Кем он был — солдатом или человеком свободных профессий? Прагматиком американцем или мистиком евреем? Чувствовал ли себя в конце жизни гражданином мира или так и остался южанином‑виргинцем, влюбленным в идеалы армейского братства?

Появился на свет Мозес Джейкоб Изекиль в столице Виргинии Ричмонде в 1844 году, в самом конце октября — а значит, под знаком Скорпиона. «Следовательно, — писал он потом в своих “Воспоминаниях”, — гордость была моей главной чертой; послушание закону — [footnote text=’Здесь и далее цитаты в переводе автора по изданию: Moses Jacob Ezekiel. Memoirs from the Baths of Diocletian. Detroit: Wayne State University Press, 1975.’]следующей[/footnote]».

Мозес был седьмым ребенком из четырнадцати в семье Джейкоба Изекиля, в то время процветающего торговца мануфактурой, и Екатерины де Кастро. Предки Изекиля, спасаясь от испанской инквизиции, осели в Голландии, а в 1808 году дед Мозеса по отцовской линии добрался оттуда до Филадельфии. Испанская фамилия матери Мозеса — подтверждение его сефардских корней и по другой линии.

Отец Мозеса был хорошо образован в еврейском понимании этого слова. «Мой отец, — вспоминает Мозес, — был хорошо пишущим и много читающим человеком. Он имел полное собрание трудов Маймонида… Он всегда говорил, что чудеса, если они вообще существуют, могут иметь научное объяснение, и Маймонид сам считал: то, что Моисей принимал за глас Б‑жий, на деле было его субъективным сознанием, говорившим с его же объективным сознанием. <…> Когда я был ребенком, отец повторял мне, что есть только одна религия в мире и содержится она во фразе: “Поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой”. Еще нужно верить в Единого Б‑га и иметь страх Б‑жий в себе». Отец Мозеса, несмотря на цивильную профессию коммерсанта, входил в добровольный отряд местной милиции.

Вообще, военное начало в семье было живо. В мемуарах Мозес упоминает нескольких близких родственников, которые участвовали в наполеоновских войнах. Например, двоюродного деда, который был награжден за отвагу самим полководцем прямо на поле боя: «Он был солдатом империи и срочнослужащим, когда Наполеон пришел в Голландию. Одним из развлечений моего детства было ходить в комнату дяди Луиса, где все стены были увешаны бесчисленными картинками с изображением Наполеона».

В еврейском квартале Ричмонда было немало глубоко верующих людей. «Когда я был маленьким, — пишет Мозес, — я часто навещал одну странную еврейскую семью, мистера и миссис Харрис; у них было несколько детей. Старик был очень малого роста, коренастый и содержал ветошную лавку; а его жена торговала фарфором и стеклом, свой товар она разносила в корзине. У них была опрятная комнатка позади магазина, где мне всегда были рады, и я тоже любил сидеть там и слушать странные истории, которые старик рассказывал. Он был очень религиозен… Как‑то он рассказал мне о мифической реке Самбатион, которая, по его словам, была открыта в центре Африки, на ней жили остатки десяти колен Израилевых. Эта река текла шесть дней в неделю, а в субботу, в шабат, отдыхала».

Когда Мозес вступил в возраст бар мицвы, в семье начались финансовые неурядицы, и мальчик переехал в дом деда, тоже в Ричмонде. Он уже страстно любил рисовать. Хотя родные это увлечение не поощряли, бабушка все же подарила ему набор масляных красок и разрешила брать уроки рисования. Желание учиться в Европе и стать художником становится у Мозеса все сильнее. И, несмотря на общую рационально‑прагматическую закалку, юный Изекиль переживает серьезный религиозно‑мистический опыт, о котором подробно рассказывает: «У меня всегда было острое желание отправиться в Европу изучать искусство, но я никогда не говорил об этом, поскольку не видел ни единого шанса на осуществление этой мечты. Но однажды ночью я увидел поразительный сон. Мне снилось, что я иду по ночной Главной улице и, взглянув на небо, вижу облако, полное света, которое вдруг превращается в огромный прекрасный лик с темно‑синими глазами… В изумлении, что это за облако, я различаю, что губы движутся, и слышу голос: “Если будешь жить праведно и соблюдать субботу, в конце концов ты сможешь пересечь океан и стать художником”. Этот сон был такой яркий, что я его отчетливо помнил, проснувшись наутро. Я взял лист бумаги и записал его. Потом вынул кирпич из стены в моей комнате, положил бумагу в отверстие и вернул кирпич на место».

Когда в 1861 году в США началась Гражданская война, Мозесу Изекилю исполнилось семнадцать. Ричмонд, крупнейший политический центр американского Юга, с его металлургическим и табачным производством, становится столицей Конфедерации, противостоящей Северу. На смотр туда прибыли кадеты Военного института Виргинии, расположенного в городке Лексингтон в предгорьях Аппалачей. И юный Изекиль, вдохновленный матерью, решает в него поступить. «Когда Гражданская война началась, она (мать. — О. Д.) сказала, что ей не нужен сын, который не будет сражаться за свой дом и свою страну; это ее заявление заставило бабушку назвать маму “бессердечной и бесчувственной”. Но я гордился словами матери; более того, когда госпитали наполнились умирающими и ранеными солдатами — северянами и южанами, она несла всю снедь, приготовленную для ее огромной семьи, в госпиталь, а семья сидела на хлебе и воде». И в сентябре 1862 года, когда Мозес был зачислен в Военный институт, в США появился первый еврей‑кадет.

Учеба давалась «вольному художнику» Изекилю нелегко. Хотя в его классе были дети высокопоставленных чиновников, например, сын губернатора Виргинии, сыновья богатых землевладельцев, «дедовщина», то есть постоянное унижение новичков, там не столько процветала, сколько входила в саму систему обучения. Первокурсники, которых называли «крысы», имели право ходить только по прочерченной для них у кромки тротуара желтой полосе; есть должны были за 45 секунд, не опуская глаз в тарелку, подвергались наказанию, опоздав на общий сбор на несколько секунд, и т.п. 

Мозес отказался пройти обряд тайного «посвящения в кадеты», на котором настаивали старшекурсники, и вскоре руководство института получило от дедушки Мозеса просьбу об увольнительной: приближался праздник опресноков. Красивый лицом, Мозес имел совсем не военное сложение. Его однокурсник вспоминает, что он походил на большеголового и коротконогого оловянного солдатика, сломанного посередине и склеенного по талии воском. Но зато художественный дар Изекиля не остался незамеченным — сохранились записки родственников его однокурсников, где восторженно описываются сделанные им скетчи.

В мае 1864 года корпус, сформированный из слушателей Военного института (его так и называли: «детский»), влился в действующую армию Конфедерации и участвовал в сражении в долине Шенандоа. Победа при Нью‑Маркете была одержана. Она помогла сохранить урожай пшеницы, которая так была нужна южной армии. Цена победы для «детского корпуса» составила десять убитых и 47 раненых. Среди последних оказался близкий друг Мозеса Томас Джефферсон, племянник третьего президента страны. Изекиль подобрал его смертельно раненным на поле боя, нанял телегу и повез к знакомым, жившим на окраине Нью‑Маркета.

В последние минуты жизни Томас попросит Мозеса прочитать ему главу из Евангелия от Иоанна: «В доме Отца Моего обителей много. А если бы не так, Я сказал бы вам: Я иду приготовить место вам» (14:2). И еврей‑кадет прочитает ему эти строки и затем будет на руках укачивать друга, пока жизнь того не покинет.

Потрясение от смерти Тома Джефферсона позже «ляжет в основание» одного из самых значительных монументов, созданных скульптором: «Виргиния оплакивает своих мертвецов». Гражданская война продолжалась. Мозес получает чин сержанта и заканчивает обучение уже в родном Ричмонде, куда временно перебазировался Военный институт — здание в Лексингтоне сгорело.

В Ричмонде семья Мозеса была дружна с семьей одного из самых видных генералов‑южан — Роберта Ли. Сразу после войны Ли стал президентом небольшого, но в будущем престижного гуманитарного колледжа, который и теперь граничит с Военным институтом в уютном виргинском городке Лексингтоне. Незадолго до выпуска генерал напутствовал кадета Изекиля совсем не по‑военному: «Я надеюсь, что ты станешь художником. Мне всегда казалось, что ты для этого создан». Благодарный Мозес дарит жене Ли одну из своих работ. Тогда же он начинает упорно заниматься скульптурой, создает барельеф отца и, обратившись к сюжетам Торы, делает утерянный ныне бюст «Каин. Отвергнутая жертва».

Завершив военное образование сразу после Гражданской войны, Мозес проводит год в Виргинском медицинском колледже, где прилежно изучает анатомию человека, а затем переезжает в Цинциннати (штат Огайо) и там поступает в художественную школу. Его первая статуэтка из глины хранится в музее Военного института и называется «Усердие»: девочка‑подросток сидит на пустой бочке и, держа на коленях раскрытый учебник, пытается вязать носок. Моделью молодому скульптору послужила младшая сестра. В этой статуэтке видны черты, которые всегда будут присущи Изекилю: абсолютное чувство красоты и соразмерности, изящество движения и подвластность материала руке мастера — кожаные ботиночки замялись, глядя на юбку девочки, забываешь о глине и видишь только мягкую и плотную ткань.

После Гражданской войны в разоренном Ричмонде царит неразбериха. Семья Изекиля потеряла все накопления, и молодой человек, как ему и привиделось в детстве, а также послушавшись совета друзей‑художников, летом 1870 года отправляется в Европу. Первой настоящей академией художеств для начинающего скульптора будет Берлинская, а его первым учителем — один из создателей дворца Сан‑Суси, а позже профессор академии Карл Альберт Вольф. И скоро 29‑летний Мозес Изекиль станет первым иностранцем, выигравшим престижную стипендию имени Михеля Беера для поездки и обучения в Риме. Награды он добился благодаря своему барельефу «Израиль».

Сам скульптор писал, что «в основе концепции — безымянная историческая поэма. Израиль представлен мощной мужской фигурой. Его рука заломлена за голову, а взгляд поднят к небесам в мольбе. Нога опирается на поверженного золотого тельца. В левой части барельефа женская фигура с короной на голове склонилась в печали — это Иерусалим, правее — последний царь Израиля опирается на свой сломанный скипетр; и там, где его кровь оросила землю, растет дерево в форме креста, к которому пригвожден Христос».

Оказавшись в Риме в 1879 году, Мозес как‑то проходил мимо полуразрушенного здания терм Диоклетиана и вдруг подумал, что это отличное помещение для мастерской скульптора, а когда ремонт закончили, он решил и жить там. Мозес провел в этом месте 30 лет, работая и принимая гостей, ибо скоро термы и студия скульптора‑американца стали обязательным местом посещения для его сограждан, путешествующих по Европе. Скульптора навестили президенты США Улисс Грант, Теодор Рузвельт и Уильям Тафт; писатель Марк Твен и миллиардер Джон Рокфеллер; знаменитый фотограф и галерист Альфред Стиглиц и многие другие. Заглядывали сюда и известные европейцы, среди которых император Германии и король Пруссии Вильгельм II, немецкий кардинал Гогенлоэ, итальянский патриот Джузеппе Гарибальди, венгерский композитор Ференц Лист.

Работал скульптор в основном с бронзой. Экспрессивность его фигур, живое обаяние лиц и поразительное ощущение осязаемости «металлических одежд» его героев поражает. Таковы «Слепой Гомер с поводырем» и «Томас Джефферсон», статуи Наполеона и «Виргинии, оплакивающей своих мертвецов».

Но столь же виртуозно работал скульптор и в мраморе. Одной из самых значительных его скульптурных групп стал заказанный «Бней‑Брит» грандиозный монумент «Религиозная свобода», сделанный Изекилем к Всемирной выставке 1876 года, которая проводилась в Филадельфии. Она совпала с празднованием столетия американской Декларации независимости. Изекиль работал над монументом два года, а оплаты ждал еще пять лет: цена монумента по тем временам была грандиозной — 20 тыс. долларов. Задумана была скульптурная композиция как «самая большая мраморная группа в мире» и весила больше 70 тонн. «Я хотел изобразить Свободу готовой к войне, но покрытой мантией мира. По правую руку стоит обнаженный юноша, символизирующий Веру, которая есть в душе любого человека. Левая рука женщины покоится на плите с надписью: “Конгресс не примет закон об установлении какой‑либо религии или о запрете на ее свободное исповедание”. В основание я поместил символ Америки — орла: он высматривает противника и прижимает пятой огромного змея — знак нетерпимости».

Торжественное открытие монумента состоялось в ноябре 1876 года. И заказчики, да и сам исполнитель были под большим впечатлением от работы. «Она стоила мне таких моральных и физических усилий, — писал скульптор позже, — что вряд ли их можно будет когда‑нибудь забыть».

Другой значительной для Изекиля работой стала статуя Томаса Джефферсона, автора Декларации независимости. В отличие от всех прочих памятников в работе Изекиля президент изображен молодым. Это Джефферсон тех времен, когда он создавал Декларацию. Статуя невелика. Сухощавая фигура Джефферсона помещена на колокол Свободы, который и сегодня можно увидеть в Филадельфии и который для современных американцев до сих пор является главным символом борьбы за независимость от Великобритании. Это его звон в июле 1776 года созвал жителей города на оглашение Декларации, а в середине XIX века он стал еще и символом борьбы за отмену рабства в стране. В скульптурную группу помимо президента входят четыре крылатые женские фигуры. Они олицетворяют Личную свободу, Правосудие, Религиозную свободу и Свободу государства.

И, наконец, третье большое достижение Изекиля. В 1910 году уже знаменитый скульптор получает предложение от Союза дочерей Конфедерации сделать монумент на Арлингтонском — знаменитом на весь мир — военном кладбище в Вашингтоне. «Я ждал этой возможности 40 лет», — отозвался скульптор и, сидя в приемной президента Тафта в Белом доме, на листке бумаги ручкой набросал проект монумента.

«Я хотел сделать героическую бронзовую статую, представляющую Юг, — писал Изекиль. — Стоящая фигура, величественная и печальная одновременно, с правой рукой, покоящейся на рукоятке плуга, и левой, протянутой вперед и держащей лавровый венок. Голова ее должна быть украшена венком из олив. На основании будет цитата из пророка Исайи: “И перекуют они свои мечи на орала и копья свои — на серпы…” (Ис., 2:4)

Под этим “тело” монумента должно опоясываться высоким круговым барельефом, показывающим жертву и героизм мужчин и женщин Юга».

Десятиметровый памятник был открыт в 1914 году президентом Вудро Вильсоном и стал самым высоким бронзовым монументом на Арлингтонском кладбище. Сам скульптор не смог приехать — началась Первая мировая война.

Руке Изекиля принадлежит множество великолепных бронзовых и мраморных бюстов, скульптурных портретов, безукоризненно красивых барельефов. Они имеют свою историю. Работа над памятником Эдгару По должна была завершиться к столетию писателя. Но необходимые 20 тыс. долларов собирались медленно, и скульптор предложил сам покрыть половину суммы, поскольку искренне восхищался талантом По. Сыграло роль и то, что большую часть жизни писатель провел на Юге, и более того, на родине скульптора — в Виргинии. Но беспокойный дух автора первых триллеров не дремал.

В первом варианте писатель был вылеплен Изекилем полуобнаженным, сидящим в кресле в окружении муз. На постаменте была выбита надпись: «В мечтах о том, о чем ни один смертный мечтать не решался». Глиняный слепок статуи был заменен гипсовым и подготовлен для отправки из римской студии Изекиля в литейную недалеко от Берлина. В то время когда слепок находился в здании таможни, ожидая транспорта, начался пожар, здание сгорело дотла, а фигура разбилась.

Через год скульптор подготовил второй слепок. Ожидая отправки в Берлин, эта фигура По также разбилась: в Италии началось землетрясение! Третий вариант статуи уцелел, но не мог быть переправлен в литейную, а позже — на родину Эдгара По из‑за начавшейся Первой мировой. И только в 1921 году статуя великого американца была установлена в Балтиморе.

Так и оставшись для американцев — европейцем, а для европейцев — американцем, Мозес Изекиль был при жизни удостоен множества высочайших наград. Он был посвящен в рыцари королем Италии Виктором Эммануилом II, получил крест «За заслуги в искусстве и науке» от герцога Саксен‑Мейнингенского и кавалерский золотой крест от германского императора Вильгельма II; была у Изекиля золотая медаль Королевского общества Палермо, серебряная медаль Всемирной выставки в Сент‑Луисе 1904 года и множество других.

Когда началась Первая мировая война, скульптор отложил все заказы и помогал в организации американо‑итальянского отделения Красного Креста. Заболев пневмонией, он умер в Риме весной 1917 года. Ему было 73 года. В конверте с пометой «Вскрыть после моей смерти» лежал листок с последней волей скульптора — похоронить его вместе с погибшими товарищами у основания мемориала на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне. Исполнить желание Изекиля стало возможно лишь в 1921 году. На каменной плите выбита надпись: «Мозес Изекиль, сержант, отделение С, батальон кадетов, Военный институт Виргинии».

О личной жизни скульптора известно немного. Но есть эпизод яркий. Впрочем, не эпизод — новая человеческая жизнь.

Когда Мозесу было 15 лет, в дом поступила красивая 25‑летняя экономка‑мулатка Изабелла Джонсон. Близкие отношения с хозяйским сыном Мозесом привели женщину к беременности и рождению дочери Алисы. После Гражданской войны Изабелла перебралась в Вашингтон, где зарабатывала на жизнь шитьем. Много лет Мозес ничего не знал ни о матери, ни о ребенке. Повзрослевшая Алиса тем временем поступила в Говардский университет в Вашингтоне, а через пару лет, когда Изекиль обрел европейскую известность, мать и дочь отправились в Европу в расчете начать жизнь сначала и создать семью. Но все уже изменилось: хотя Изекиль навещал Изабеллу и переписывался с ней, они были чужими, и вскоре мать и дочь вернулись в Вашингтон. Алиса завершила образование и стала работать учительницей. Она была редкостно хороша собой и никогда ни с кем не обсуждала свою семью.

Изабелла умерла в 1897 году, и тогда же Алиса вышла замуж за знаменитого чернокожего врача того времени Дэна Вильямса. Он первым сделал операцию на околосердечной сумке. Единственный ребенок Алисы и Дэна, а значит, и внук Мозеса Изекиля, погиб во время родов.

В Берлине скульптор познакомился с молодым немецким художником‑портретистом Федором Энке, общение с которым, возможно, переросло в более тесные отношения. Во всяком случае, известно, что путешествовали они всегда вместе.

Вслед за своим отцом, верой которого были альтруизм и простая человеческая этика, Мозес не был ортодоксально религиозным. Но его душа художника жаждала мистики. Один из близких друзей Изекиля итальянский философ Эрминио Троило пишет, что тот соединял веру в несколько философских систем. Он занимался спиритизмом и верил в бессмертие души, в то, что умершие имеют свободную волю и могут общаться с живыми. Верил в магию снов (вспомним эпизод о его ночном видении в отрочестве). В Риме он присоединяется к теософскому обществу. В чем‑то его вера соединяла иудаизм и христианство — свидетельство тому барельеф «Израиль».

Судьба скульптора, счастливая при жизни, была не так щедра к нему после смерти. Он делал безукоризненно красивые работы, просто они шли в ногу со своим временем, не опережая его. Так почему страна не ценит своих скульпторов‑классиков? Кем он чувствовал себя сам — евреем, американцем, гражданином мира?

«Старт Изекиля пришелся на начало импрессионизма, — отвечает главный в США специалист по творчеству скульптора, директор музея при Военном институте Виргинии, полковник Кит Гибсон. — В искусстве появились новые стандарты, но они не соответствовали его собственным. Модернизм казался ему «незаконченным искусством». Кем он себя считал? Думаю, он рассматривал себя как жителя американского Юга, и это для него значило больше, чем его еврейство. Он был просто виргинец. А религией его была религиозная свобода».

Стемнело. Я иду по кампусу Военного института. Справа от меня — огромный плац. «Крысы! Крысы!» — доносится оттуда. Через минуту из темноты встречным курсом выныривают две торопливые фигуры в мышиного цвета мундирах.

Слева обозначилась склоненная фигура «Виргинии, оплакивающей своих мертвецов», — одно из самых обаятельных творений первого в США еврейского скульптора‑кадета. На плече у Виргинии сидит птичка и что‑то тихо насвистывает.