведь Вольтат был одним из ближайших сподвижников Геринга: «У Геринга и Канариса был общий интерес — оба не хотели, чтобы война в Польше переросла в мировую войну: они надеялись, что Рузвельт ради сохранения мира организует переговоры между Германией и Великобританией. Они были готовы спасти Ребе Шнеерсона, чтобы оказать услугу американскому правительству».

Блох привлек к работе еще двух сотрудников абвера и отправился в оккупированную немцами Варшаву. Ригг пишет: «Он, в нацистском мундире со свастиками, подходил к ультраортодоксальным евреям‑хасидам и говорил: “Я ищу Ребе”. А они говорили ему: “Ага, а мы хотим сбрить бороды и завербоваться в немецкую армию”. И спешили ретироваться».

24 октября юрист Артур Рабиновиц снова воззвал к судье Луису Брандейсу: «Получил телеграмму из Латвии <…> Ребе Шнеерсон на <…> Бонифратерской, 29, в Варшаве». Этот адрес сообщили Блоху.

Для обитателей Варшавского гетто ноябрь того года был особенно жестоким. Евреям приказали носить на одежде желтую звезду Давида. Еды не хватало. Ребе и его последователи прятались от нацистов.

Тем временем Эрнст Блох прочесывал Варшаву в поисках Ребе Шнеерсона. Но когда Блох и его люди приехали на Бонифратерскую, 29, оказалось, что здание разрушено.

13 ноября Пелл передал Максу Роуду, лоббисту Хабада, информацию от секретаря Вольтата: «Здание по указанному адресу полностью разрушено. Установить, находился ли Ребе Шнеерсон в здании, невозможно».

Ребе худел, его здоровье ухудшалось. 14 ноября Роуд телеграфировал в швейцарский Красный Крест: «Офицера германской армии направили, чтобы обнаружить Ребе Йосефа‑Ицхака Шнеерсона <…> Шнеерсона не уведомили о миссии офицера. Надеюсь, сумеете придумать, каким способом сообщить информацию Шнеерсону <…> германского офицера направили по просьбе друзей Шнеерсона <…> срочно <…> не упустите шанс».

«Мы получили телеграмму, что Ребе должен сдаться гестапо», — рассказывал раввин Вайнберг. Под гестапо подразумевался майор Эрнст Блох.

Другую телеграмму отправили в Польшу в надежде, что она дойдет до Ребе Шнеерсона. «Офицер германской армии направлен, чтобы разыскать Йосефа‑Ицхака Шнеерсона, Бонифратерская, 29, прежний адрес Мурановская, 21, а также обеспечить ему безопасный выезд из Польши в Ригу».

Ребе, вне себя от волнения, велел связному выйти на Блоха.

Когда явились люди Блоха, внук Ребе Шнеерсона, ныне покойный Барри Гурари, в то время подросток, был в комнате. «Они не дали нам опомниться. Едва мы открыли дверь, они прямо‑таки вбежали, — вспоминал Гурари, физик на пенсии, сидя в кресле в своей нью‑йоркской квартире. — В основном говорил один, причем на всех диалектах немецкого, какие только есть. Все то время, пока военные были там, мой дед с виду оставался спокойным и собранным. Он был очень болен, и спустя некоторое время болезнь дала о себе знать. Сильная личность, но физически он был скорее слаб. Он был на пределе сил».

Майор Блох, отрывисто отдавая команды, реквизировал грузовик и погрузил в него Ребе с семейством. «Блох должен был вывезти Ребе из Варшавы. Он решил: чтобы сбить СС со следа, лучше всего будет отвезти его в Берлин», — говорит Брайан Ригг. Блох усадил Ребе и его семью на берлинский поезд.

СС, которой руководил Рейнхард Гейдрих, смотрела на Канариса с большим подозрением. Гейдрих хотел включить абвер в состав СС. Если бы эсэсовцы Гейдриха схватили Ребе раньше, чем его нашел абвер, это означало бы для него верный арест и смерть.

Гурари так описывал побег, стоивший им крайнего нервного напряжения:

«Нам пришлось пройти через несколько военных блокпостов с одним человеком, который нас сопровождал. Мы дивились тому, как он умел все улаживать». Ребе и 18 его близких выглядели, как положено евреям‑хасидам: бороды, пейсы, женщины в париках, с покрытыми головами. Замаскировать их было никак нельзя. Блох утверждал, что это арестованные. А у него сверхсекретное задание.

«В поезде <…> если подходил проводник, он (Блох) сам с ним разговаривал. Сложнее всего было не дать выгнать нас из купе. Помню один случай: сердитый немецкий офицер подошел к нам и сказал: “Это почему евреи сидят в купе, тогда как офицеры едут в коридоре?” Блоху пришлось что‑то долго объяснять офицеру, но ему это удалось».

«В Берлине, — сообщает Ригг, — Ребе и его семью отвезли в Юдише гемайнде, еврейский общинный центр в еврейском квартале. Там он встретился с послом Литвы в Германии — и тот выдал Ребе и его спутникам литовские визы. На следующий день Блох проводил их до границы Латвии и распрощался с ними. Вся группа проследовала в Ригу, где и стала дожидаться американских виз».

«Пересечь границу Латвии — вот счастье, — рассказывал Барри Гурари. — Мы не проронили ни слова. Сидели тихо‑тихо». По словам Гурари, только переехав границу, они начали ликовать вслух.

17 декабря, спустя три месяца с небольшим после начала войны, Мордехай Дубин написал раввину Джейкобсону в Бруклин: «Ребе и семья благополучно прибыли в Ригу».

Ну а затем началась борьба за то, чтобы Ребе впустили в США.

Судья Брандейс, Бен Коэн и другие вновь надавили на администрацию Рузвельта. Их противником был Брекенридж Лонг, тогдашний глава визового отдела Госдепартамента. Лонг, антисемит, подозревал в каждом иммигранте из Европы шпиона.

Однако политическое давление пересилило. Чтобы Ребе разрешили въехать в США, его защитники сослались на введенную в 1921 году льготу, позволявшую выдавать визы иммигрантам из Европы сверх квот. Ребе выдали визу как религиозному «священнику» с усердной «паствой», ожидавшей его в Бруклине, и банковским счетом, на котором лежало 5 тыс. долларов. Лонг скрепя сердце выдал визу.

В 1940 году Ребе прибыл в США морем, и ему устроили торжественную встречу. Позднее сходную визовую привилегию получил его зять Менахем‑Мендл Шнеерсон и в 1941 году вместе с женой прибыл в США из Марселя.

В 2010 году два израильтянина подали в «Яд ва‑Шем» прошение: предложили признать Вильгельма Канариса Праведником народов мира за спасение Ребе Йосефа‑Ицхака Шнеерсона. Это были раввин Барух Камински из Кфар‑Хабада и Дан Орбах, в то время молодой ученый в Гарварде.

Как утверждал Орбах, «абвер, немецкая военная разведка, была центром антинацистской деятельности, и большинство сотрудников разведывательного ведомства, особенно глава ведомства адмирал Вильгельм Канарис и его приближенный Ганс Остер, были членами подполья». Одного сотрудника абвера — Ганса фон Донаньи — «Яд ва‑Шем» признал праведным неевреем, однако Канариса не признал. Фон Донаньи, Остер и Канарис были казнены нацистским режимом незадолго до конца войны.

Майора Эрнста Блоха уволили из абвера после неудачного покушения на Гитлера, хотя Блох был к нему непричастен. Он вступил в гражданское ополчение, оборонявшее Берлин от войск союзников, и погиб в бою. На вопрос, считает ли она, что ее отца должны чтить за его роль в спасении Ребе, дочь Блоха — а она помнит, как Вильгельм Канарис держал ее, маленькую, на коленях — ответила: «Следует ли признать заслуги таких людей, как мой отец и Канарис, которые служили в армии при Гитлере и, возможно, пытались тайком делать что‑то хорошее? Не знаю. Возможно, нет».

Рабби Менахем‑Мендл Шнеерсон стал седьмым Любавичским Ребе, одной из самых влиятельных фигур в истории послевоенного американского иудаизма. Как отметил профессор Менахем Фридман, «после войны западный мир стал другим. И в этом мире Любавич нашел важную нишу в самом центре событий, настолько важную, что, если бы Хабада не было, его пришлось бы кому‑нибудь выдумать».

Оригинальная публикация: The Nazi Who Saved the Lubavitcher Rebbe