Вообще‑то я не специалист по керамике, я специалист по черепкам. Наверное, это звучит забавно, но так и есть: я занимаюсь остраконами, то есть черепками, на которых что‑то написано. Однако, проведя немало времени в обществе археологов, все‑таки чего‑то нахваталась. Поэтому, увидев в Музее Земли Иудеи (Кирьят‑Арба) вот этот очаровательный кувшинчик, я уверенно сказала своей спутнице: «Микенский!» Ну посмотрите сами, как расположен рисунок и какие на нем олени!

Как же мне было неловко, когда во время следующего посещения музея его директор Давид Гольдман обратил мое внимание на аннотацию, которая не очень заметно, сбоку, сопровождает стенд. Этот кувшинчик — местный, XV–XIV веков до н. э. Он был найден в могильнике ханаанского периода недалеко от Хеврона вместе с другой посудой (небольшая часть ее видна на снимке), которую исследовал археолог Юваль [footnote text=’См.: Burial caves and sites in Judea and Samaria: From the Bronze and Iron Age / Hananya Hizmi and Alon De‑Groot eds. (Judea and Samaria Publications, 4). Jerusalem: Staff Officer of Archaeology, Civil Administration for Judea and Samaria, 2004.’]Пелег[/footnote] (трагически погибший во время раскопок в прошлом году). Однако в том же могильнике нашли импортную критскую керамику, так что «тлетворное влияние Запада» в этих местах вполне объяснимо. И со временем оно только усиливалось.

После того как в конце XIII века до н. э. произошел загадочный коллапс микенской цивилизации, некоторые из жителей Греции и греческих островов, а также целые группы населения Малой Азии двинулись на юго‑восток. Самое известное из последствий этого движения — это набеги так называемых «народов моря» на Египет и подконтрольные Египту территории. Об этом известно из египетских хроник и барельефов, на которых «пираты» в лохматых микенских шлемах падают под ударами египетских [footnote text=’См., например, барельеф из Мединет Хабу: H. H. Nelson. Medinet Habu I: Earlier Historical Records of Ramses III. Chicago, 1930. Pl. 39.’]воинов[/footnote]. Естественно, в этих набегах принимали участие только мужчины‑воины. Менее известно другое явление — неторопливое продвижение по суше целых кланов, с женщинами и детьми на [footnote text=’Подробно про это см.: Assaf Yasur‑Landau. The Philistines and Aegean migration at the end of the Late Bronze Age. Cambridge, 2010.’]телегах[/footnote]. По всей видимости, этих людей больше всего манил Египет с его гарантированными щедрыми урожаями, — ведь по данным новейших исследований, одной из главных причин коллапса конца XIII века стала длительная засуха и, соответственно, недород и [footnote text=’См., например, сообщение в «Нью‑Йорк таймс» от 22 октября 2013 года: Isabel Kershner. Pollen Study Points to Drought as Culprit in Bronze Age Mystery; эта небольшая статья заслуживает внимания, поскольку написана на основании беседы с одним из самых известных израильских археологов проф. Исраэлем Финкельштейном. Вкратце: вывод о длительной засухе в тот период был сделан на основании анализа отложений пыльцы деревьев на дне Тивериадского озера. ‘]голод[/footnote]. Однако в Египет их не пустили (хотя в качестве наемных воинов брали), и они осели севернее, то есть на территории будущего Израиля. И речь идет далеко не только об известных плиштим, филистимлянах. Некоторые другие «малые народы», с которыми пришлось взаимодействовать евреям после Исхода, также имеют эгейское происхождение.

О многочисленных археологических находках, связанных с их пребыванием в наших краях, можно рассказать многое. Однако сейчас мне хотелось бы затронуть другой вопрос — их следы в Танахе. Этому вопросу посвящена интереснейшая книга Отниэля Маргалита «Народы моря на Земле Израиля в эпоху [footnote text=’Тель‑Авив: Двир, 1988 (иврит). Английское издание: Othniel Margalith. The Sea People in the Bible. Wiesbaden, 1994. Отниэль Маргалит (1916–2013) был специалистом по библеистике и классической филологии.’]Писания[/footnote]».

Сразу оговорюсь, что Отниэль Маргалит не являлся представителем мейнстрима в библеистике, и некоторые его выводы нуждаются в проверке. Например, он выводит название города Кирьят‑Арба (как сказано: «Кирьят‑Арба, она же Хеврон», Берешит, 23:2) от эпитета Зевса «[footnote text=’Там же. С. 47.’]Арбий[/footnote]». Культ Зевса Арбия существовал на Крите, а сам эпитет образован от названия тамошней горы [footnote text=’См.: Словарь Стефана Византийского (VI век н. э.), Описание народов (Ethnica), Арбий.’]Арбий[/footnote]. Выше я упоминала критскую керамику, найденную в ханаанском могильнике в районе Хеврона, но все‑таки одно дело — приобрести некоторое количество модной посуды, и совсем другое — заимствовать специфический местный культ из настолько удаленного места. Вероятно, нашего Арбу, кем бы он ни был, нужно искать где‑то еще. Зато слово анак (в современном иврите «великан») действительно очень напоминает греческое слово анакс («царь, властитель»), которое зафиксировано уже в микенскую эпоху; правда, там оно звучало как wanax, однако начальная дигамма (w) в восточно‑греческих диалектах рано [footnote text=’См.: Robert Beeks. S. v. ἄναξ // Etymological Dictionary of Greek. Leiden, Boston, 2010. Р. 98–99.’]исчезла[/footnote]. То, что какое‑то слово напоминает другое слово, далеко не всегда говорит об этимологической связи между ними, обычно родственные слова в разных языках как раз оказываются непохожими. Но в данном случае почти совпадает и значение, поэтому анаким, жившие в районе Хеврона, вполне могут быть «вождями» эгейского происхождения (или же эгейское происхождение имеет их титул).

Греко‑эгейские «корни» филистимлян уже не вызывают сомнений у археологов. Достаточно посмотреть на этот пивной кувшин из Мегидо (XII–XI века до н. э.), экспонирующийся в Музее Израиля в Иерусалиме.

Человек играет на лире в окружении животных, которые как будто сошлись его послушать. Узнаете? Да, разумеется, это Орфей. Немногие встречающиеся в Танахе слова, заимствованные из плиштимского языка, имеют греческую этимологию: кильшон (трезубец), аргаз (ларец), лишка (зал совета) и другие. Ранние плиштимские надписи выполнены письмом, напоминающим кипро‑минойское. Имена плиштимских вождей имеют греческие параллели, например, царь плиштимского города Гата Ахиш, сын Маоха, к которому Давид бежал от царя Шауля (Шмуэль I, 27:2). Его имя соответствует имени троянского принца Анхиза у Гомера и, возможно, встречается в египетском тексте, относящемся к концу XVIII династии (около XIV века до н. э.), в форме «[footnote text=’R. A. S. Macalister. The Philistines (Schweich Lectures, 1911). Chicago, 1965. Р. 10.’]Акасу[/footnote]» или «[footnote text=’K. A. Kitchen. The Philistines // Peoples in the Old Testament Times / ed. D. J. Wiseman. Oxford, 1973. Р. 67.’]Акашу/Акашт[/footnote]». А имя его отца Маох считается искажением греческого имени [footnote text=’См.: A. Wainright. Caphtor‑Cappadocia // Vetus Testamentum. Vol. 6. 1956. P. 73–84.’]Махаон[/footnote]. И даже само название плиштим, согласно одной из теорий, происходит от греческого phyle histia (ионийское произношение более знакомого нам слова hestia, известного многим из нас, читавшим в детстве Куна, в качестве имени греческой богини очага Гестии, соответствующей римской Весте). Эту теорию выдвинул Аллен Х. Джонс в 1972 [footnote text=’A. H. Jones. The Philistines and the Hearth: Their Journey to the Levant // Journal of Near Eastern Studies. Vol. 31. P. 343–350.’]году[/footnote], когда еще не было археологических данных, которые подтвердили бы, что определенный тип очага принесли в Левант именно плиштим. А потом данные появились, и в немалом количестве: такие очаги нашли, например, в Тель‑Микне/Экроне и в [footnote text=’См.: Assaf Yasur‑Landau. The Philistines and Aegean migration at the end of the Late Bronze Age. Cambridge, 2010. P. 234–238.’]Ашдоде[/footnote].

Кроме филистимлян, которые достаточно «засветились» в качестве выходцев из Эгеиды благодаря археологическим находкам, Маргалит называет таковыми также гиргашитов, хивитов и гивонитян и даже включает в свою книгу в качестве приложения главку о совсем уже загадочных кенитах и книзитах. Кроме того, он объявляет прямо‑таки данайцами колено Дана. Это, конечно, немного слишком, но в его рассуждениях есть немало интересного. Например, глава, посвященная самому известному библейскому герою, происходившему из этого племени, Шимшону (Самсону). Всю главу я пересказывать не буду, отмечу только два момента.

Во‑первых, Шимшон уж очень похож на главного греческого героя Геракла. Настолько похож, что на это обратил внимание уже Евсевий Кесарийский (260/265–339/340 годы н. [footnote text=’Eusebi Chronicorum libri duo / Alfred Schoene ed. 2^nd edition. Dublin, 1967. P. 54. ‘]э.[/footnote]), и впоследствии этой темой занимались многие [footnote text=’См., например: J. L. Crenshaw. Samson, A Secret Betrayed, A Vow Ignored. London, 1979, и библиография там.’]исследователи[/footnote]. Между историей Шимшона и мифом о Геракле не только явные параллели, вроде истории со львом, но и далеко не явные — например, происхождение.

То, что герою приписывается сверхъестественное происхождение, — это для героя даже естественно. Но Геракла еще и усыновляет главная жена отца Гера, — в соответствии с некоторыми версиями греческого мифа, она символически кормит его грудью, да и его имя расшифровывается как «Слава Геры». Разве это можно сопоставить с историей Шимшона — ведь у его отца была всего одна жена? По мнению Маргалита, у этой детали все‑таки есть библейская параллель, но не в истории Шимшона из колена Дана, а в истории самого Дана, ведь его мать, Бильга, рожает его на коленях Рахели, любимой жены Яакова: «И она сказала: вот служанка моя, Бильга; войди к ней; пусть она родит на колени мои, чтобы и я имела детей через нее. И она дала ему Бильгу, рабыню свою, в жену; и вошел к ней Яаков. И зачала Бильга, и родила Яакову сына. И сказала Рахель: судил меня Б‑г, и услышал голос мой, и дал мне сына. Посему нарекла ему имя Дан» (Берешит, 30:3‑6). К сожалению, мы не можем прибавить к этим двум историям третью, которая касалась бы еще одного героя, на этот раз ближневосточного, которого также сопоставляют с Гераклом и Шимшоном, — Гильгамеша. История о его рождении просто не сохранилась в дошедших до нас фрагментах эпоса.

Во‑вторых, в истории Шимшона есть деталь, которую невозможно понять, не зная греческого. Что неизбежно наводит на мысль, что если не греческий источник, то как минимум какие‑то греческие элементы в ней есть.

После своей неудачной свадьбы с филистимлянкой Шимшон мстит ее соплеменникам: «И пошел Шимшон, и поймал триста [footnote text=’В оригинале упоминается шуаль, что на библейском иврите означает не лисицу, как в современном, а шакала.’]лисиц[/footnote], и взял факелы, и повернул хвост к хвосту, (и связал их,) и вставил по факелу между двумя хвостами в середину; и зажег факелы, и пустил (лисиц) на жатву плиштимскую, и выжег копны, и несжатый хлеб, и масличные сады» (Шофтим, 15:4‑5). Как отмечают исследователи, если таким образом связать лисиц и привязать к их хвостам зажженные факелы, то они будут просто крутиться, пытаясь освободиться от огня, и разбегутся кто [footnote text=’См.: J. A. Soggin. Judges. London, 1981, и библиография там.’]куда[/footnote]. Единственное описание чего‑то подобного можно найти у Овидия: 19 числа второго месяца, во время праздника, посвященного сбору урожая, в Риме привязывали горящую солому к хвостам лисиц и гоняли бедных животных по кругу (Фасты, 4:704‑712). По словам Овидия, этот обычай пришел из города Каркеолы, где убивали всех лисиц в память о том, что когда‑то мальчик в качестве мести лисице, которая загрызла его кур, привязал к ее хвосту солому и поджег, а сбежавшая лисица подожгла поля, и в результате сгорел весь город.

Российский читатель, возможно, вспомнит также месть княгини Ольги древлянам, когда, согласно Повести временных лет, в 946 году после безуспешной осады столицы древлян Искоростеня Ольга сожгла город с помощью птиц, к лапам которых привязали зажженную паклю с серой. Еще позже истории про подобное сожжение города встречаются у датчанина Саксона Грамматика (XII век) и у исландского скальда Снорри Стурлусона (XII–XIII века), и там тоже фигурируют птицы.

Что же это за факелы, привязанные к лисьим хвостам, откуда они взялись? Как говорится, защитники животных могут успокоиться — нет никаких факелов. Дело в том, что обычный греческий эпитет лисицы (алопекс) — это «факелохвостая» (лампурис), это слово встречается и у Эсхила, и у Феокрита, и у других авторов. То есть грек, говоря о лисице, уже имеет в виду, что ее хвост похож на горящий факел, и ничего привязывать к ней не надо. А вот контактирующий с этим условным «греком» семит, в языке которого такого эпитета у лисицы/шакала нет, вероятно, постарается найти ему объяснение. Маргалит считает, что история с лисицами Шимшона — это этиологическая, то есть объясняющая причины, легенда. А почему ее приписывают именно Шимшону? Да потому, что он — главный герой, не в том смысле, что он является главным персонажем Танаха, а в том, что является самым классическим геройским героем, какого только можно у нас найти. То есть он, может быть, и не микенского происхождения, как утверждает Маргалит, однако вполне вписывается в микенскую парадигму. В общем, микенцы, микенцы, кругом одни микенцы.