В прошлом месяце исполнилось 130 лет со дня рождения Шлойме Михелевича (Соломона Михайловича) Шлифера – раввина Московской хоральной синагоги с 1944 по 1957 год. Умер Шлифер скоропостижно, во время занятий в ешиве, в возрасте шестидесяти восьми лет. Он умер своей смертью, а могло быть совсем иначе…

На фотографии, которой более полувека, изображен величественный старец. У него седые усы, белая, до груди борода. Из-под круглых очков в темной оправе смотрят умные добрые глаза. Высокий покатый лоб, черная кипа. Под снимком надпись: 

«Председатель Московской религиозной общины хоральной синагоги и ректор ешибота, раввин Шлифер Ш. М. 1889–1957». 

В сентябре 1999 года израильская газета «Вести» опубликовала небольшую статью о Соломоне Шлифере его внучки Наташи Магазаник, где были такие слова: «…Страшные беды не сломили раввина Шлифера <…> хотя он перенес смерть любимой жены, гибель на войне сына, оставившего вдову с двумя маленькими девчушками <…> Второй раз Соломон Михайлович женился на вдове заключенного, погибшего в ГУЛАГе, у которой были свои две внучки. Соломон Михайлович к внучкам жены относился с такой же нежностью, как к своим, и они отвечали ему любовью и доверием…»

Мне суждено было познакомиться с Инной Владимировной Куниной и Софьей Моисеевной Шлифер – внучками Соломона Михайловича. С удивлением мы обнаружили тогда, что почти одного возраста со Шлифером, запечатленным на фотографии, хотя он кажется умудренным годами человеком, а мы себя чувствовали относительно молодыми, и все беды нашей жизни превращаются в незначительные эпизоды по сравнению с его драматической судьбой. Это, наверное, дань времени, другое восприятие возраста. 

Инна Владимировна: 

– Деда я помню с детства. Он был красив какой-то величественной красотой. В семь лет я нарисовала его портрет. Многие картины из детства до сих пор у меня перед глазами. Помню темный храм, по которому мы бегали, ощущение таинственности и волшебное преображение освещенного здания синагоги в праздники, когда бабушка накрывала столы со всякими вкусными вещами. Помню деда, читающего молитву, торжественного, облаченного в черно-белый талит. Нам, детям, большинство слов было непонятно, но мы понимали всю серьезность момента.

Софья Моисеевна: 

– Дедушка только последние два года жизни провел в отдельной квартире, а до этого московская жизнь его семьи протекала в многонаселенной коммуналке на Пятницкой. Они были единственными евреями, но, к счастью, их не коснулся бытовой антисемитизм. Причина хороших отношений с соседями была в деликатности Соломона Михайловича, его внутренней культуре, уважении к людям любого общественного положения. 

Бабушке было трудно, конечно, соблюдать кашрут, вести хозяйство по всем религиозным правилам. Раковина на кухне была одна, и мыть отдельно мясную и молочную посуду не представлялось возможным. Но ни она, ни дед с его терпимостью не делали из этого драмы. 

Хорошо помню, что все праздники мы проводили у деда. Еврейский Новый год – Рош а-Шана – запомнился запахом пряных осенних листьев и медовыми пряниками – их вкус я ощущаю до сих пор. Но и светский Новый год не проходил мимо. Наряжали елку, под елку складывали детские подарки. Дед никогда не возражал. Он сидел во главе стола, и кто-то сказал: «У нас свой Дед Мороз». 

***

Соломон Михайлович Шлифер родился 23 декабря 1889 года в местечке, ныне город Смела Черкасского района Киевской области. Его отец был раввином Александрии (Херсонская губерния). Соломон получил религиозное образование. В то же время отец пригласил в свой дом учителя из местной гимназии, который преподавал мальчику русский язык и литературу. В годы Первой мировой войны семье Шлифера удалось переехать в Москву. До 1943 года Соломон Михайлович работал бухгалтером. В 1941-м, несмотря на возраст, пытался уйти на фронт, но не сложилось. 

Раввином Московской хоральной синагоги Соломон Шлифер был назначен в 1943 году, когда считалось, что разгул воинствующей атеистической (в том числе антисемитской) пропаганды был несколько приостановлен. Но это только считалось. 

На самом деле жесткий контроль деятельности всех религиозных организаций со стороны НКВД отменен не был. Специальный совет по делам религиозных культов курировал назначение на руководящие религиозные посты людей, которых подвергали тщательной проверке. На каждого составлялось подробное досье. Шлифер, который вскоре после революции вошел в правление Московской еврейской религиозной общины, на момент его назначения раввином вызывал у власти доверие. 

Никто и никогда не узнает истинное настроение Шлифера, когда он принял на себя руководство Московской синагогой. В его памяти, как и в памяти многих евреев, были живы картины страданий раввинов Шнеерсона и Медалье. Их заключили в тюрьму как врагов народа. Обвинения звучали вполне в духе того времени: «Антисоветская группировка свила себе гнездо <…> в Хоральной синагоге, где под лестницей устраивались пьяные оргии». Газеты писали об антисоветской работе сионистско-клерикальной группы, в которой «раввины были заодно с палачами народа». На допросах арестованные признавались во всех «преступлениях». Их родственники взывали к справедливости, в частности к «мудрому и справедливому другу всех людей товарищу Сталину». Раввина Медалье расстреляли. В то страшное время других раввинов обвиняли и приговаривали к разным видам и срокам наказания. Обстановка была накалена. Даже в молитвенном зале синагоги постоянно находились осведомители. 

Как поведет себя новый раввин? Какую он займет позицию, и не кончится ли так же трагически его жизнь?.. 

Первое выступление Соломона Шлифера датируется 2 апреля 1944 года. Оно прозвучало на третьем митинге Еврейского антифашистского комитета в Колонном зале Дома Союзов. Главным тезисом выступления был призыв: «Выполнять святой завет мести врагу» – и обращен он был к сынам Израиля, братьям-евреям всего мира. Шлифер говорил о Гитлере как о пиявке, «которая сосет еврейскую кровь. <…> Все еврейские города он превратил в кладбища, все деревья – в виселицы <…> Пали миллионы невинных жертв <…> Но близок день полного разгрома фашистов, и захлебнутся они в собственной крови. А народ израильский останется жить <…>» 

В этом обращении Соломон Шлифер впервые публично объявил о своей личной трагедии: «…Я обращаюсь к вам как отец, чей единственный сын в первые же дни войны добровольно сменил книгу на меч, оставил кафедру во исполнение того, что сказано: учи сынов Иудеи владеть оружием, и он пал жертвой на поле битвы этой священной войны…» Шлифер ставит на место антисемитов, утверждавших, что евреи не воевали, отсиживались в тылу: «…Мы, евреи Советского Союза, принимаем большое участие в войне. Об этом свидетельствуют десятки тысяч доблестных воинов-евреев, награжденных за свои подвиги орденами и медалями <…> Война стоит нам нашей крови и достояния <…>»

В этот день, накануне праздника Песах, Шлифер выступил наряду с учеными, деятелями культуры, партизанами, Героями Советского Союза. 

Хорошо понимая двуличность национальной политики советского правительства, Шлифер ради сохранения иудаизма и продолжения деятельности синагоги вынужден был приспосабливаться к ситуации, поддерживая государственные лозунги. 

Как идеологический представитель московской религиозной общины, Шлифер составил молитву «За мир на земле», которую читали во всех синагогах страны. В Московской хоральной синагоге торжественно читалась молитва за здоровье товарища Сталина, и ее текст был воспроизведен на стене молитвенного зала. 

Приближался конец войны. В большом зале Московской хоральной синагоги постоянно встречались люди, которые молились за спасение живых и поминали погибших. Еще не было создано Государство Израиль, а в Иерусалиме Всемирный совет раввинов решил почтить в синагогах всего мира память евреев, уничтоженных нацистами во время войны. Разрешение на поминальную службу было получено и раввином Соломоном Шлифером. В Спасоглинищевском переулке собралось более 20 тыс. человек. В синагогу, которая вмещала только 1600 человек, пришло много известных людей, среди которых были солисты Большого театра Марк Рейзен и Иван Козловский, супруга Молотова Полина Жемчужная. Кантором этой знаменитой, вошедшей в историю поминальной службы был певец Михаил Александрович, который подробно описал ее в своих воспоминаниях. 

14 мая 1948 года в соответствии с решением Генеральной Ассамблеи ООН было провозглашено Государство Израиль. Правительство Советского Союза это решение поддержало, и 2 сентября в Москву прибыли Чрезвычайный посол молодого государства г-жа Мейерсон (Голда Меир) и персонал миссии. 

Наступила суббота. Раввина Шлифера предупредили о том, что израильтяне намерены посетить Хоральную синагогу, и Соломон Михайлович с супругой принимали высоких гостей. Этот визит в синагогу отслеживался Советом по делам религиозных культов, в частности его председателем Полянским, который доложил Молотову, что во время чтения Торы г-жа Мейерсон, как того требует религиозная традиция, находилась на хорах, а по окончании молитвы спустилась в зал, подошла к раввину Шлиферу, «церемонно поклонилась ему, произнесла на древнееврейском языке приветствие и заплакала…». 

Приближался очередной еврейский праздник – Рош а-Шана. В праздничный день Голда Меир и сотрудники посольства в очередной раз посетили синагогу. Пришли они и в Судный день, когда Шлифер вдохновенно читал молитву, которую завершил традиционной фразой: «В следующем году в Иерусалиме». (За эти слова раввина будут обвинять в сионизме.)

Создавая иллюзию отсутствия антисемитизма в России, советское правительство в то же время все туже «закручивало гайки». 20 ноября 1948 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о ликвидации Еврейского антифашистского комитета. ЕАК выполнил возложенную на него миссию помощи своей стране во время войны, и теперь власти решили уничтожить его активистов. В январе 1949 года члены президиума ЕАК были арестованы. Шлифер представлял в ЕАК религиозную общину, естественно, знал всех его представителей, со многими был близко знаком, но раввина почему-то не трогали. И тем не менее над головой Шлифера сгущаются тучи. Членам правительства, в частности Маленкову, регулярно поступают доносы и отчеты о деятельности религиозных общин. Особый интерес вызвало общение раввина Шлифера со знаменитым американским шахматистом Решевским, который посетил Москву весной 1948 года. С грифом «секретно» в ЦК ВКП(б) поступает запись беседы заместителя председателя Московской еврейской общины Давыдова с членом президиума ЕАК Ициком Соломоновичем Фефером. Фефер еще не арестован и выступает в роли осведомителя: «…Пребывающий в Москве чемпион США Решевский часто посещает синагогу и общину. Пасхальные дни он проводил у главного раввина общины, согласовавшего этот вопрос с председателем по делам культов тов. Полянским. Решевский в беседе со Шлифером <…> весьма положительно отозвался о Московском еврейском театре, об общине <…> Но на днях, оставшись с Давыдовым наедине, Решевский сказал: “У меня есть глаза, я вижу все <…>”» Этой фразой Решевский как бы зачеркнул свое высказывание о том, что он убедился «в неправоте некоторых американцев, утверждающих, что в СССР представители еврейской религии не имеют соответствующих условий для священнослужения <…>». 

Трагические события набирают обороты. Уже прошли пышные похороны убитого по приказу НКВД Соломона Михоэлса, и члены Антифашистского комитета дают показания в застенках Лубянки. Снова фигурирует имя Шлифера. 18 августа 1951 года в ЦК ВКП(б) поступает конкретное предложение от министра госбезопасности СССР Игнатьева: главного раввина С. М. Шлифера арестовать. В этом документе Шлифер обвиняется «в проведении враждебной националистической работы». Ему инкриминируется связь с раввинами Америки, разжигание националистических чувств евреев и призыв выехать в Палестину. Игнатьев докладывает: «Арестованные еврейские националисты Фефер, Галкин, Добрушин и Гофштейн показали на следствии <…> об активной националистической деятельности Шлифера и об использовании <…> для этой цели московской синагоги <…>» Далее Шлифера обвиняют в получении от сотрудников миссии Государства Израиль еврейской националистической литературы и крупной суммы денег. К этому обвинительному документу тоже с грифом «совершенно секретно» поступает «Справка на раввина и председателя правления московской синагоги Шлифера С. М.», в которой подробно излагается биография Соломона Михайловича и все моменты его «антисоветской» деятельности. Шлиферу припоминают и прием Голды Мейер, и встречу с Решевским в неофициальной обстановке, и выдержки из его выступлений в синагоге: «…Ссылаясь на Талмуд, Шлифер с амвона синагоги призывал евреев в будущем году быть в Палестине <…> Шлифер призывал их к единению, заявляя: “единение и спайка – это и есть сила еврейского народа”». 

К делу Шлифера были приобщены естественные гуманистические и совершенно невинные действия, как, например, принятие от миссии Государства Израиль еврейского религиозного атрибута – Торы, привезенной из Палестины. А вот совсем уж «странное» обвинение: «…В еврейские религиозные праздники 1949 года Шлифером, Давыдовым и Крутицким (членами правления религиозной общины) для участия в молебствиях было привлечено значительное число детей и подростков. Группа мальчиков исполняла песню “Сион, Сион”, зовущую евреев в Палестину». В той же справке на Шлифера приводились показания арестованного «еврейского националиста писателя Гофштейна, который рассказал о тесном контакте Шлифера с Михоэлсом и Фефером, а также с «арестованными за вражескую деятельность еврейскими националистами – врачами Этингером и Соловей».

Сотой доли всех обвинений было бы достаточно для формального оправдания физического уничтожения Соломона Шлифера, но все происходило по другому сценарию. 

В мае 1952 года в загорской Троице-Сергиевой лавре проходила конференция всех церквей и религиозных объединений СССР, посвященная вопросу защиты мира. Среди ведущих религиозных деятелей выступал и раввин Шлифер, который «достойно представил ценности иудаизма». Его речь была яркой, эмоциональной. Большое впечатление на присутствующих произвела та ее часть, где говорилось: «Слово “мир” для нас, верующих евреев, кроме общего понятия мира, имеет еще глубокое религиозно-символическое значение, поскольку “мир” – “Шалом” есть одно из имен Г-спода Б-га, Владыки мира, и мы за эту священную идею должны бороться вплоть до самопожертвования». 

В заключение конференция посылает приветственное письмо Сталину, где представители разных религий и конфессий обращаются к «дорогому Иосифу Виссарионовичу» с выражением преданности и пожеланиями «жить долго-долго на радость нашему народу и всему миролюбивому и прогрессивному человечеству». Под письмом двадцать семь подписей, двадцать пятая – раввина Шлифера. 

А в это время разгул антисемитизма достигает апогея. Меняется кадровая политика: евреев снимают с руководящих должностей, ограничивают их прием в вузы. После показательных похорон Соломона Михоэлса его посмертно лишают всех званий и наград, обвиняют в преступном сговоре с империализмом. Уже закрыт Государственный еврейский театр «в связи с засоренностью репертуара идейно-порочными националистическими пьесами».

В эти годы Совет по делам религиозных культов резко ограничивает деятельность религиозных общин, в том числе еврейской, вплоть до того, что запрещает ряд обрядов, проводившихся синагогой на Востряковском кладбище.

Конференция прошла в мае 1952 года, немного времени оставалось до начала самой громкой антисемитской кампании, «дела врачей», в результате которой должны были под видом спасения евреев от гнева народного выселить и уничтожить большую их часть.

Неизвестно, знал ли Соломон Шлифер о том, что разного рода осведомители, стараясь выслужиться и сохранить себе жизнь, собирают на него компромат, что в органах МГБ давно заведено на него дело и ждут только команды сверху, чтобы запустить карательную машину. Шлифер не вел дневников, не переписывался с единомышленниками, поэтому о его мыслях и чувствах можно только догадываться. Бесспорно, он понимал, что ходит по острию ножа. Уходили друзья, близкие по духу люди, и каждая потеря оставляла на сердце зарубку, а в голове мысль: «Может быть, следующим буду я». Родных Соломон Михайлович не посвящал в свои переживания, скрывая разрывающие душу боль и тревогу. Утешение находил в молитве, служении Б-гу и людям, не оставляя своими заботами семью, вернее, три семьи. Внучкам Софье и Тамаре, дочерям погибшего сына, Шлифер заменил отца. 

Рассказывает Софья Моисеевна: 

– Дедушка был очень нежен с нами. Он помнил все дни рождения, интересовался учебой, здоровьем. Каждое лето мы жили в Кратово, где снимали дачу дед с бабушкой и другие наши родственники. Это место было удобным: от станции Новая (по той же дороге) ходил трамвай, который довозил деда почти до самой синагоги. Иногда Соломон Михайлович отдыхал с Фанни Марковной на юге, выбирая места, где были действующие синагоги. Сохранилось одно письмо деда моей маме, где он подробно описывает условия быта и цены на продукты, и лист эвкалипта, на котором дедушка чернилами написал приветствие – на одной стороне листа мне, на другой – сестре Тамаре. Этот лист, как ни удивительно, не рассыпался от времени и остался нашей семейной реликвией.

Ко всем родным дед относился с любовью, а мою маму еще и очень уважал, считал, что она занимается благородным делом: мама работала в Институте дефектологии, с глухонемыми, многие из которых были одаренными в разных областях людьми. 

Не обделял вниманием Соломон Михайлович и Наташу с Инной. Но у этих девочек была полная семья, которую возглавлял Владимир Михайлович Кунин, талантливый инженер, участник трех послевоенных антарктических экспедиций. Все внучки ходили в синагогу, где у раввина и его жены была комната с отдельным входом, любили праздники, особенно Хануку, когда дед щедро одаривал их «ханукэ-гелд». Но, учась в советской школе, они, естественно, получали пионерско-комсомольское воспитание. Большие надежды Шлифер возлагал на внука Якова. С дочерью Ольгой и ее мужем, Эмануилом Михлиным, религиозным евреем, Шлифер всегда жил вместе, в одной квартире, и надеялся, что их сын Яков посвятит жизнь служению иудаизму. Но Яков не пошел по религиозному пути. Вместе с отцом и матерью в семидесятых годах он эмигрировал в Израиль, оттуда выезжал в другие страны, снова возвращался к родителям и рано ушел из жизни.

***

5 марта 1953 года умер Сталин, а через месяц центральные газеты опубликовали сообщение о ложных обвинениях врачей и недопустимых приемах, применяемых на допросах, вследствие которых погибли профессора М. Коган и Я. Этингер. О том, что чудом выжившие профессор Фельдман и другие невинно осужденные вышли из тюрьмы полными инвалидами и вскоре скончались, в прессе не сообщалось. Тем не менее времена менялись, наступала хрущевская «оттепель». В концертных залах зазвучали еврейские песни, люди могли говорить друг с другом на родном идише. 

Будучи человеком незаурядных дипломатических способностей, Шлифер и в самое тяжелое для евреев время добивался определенных условий для работы синагоги и религиозной общины. Теперь же, в период налаживания отношений с Советом по делам религиозных культов, он добился открытия при Московской хоральной синагоге ешивы для подготовки раввинов, канторов, резников. Для обучения раввинов требовались учебники, молитвенники, Талмуд. Эти книги издавались только до революции. Шлиферу удалось получить разрешение на издание сидура, сборника молитв, в количестве 5 тыс. экземпляров. У сборника были доброжелательные и менее доброжелательные рецензенты. Но даже самые придирчивые отметили, что «сборник антисоветских выпадов не содержит». При подготовке издания сидура молитва за здравие и благополучие тов. Сталина была заменена молитвой за здравие членов советского правительства и была внесена молитва за мир. Шлифер снова и снова проявлял свои дипломатические способности, соглашаясь с какими-то замечаниями издателей и в то же время отстаивая основные постулаты сборника. 

В пятидесятых годах, после смерти Сталина, многие общественные деятели, приезжавшие в Москву для установления дружеских отношений с Советским Союзом, интересовались положением евреев. Гости посещали синагогу в Спасоглинищевском переулке, присутствовали на службах. О каждом визите раввин должен был составлять подробный отчет с описанием содержания беседы. 

В это время в иностранной печати продолжают рассказывать о плохом положении евреев в Союзе. Деятельность Шлифера, его положение требуют большого напряжения: с одной стороны, сохраняется жесткий контроль властей, с другой – он обязан принимать иностранные делегации и отвечать на их вопросы. 23 мая 1956 года Шлифер принимал в синагоге женщин – членов Национальной ассамблеи Великобритании. Хорошо помня о недавнем «деле врачей», гости спросили: «Есть ли у вас антисемитизм?» На что раввин ответил: «Нет. Проявление антисемитизма преследуется по закону». Также Шлифер отрицательно ответил на вопрос о наличии сионистского движения в Союзе и заверил гостей в том, что «есть евреи, занимающие высокие посты». В том же году в Москве побывала делегация раввинов из США. Американцы в знак глубокого уважения подарили Шлиферу талит и ермолку. 

Еще одно важное событие произошло тогда в жизни Соломона Михайловича: в составе советской делегации он выехал в Париж на открытие памятника «Неизвестному еврейскому мученику». 

В пятидесятых годах в Москве проживало около 300 тыс. евреев. Почти все они потеряли родных в годы войны и сталинских репрессий. Люди старшего поколения находили утешение в посещении Хоральной синагоги, в чтении молитв на иврите, и не так было важно, что молодежь тех лет не была религиозной – за них молились их отцы и деды. Душой синагоги, ее духовным пастырем по-прежнему был Соломон Михайлович Шлифер. Самой большой радостью стало для него начало занятий в ешиве, которая была его творением, его гордостью. Большую часть времени он посвящал теперь своим ученикам. 

Весенний мартовский день 1957 года не предвещал ничего неожиданного, и, как всегда, Соломон Михайлович проводил занятия в ешиве. 

Скончался он скоропостижно, осознал ли этот момент – неизвестно. Для окружающих случившееся было шоком, для родных – трагедией. 

– Дед лежал на полу в саване, – вспоминает внучка Шлифера Инна Владимировна. – Бабушка сидела рядом, простоволосая, босая. Помню глиняные холмы Вострякова, мокрую могилу-лужу, куда опустили деда. Позже по моему эскизу там построили склеп. Недавно я была в Востряково. Неизвестная мне женщина положила цветы дедушке. Мы разговорились: «Соломон Михайлович венчал моих родителей. Мы его никогда не забудем…» 

Со смертью Шлифера закончился сложный, очень важный этап в истории Московской религиозной общины. 

Еще живы люди, которые знали Соломона Шлифера – доброго, мудрого, в чем-то наивного. Всю сознательную жизнь он помогал людям и молился за своих близких. А близким для него был весь еврейский народ.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №360)