Прошлое наизнанку

«Между евреями есть очень хорошие люди»

Валерий Шубинский 22 января 2025
Поделиться

К 120‑летию «кровавого воскресенья» 9 января 1905 года

Эпопея Георгия Аполлоновича Гапона, одного из самых ярких, колоритных и противоречивых персонажей русской истории начала XX века, изучена неплохо. Но про одну ее сторону — соприкосновение Гапона с евреями и «еврейским вопросом» — специальных работ, кажется, не было. Между тем тут есть о чем поговорить.

Рузвельт из охранки и «офицерский корпус революции»

Гапон родился в 1870 году в Полтаве; родители его числились государственными крестьянами, но у семьи были старинные казацкие корни. Отец, служивший волостным писарем, захотел дать ему духовное образование. В Полтавской семинарии впечатлительный юноша стал «вольнодумничать», в частности увлекся толстовством. Последнее произошло вод влиянием Исаака Фейнермана, горячего толстовца еврейского происхождения, впоследствии известного как публицист (под псевдонимом Тенеромо) и один из первых русских киносценаристов (ему, между прочим, принадлежит сценарий фильма 1915 года «Уход великого старца»).

Семинарию Гапон, несмотря на эти метания, окончил, но сперва некоторое время не принимал сан, надеясь продолжить образование в университете. Потом практические соображения возобладали. Георгий, влюбившийся в дочь купца, женился на ней, был рукоположен в дьяконы, потом в священники, увлекся своим служением. В 1898 году он, овдовев в молодом возрасте, решил изменить жизнь: уехал в Петербург и по протекции полтавского епископа Иллариона поступил в Духовную академию. Учась там, он служил законоучителем в приюте для девочек на Васильевском острове, недалеко от Гавани, где в большом количестве встречались бродяги — «босяки». Заинтересовавшись темой, Гапон разработал проект социальной адаптации этих людей через систему артелей. Этот проект имел успех (в основном у светских благотворительниц), но в итоге это обернулось против отца Георгия. В результате ряда приключений он лишился службы и был исключен из Академии… и именно тут к нему на помощь пришли люди из Департамента полиции.

Конкретнее — Сергей Васильевич Зубатов. Биография его примечательна. Сын отставного обер‑офицера, управляющего доходным домом, был отчислен из седьмого класса гимназии (по желанию отца, которого бесило обилие евреев в дружеском окружении сына). Служил канцеляристом, держал вместе с женой платную читальню (это был довольно распространенный в то время среди интеллигенции вид заработка)… которую его друзья‑революционеры (в том числе будущий лидер эсеров Михаил Гоц) без ведома хозяев использовали в качестве явки. Дело раскрылось. Зубатов позднее утверждал знаменитому историку революционного движения Бурцеву, что именно тогда он и был завербован: от обиды на друзей стал сексотом. Через год Зубатова «раскрыли» революционеры. Ему оставалось перейти на штатную полицейскую службу, что он и сделал. Уже в 1896 году он был начальником Московского охранного отделения (способный был человек!), а в следующем году представил правительству проект организации рабочего движения под контролем полиции. «Если мелкие нужды и требования рабочих, — писал Зубатов, — используются революционерами для… антиправительственных целей, то не следует ли правительству как можно скорее вырвать это благодарное для революционера орудие из его рук и взять исполнение всей задачи на себя». Так же, как впоследствии Франклин Делано Рузвельт, Зубатов хотел спасти капитализм, придав ему более «культурные и демократические формы». Причем в его случае речь шла о спасении не только рыночной экономики, но и общественного порядка. Наличного общественного порядка — все равно какого. Зубатов признавался, что в демократическом республиканском государстве он тоже стоял бы на страже соответствующих институций.

Сергей Зубатов. 1888

Следом за Московским обществом взаимного вспоможения рабочих в механическом производстве в 1901 была создана Еврейская независимая рабочая партия. Казалось бы, уж евреев‑то среди московских рабочих почти не было: законы о местожительстве были строги. Но Зубатов придавал этому вопросу большое значение: «Среди евреев противоправительственные организации всегда находили наиболее энергичных и даровитых пособников, особенно в период террористических предприятий». По его словам, евреи составляют своего рода «офицерский корпус революции», и этому надо было препятствовать. В 1900 году в Москву привезли семьдесят арестованных бундистов из Западного края. Среди них была юная, 21‑летняя барышня по имени Маня Вильбушевич. Личность, прямо скажем, неординарная: достаточно сказать, что по окончании гимназии она, начитавшись Толстого, пошла работать на завод, принадлежавший ее брату. И не кем‑нибудь, а плотником («Женщины и мужчины равны», — объяснила она при аресте). Зубатову удалось увлечь Маню и нескольких ее товарищей (прежде всего Генриха Шаевича) своими идеями.

Маня Вильбушевич в молодости

Некоторое время зубатовская еврейская партия имела успех в Западном крае (в частности, в Одессе), но в конечном счете именно этот проект Зубатова и погубил. Шаевич, чтобы спасти пошатнувшееся после Кишиневского погрома доверие к себе, принял участие в организации массовой забастовки в Одессе. В результате Зубатову пришлось не только распроститься с должностью, но и отправиться в ссылку. Дружба с евреями опять роковым образом подвела его. Но это было позднее, в 1903 году. А годом раньше Гапон заинтересовал его как человек, способный организовать подконтрольное рабочее движение в столице.

К этому времени относятся воспоминания Мани Вильбушевич о встрече с отцом Георгием:

«Она сопровождала свою сестру, которая должна была выполнить ряд поручений. Сестра вошла в магазин, а Маня осталась ждать ее на улице. Стояла и разглядывала прохожих. Вдруг она услышала крик и увидела, как городовой пытается задержать старика‑еврея. В тот же самый момент откуда‑то появившийся молодой священник схватил городового за руку и попытался воспрепятствовать этому. Когда городовой гневно заявил, что это еврей, а евреи не имеют права свободно разгуливать по столице, священник пришел в ярость и назвал стража порядка антихристом, поскольку Господь создал мир для всех людей. Предъявив городовому паспорт, священник сказал, что берет старика под свою персональную ответственность. Растерявшийся полицейский отпустил еврея, а освободитель, взяв того под руку, пошел вместе с ним своей дорогой…»

Что это было — искреннее проявление чувств или эффектный спектакль, разыгранный на глазах у барышни? Через несколько дней Маня познакомилась с Гапоном, который, как ей показалось, «воплощал само благородство, чистоту и честность». Восторженное отношение к личности Гапона сохранилось у Мани Вильбушевич на всю жизнь. И надо же было, чтобы десятилетия спустя в Палестине ей, уже пламенной сионистке, пришлось работать бок о бок с его убийцей — Пинхасом Рутенбергом!

Евреи и 9 января

Оставшись без поддержки Зубатова, Гапон в 1903–1904 годах развернул собственный проект. Созданное им Собрание русских фабрично‑заводских рабочих Санкт‑Петербурга получило поддержку полиции и небольшую финансовую помощь, но — вопреки стереотипному мнению — она составляла ничтожную часть бюджета организации. Созданная Гапоном система чайных, клубов, танцевальные и литературно‑музыкальные вечера позволили очень быстро перейти на полную самоокупаемость. Первый российский профсоюз рос стремительно; он выплачивал пособия больным и нетрудоспособным, при нем действовал лекторий, начали создаваться потребительские кооперативы. Трудовые споры Гапон решал через образовавшиеся у него административные связи. Естественно, работодателям это не нравилось. В конце 1904 года на Путиловском заводе были демонстративно уволены сразу шесть членов гапоновского Собрания.

Это совпало с политическим кризисом в России. Воспользовавшись неудачами в войне с Японией, либералы и социалисты начали наседать на правительство. Непоследовательные реформаторские попытки Святополк‑Мирского (блокировавшиеся консервативным окружением царя) только разжигали аппетит. Общественность стала обращаться к власти с воззваниями и петициями конституционного содержания. Желательно было такое же обращение от рабочего класса. На собрания гапоновцев зачастили агитаторы. Одним из них был помощник присяжного поверенного Марк Александрович (по паспорту Мордехай Айзикович) Финкель, который прежде читал в Собрании лекции и был его юрисконсультом.

Гапон поначалу пытался этому противостоять. Он внушал рабочим, что интеллигенты, подобные Финкелю, пытаются «использовать рабочий класс для своих целей» (в чем была доля истины). При этом, увы, не обходилось и без антисемитских выпадов. В разговоре с журналистом А. Филипповым Гапон «проявил столько ненависти к еврейству и его способностям все захватить и использовать», что последний принял самого Гапона (смуглого и горбоносого южанина), за комплексующего выкреста‑самоненавистника.

По словам одного из тогдашних друзей Гапона, оперного певца И. И. Павлова, «на еврейский вопрос Гапон смотрел <…> так, как подобает современному человеку и в особенности социалисту, но <…> лишь в теории, — а на практике он евреев не любил». Подобная раздвоенность не была невидалью среди интеллигентов той поры. Если учесть, что Гапон был уроженцем Украины, где национальные и религиозные отношения всегда были обострены, что он происходил из крестьян и получил духовное образование, удивляться тут тем более нечему. Когда отец Георгий защищал на улице старика‑еврея от полицейского, когда он устанавливал контакты с Бундом или приглашал в качестве лектора того же Финкеля, он действовал в соответствии со своими взглядами «современного человека и социалиста». В иные моменты (особенно если дело доходило до серьезного спора) пробуждались давние, из детства идущие предубеждения.

Дальше, как известно, стихия событий повлекла Гапона за собой. Он вынужден был санкционировать всеобщую стачку, согласиться с идеей петиции, а потом уже сам выдвинул идею всеобщего шествия к Зимнему дворцу для подачи этой петиции. Николай II самоустранился. Министры, военные, городские власти, чьи зоны ответственности накладывались друг на друга, растерялись.

Священник Георгий Гапон и градоначальник Иван Фуллон на открытии Коломенского отдела Собрания русских фабрично‑заводских рабочих. Санкт‑Петербурга. 1904

В последние два дня перед 9 января в окружении Гапона появился инженер Петр Рутенберг, бывший начальник инструментальных мастерских Путиловского завода, высокий немногословный человек, выглядевший старше своих двадцати шести лет. Гапон знал его как «товарища Мартына». В свое время Пинхас Моисеевич Рутенберг крестился ради брака с православной; судя по всему, Гапон не воспринимал его как еврея. В те часы, когда стало ясно, что войска демонстрацию не пропустят, а отменить ее уже невозможно, Рутенберг выступил с отчаянным планом: «Если бы войска стреляли, забаррикадировать улицы, взять из ближайших оружейных магазинов оружие и прорваться во что бы то ни стало к Зимнему дворцу». «Товарищ Мартын» прочертил возможные маршруты и указал адреса магазинов с оружием. Никто ими, конечно, не воспользовался. Но зато Рутенберг после выстрелов увел от Нарвских ворот и спрятал у Горького самого Гапона. Так началась их роковая дружба…

Пинхас Рутенберг

В списке из 119 опознанных жертв Кровавого воскресенья шесть еврейских фамилий. Из них двое рабочих (хотя евреев‑рабочих в Петербурге было почти так же мало, как в Москве) — наборщик Гирш Баранский и путиловский чернорабочий Мовша Белунский, студент Горного института Борис Лури, аптекарский ученик Завел Рабинович и две женщины — служащая страхового общества Мария Бердичевская и зубной врач Уда Шахнович.

«Самый гадкий народ» / «любимый народ Христа»

Бежав в Женеву, Гапон метался между социал‑демократами и эсерами: и те и другие жаждали заполучить в свои ряды приобретшего огромную популярность народного вождя. Все же в итоге он остался вне партий, и именно поэтому ему предложено было председательствовать 2 апреля 1905 года на объединительной конференции социалистических и национальных партий. Подготовлена эта конференция была на деньги японского Генштаба, чего Гапон не знал — но для более опытных политиков это было секретом Полишинеля. В ходе конференции возник вопрос о самоопределении меньшинств — в том числе евреев. Выдающийся еврейский этнограф и одновременно видный эсер С. Ан‑ский (Раппопорт) описывает ее так:

«…Один из участников конференции выступил с предложением, чтобы конференция определила свое отношение к вопросу о еврейской национальной автономии и вынесла по этому поводу определенную резолюцию… Вмешался в дебаты и Гапон, и совершенно неожиданно выступил горячим защитником еврейского полноправия, гражданского и национального. Смысл его речи был тот, что евреи такая же нация, как и поляки, армяне, литовцы и другие, и имеют такое же право на национальную автономию. Указывают, что у евреев нет своей территории. Но из этого можно сделать лишь тот вывод, что им должна быть отведена в России особая территория».

Гапон не раз говорил вслух (в том числе и в эти самые месяцы), что евреев в русском революционном движении не в меру много и что это не идет на пользу делу. Приехавшему к нему соратнику Николаю Петрову он с досадой говорил, что «сейчас во главе всех наших партий стоят евреи, а ведь это самый гадкий народ не только у нас в России, а везде». Возможно, он полагал, что, если выделить евреям собственную «делянку», они будут не так страстно заниматься общими делами. Так что в его метаниях между тайным антисемитизмом и демонстративным публичным филосемитизмом была своя логика — помимо общего духа эпохи, о котором мы уже говорили.

Вскоре Ан‑ский и Гапон оказались участниками общего проекта, непосредственно связанного с еврейским вопросом.

Семен Ан‑ский. 1910

В середине мая Гапон уехал из Женевы в Лондон. Это было связано с работой над мемуарами — в сотрудничестве с журналистом российско‑еврейского происхождения Давидом Соскисом (который писал сразу по‑английски по рассказам Гапона). В разгар этой работы он получил от Ан‑ского предложение написать брошюру против начавшихся в России (и напрямую поддерживавшихся полицией) еврейских погромов. Гапон вызвал Ан‑ского в Лондон для совместной работы. Предложенный Ан‑ским черновик Гапону не понравился. На следующее утро он показал собственный текст — совершенно готовый. Это был лучший образец его проповеднической, ораторской прозы.

«Отчего ж ты, великий русский народ, народ христианский, зная всю эту истину, готов явно идти против Спасителя, против человечности? Отчего же ты распаляешься глухой ненавистью, лютой яростью против евреев, жидами тобою прозываемых?.. Как думаешь ты, если бы Христос Спаситель наш явился теперь в своем земном виде в нашу Русь святую, то не заплакал ли бы Он еще горше вторично, видя как ты празднуешь светлое Его воскресение великими погромами Его народа любимого — бедноты еврейской?»

«Самый гадкий» народ внезапно оказывается «любимым народом Христа» — правда, это относится, в соответствии с социалистической доктриной, только к еврейской бедноте. Виновником же народного ослепления оказывается, разумеется, проклятое самодержавие и его слуги.

Лишенный сана и тяжело переживавший это Гапон вновь почувствовал себя священником — и упражняется в красочной риторике:

«О русский народ, где, где дети твои, от работы, от мужицкого хозяйства, от семейств оторванные? Где они? Едят ли их, бездыханных, чудовища водные в пучинах океанских или им хищные птицы очи выклевывают на полях маньчжурских? Или они, бедные, умерли с голоду и холоду, от забот их начальников неспособных, генералов предателей?

Где, где дети твои, русский народ?»

В этом воззвании‑проповеди Гапон вступает в риторическое соревнование с Иоанном Кронштадтским — с его обличительным письмом после Кишиневского погрома, причем в этом соревновании он заранее обречен на победу, так как отец Иоанн от своего письма, как известно, отрекся и перед погромщиками извинился. В гапоновской брошюре Иоанн презрительно упоминается как «один из хитрых и трусливых попов, прислужников царских».

По словам Ан‑ского, «немецкий еврей‑миллионер, глубоко убежденный в магическом влиянии Гапона на народные массы, пожертвовал 3000 франков на издание брошюры, и это дало возможность издать ее в количестве 70 000 экземпляров… Какая часть… проникла в Россию, трудно сказать».

Никакого влияния на дальнейшее развитие события брошюра, конечно, не оказала.

«Они хорошо знают, что значит, когда преследуют»

После возвращения из Лондона начался закат Гапона. Сначала он принял участие в на редкость колоритной и на редкость нелепой истории с пароходом «Джон Графтон», который должен был доставить в Россию орудие (купленное все на те же японские деньги) для вооруженного восстания. В ходе этой эпопеи он сблизился с анархистом‑синдикалистом Владимиром Александровичем Поссе. Вместе они решили создать на базе гапоновского Собрания «Российский рабочий союз». Так как оба они находятся в этот момент в Финляндии (формально входившей в состав Российской империи, фактически на время революции почти вышедшей из повиновения и превратившейся в революционный заповедник), учредительный съезд Союза организуется в Териоках — у тогдашней границы Финляндии с собственно Россией. Гапоновцы прибывают из столицы на дачном поезде. Кроме того, в съезде участвует сподвижник Поссе по имени «товарищ Михаил», или М. Белорусец (в реальности — белорусский еврей; фамилия его, кажется, неизвестна). По словам Поссе, Гапон, обращаясь к своим последователям, сказал в том числе следующее:

«Разочаровался я, товарищи, в партийных революционерах, во всех этих эсдеках и эсерах. Нет у них заботы о трудовом народе, а есть дележка революционного пирога. Есть друзья мои, не только казенный, но и революционный пирог. Из‑за него они и дерутся, и все жиды; во всех заграничных комитетах всем делом ворочают жиды, и у эсдеков, и у эсеров. Даже во главе боевой организации у них стоит — жид, и еще какой жирный…»

В этот момент Гапон замечает мрачно усмехающегося «товарища Михаила» и начинает смущенно объяснять, что «жиды — это не евреи». В этой банальной мерзкой ситуации оказывается автор только что изданной 70‑тысячным тиражом брошюры против антисемитизма. Добавим, что между Гапоном и Поссе на том же «съезде произошел резкий разрыв» (не из‑за еврейского вопроса) и что «товарищ Михаил» предлагал Владимиру Александровичу расправиться с сомнительным союзником физически («…Примириться, а затем пригласить его покататься на лодке и выбросить за борт»).

Дальше начинаются истории еще более темные и запутанные. После Манифеста 17 октября 1905 года Гапон возвращается в Россию, пытается восстановить свою организацию, вступает ради этого в переговоры с Витте, по его заданию снова уезжает за границу, где ведет агитацию против вооруженного восстания и за примирение с правительством… и мгновенно превращается (в глазах революционной прессы) из революционного героя в предателя и провокатора.

С каждым месяцем он все больше запутывается. Непрозрачные переговоры с властями о возвращении конфискованных в январе средств Собрания и последовавшие полукриминальные скандалы компрометируют его еще больше — в том числе в глазах его верных приверженцев. А между тем восстание уже состоялось и было подавлено — властям Гапон становится не нужен. Фактически возобновить деятельность Собрания не дают; шеф охранки Рачковский начинает с Гапоном странную игру, требуя от него уже непосредственной помощи в деле борьбы с революцией.

Георгий Гапон. Последнее фото

С присущим ему сочетанием крестьянской хитрости и безумного авантюризма Гапон реагирует на эту ситуацию двумя совершенно несовместимыми способами. С одной — требует (для оправдания перед прогрессивной общественностью) «суда чести». Защищать себя он поручает знаменитому адвокату Сергею Петровичу Марголину. Журналисту Грибовскому он говорил о нем так: «Он очень хороший человек, хоть и еврей. Знаете, между евреями есть очень хорошие люди. Я многих знал. Они сами хорошо знают, что значит, когда преследуют…» (на этой точке, видимо, остановились качели гапоновского анти‑/филосемитизма; Марголин, впрочем, евреем был только по крови: сын выкреста Павла Васильевича Марголина, гебраиста и еврейского цензора, он был воспитан в православии).

К сожалению, Гапон одновременно затеял и другое — попытался втянуть в сложные игры с властями и полицией, цели которых толком и сам не понимал, «товарища Мартына», которого ошибочно считал одним из вождей эсеровских боевиков. Впрочем, главного их вождя он знал — того самого «жирного жида», которого в партии называли «Иваном Николаевичем». То есть — Азефа. Гапон, однако, и близко не догадывался, какому виртуозу двойных игр он перешел дорогу. То, каким образом в результате азефовских интриг Рутенберг, честный и благородный человек, которому отдавали должное и враги, организовал в Озерках 28 марта 1906 года убийство своего друга, многократно описано — прежде всего самим Рутенбергом. Как и последующее отречение от него партии. Вероятно, если бы не это, Пинхас Рутенберг не отошел бы от революции, не вернулся бы в иудаизм, не стал бы выдающимся инженером и выдающимся деятелем сионизма.

Что же касается Гапона, то в его случае «еврейский вопрос» получил именно такое — трагическое — разрешение и завершение.

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

Революция, «изъязвленная злословием штыков»

С чем связано появление мифа, будто евреи манипулировали Керенским и Временным правительством и это приблизило Октябрьский переворот? Как еврейское население России относилось к партии Ленина‑Троцкого и как еврейские партии встретили Октябрьские события? Действительно ли евреи саботировали многие мероприятия советской власти?

Неизвестный Андрей Соболь

Жизнь и творчест­во Андрея Соболя, одного из первых, если не первого, переводчика Шо­лом-Алейхема на русский язык, писателя с широко и разнообразно представленной еврейской тематикой, еврейскими персонажами и еврейскими заботами и переживаниями, практически не изучены.