Тебя славит молчание, Б-г на Сионе.

Теилим, 65:2

Поговорим о том, о чем говорить не надо вовсе, тем более месяц тишрей начинается с Рош а-Шана, дня, которому лишние слова только вредят. Но, как дальше станет ясно, вредят они тем, кому слова не нужны, а кто без слов не понимает, тому придется все-таки объяснять словами.

Начнем по порядку. Праздник Рош а-Шана в Торе назван «днем (прерывистого) трубления» (Бемидбар, 29:1) или днем «напоминания (о себе прерывистым) трублением» (Ваикра, 23:24). К чему это трубление, в Торе не говорится, и, вероятно, в тех поколениях, когда Тора была дана, все люди это понимали без дополнительных объяснений. Нам это по умолчанию непонятно, нужно объяснение, зачем же мы трубим. Оно давно составлено р. Саадьей Гаоном (Х век), и его раз за разом помещают во все книги и статьи, посвященные трублению в Рош а-Шана. Так как наши мудрецы, жившие на Востоке, очень любили систематизированность и капитальность, список этот не просто последовательный, а даже пронумерованный, где каждый пункт предваряется уведомлением, какой он по счету, и что интересно — все десять пунктов этого списка открываются так или иначе «напомнить нам о…». Не то чтобы р. Саадья Гаон здесь что-то придумал новое: в конце концов, уже в Талмуде предписано кантору в молитву Рош а-Шана вставить десять стихов, напоминающих о царской власти Всевышнего, и еще десять стихов о том, что Всевышний помнит о Своих творениях, и еще десять стихов — о роли в этом деле шофара. Но все же Саадья Гаон с этим своим списком выглядит каким-то слишком рациональным — не зря его часто называют «схоластом» в научной литературе. Все должно быть обдумано и взвешено, а то, что разуму недоступно, о том и размышлять не следует. Только не подумайте о раве Саадье плохо — его вклад в возможность понять и осмыслить то, что находится на самой грани познаваемого, огромен, но тем не менее если бы он захотел взять себе девиз, то им наверняка стали бы слова Бен-Сиры: «В то, что от тебя сокрыто, не лезь… что тебе повелели, то и делай — нет тебе дела до сокровенного».

В Талмуде (Рош а-Шана, 16а) этот вопрос задается: «Зачем трубят в шофар (в праздник Рош а-Шана)?» На это рабби Ицхак отвечает: «Зачем трубят?! Милосердный велел трубить, вот и трубим». Ответ чем-то напоминает реплику Портоса из «Трех мушкетеров»: «Я дерусь, потому что дерусь». Почему Портос объясняет свои мотивы именно так, мы знаем из предшествующего рассказа Дюма. А вот причину подобного ответа рабби Ицхака хотелось бы понять. Очевидно, что на самой поверхности лежит ответ: «По каким бы причинам Всевышний ни заповедал нам трубить, мы бы все равно трубили, а потому какая разница». Но ведь рабби Ицхак — одна из самых фантастических фигур Талмуда, и он никогда не уклонялся от ответов на сложные вопросы, причем его склонность к тому, что мы называем «тайна», видна невооруженным глазом и на вопрос «Зачем?» он всегда дает четкое объяснение. А может быть, и этот ответ рабби Ицхака действительно содержательный? Рамбам, среди всего прочего, пишет, что существует отдельная заповедь молиться Всевышнему во время беды, и это мы учим из слов Торы (Бемидбар, 10:9): «Когда приблизится война к твоей стране, когда вас будут теснить враги, трубите в трубы, и о вас вспомнит Г-сподь, ваш Б-г, и получите победу над врагом». Где здесь Рамбам увидел молитву, понятно не сразу. Ясно, что во время беды следует трубить в трубы: «…и о вас вспомнит Г-сподь, ваш Б-г». А в следующем стихе говорится: «А в день радости вашей… трубите в трубы… и будет это напоминанием о вас перед Г-сподом, Б-гом вашим». В оригинале для обозначения трубления в трубы используются два разных глагола. Второй из них, употребленный в том месте, где речь идет о трублении в радости, происходит от «вбивать кол» и обозначает непрерывный сигнал трубы. Во время путешествия по пустыне такой сигнал означал сбор. Первый же глагол, обозначающий тот способ трубления, который предписан для оповещения о беде, происходит от глагола «ломать», и понятно, что в этом случае звучит прерывистый сигнал. Во время путешествия по пустыне этот сигнал подавался перед началом похода. Так вот именно этот, последний, сигнал и есть сигнал Рош а-Шана. Здесь, конечно, можно было бы удовлетворенно заметить, что наши предки, знакомые с трубными сигналами, прекрасно понимали, почему в Рош а-Шана трубят о беде и походе, — все же новый год начинается, а это новое путешествие, длиною в год. Точно так же, между делом, нам становится ясно, почему в трублении в Рош а-Шана предписано всякий дробный сигнал сопровождать протяжным — какой же поход без предварительного сбора всех частей! Но важна другая сторона темы: трубление в трубы — это не напоминание нам о том, что у нас беда, это не сигнал горниста «собирайтесь», хотя и это тоже. Это еще «напоминание о нас», то есть молитва.

Рав Хасдай Крескас, скоропостижно скончавшийся в Сарагосе в 1410 году в возрасте шестидесяти лет, оставил неотредактированную книгу «Свет Г-споден». Читать ее совершенно невыносимо, но надо — потому что ее написал гений, который перевернул представление людей об устройстве мира. Так вот, когда он приходит к доказательству того, что уровень заботы Создателя о творениях неоднороден по времени и пространству, он в качестве одного из аргументов приводит именно трубление в Рош а-Шана: «Возвести над нами Царя, пребывающего на Небесах, объединиться с Ним под Его правлением». Сигнал трубы — это не просто знак подданным, что сейчас выйдет Царь. Как раз об этом аспекте пишет Саадья, когда говорит: «напомнить нам… о царской власти Всевышнего». Рав Хасдай пишет об обратной стороне — о трублении в шофар как о знаке Самому Царю. И это даже не молитва, а нечто другое, что словами трудно выразить: мы не просим о помощи, мы не обращаемся к Нему с мольбой о спасении. Это просто сигнал, посылаемый с земли на Небеса, что пора.

Этот сигнал не нуждается в наших словах, как не нуждается и в текстах молитв. Если внимательно читать молитвенник, составленный на Рош а-Шана, то легко обнаружить, что в день суда — а Рош а-Шана — это День Суда — нет молитвы о прощении и нет просьб. Есть смирение перед Царем — «как угодно Тебе, так и делай». В словах, строго говоря, здесь нет нужды. Это должно быть на ином уровне общения с Б-гом.

Величайший гений еврейской философии, тот, кого иначе как «великим орлом» не называют, и это, конечно же, рабби Моше бен Маймон, всю жизнь мучался, пытаясь сформулировать взаимоотношения между тем, что он называл «силой воображения», с одной стороны, и разумом — другой. «Сила воображения» — это, по Рамбаму, не фантазия, хотя и она тоже, а то, что ученые называют невербальным мышлением, проще говоря, это образное мышление, не оформленное в слова. На протяжении всей жизни Рамбам менял свои представления об отношениях между интеллектом и образным мышлением. Иногда он утверждает, что именно образное мышление — виновник всех ошибок человека и всех мыслимых заблуждений (Море невухим, 1:73, замечание к предисловию 10). Иногда же он говорит о необходимости соединения интеллекта с фантазией. В конце концов, он как-то написал (там же, 2:6): «Образное мышление называется ангелом, а интеллект (словесное мышление) называется херувимом. И как прекрасно это суждение для тех, кто понимает, и как оно ненавистно для невежд». Перед этим же Моше бен Маймон говорит, что этот ангел с этим херувимом общаются. Интересно, какого из двух херувимов здесь подразумевает Рамбам — того, что в книге Берешит охраняет «дорогу в Райский сад с мечом обоюдоострым», или того, который в книге Йехезкеля направляет Колесницу, или же обоих — ведь разум должен и направлять свободные образы, и следить за тем, чтобы фантазия не перешла указанных ей границ? В любом случае, звук шофара обращен не к разуму и интеллекту, а к другому уровню мышления человека — к невербальному. Понятно, что раввины для того и существуют, чтобы объяснить херувиму-интеллекту, в каком направлении указывать дорогу ангелу невыразимых мыслей, и они пытаются вербализировать то, что в слова облечь невозможно, да и вообще, в конце концов, существует не на уровне слов.

Молящиеся с арбаа миним, «четырьмя видами» растений: этрогом (один из цитрусовых), хадассим (мирт), лулав (нераскрывшаяся пальмовая ветвь), аравот (верба). Синагога «Толдот Аарон» в Меа Шеарим, Иерусалим

Нет ничего удивительного в том, что на Рош а-Шана приходится еще одно действие, которое не является молитвой. Это то, что называется «поеданием «символов»: принято есть яблоки в меду, чтобы год был слаще, и т. п. Сегодня, так как мы разучились мыслить не словами, перед каждым из этих блюд-символов принято разъяснять, в знак какого ожидаемого будущего мы его едим. Но ведь на самом деле все это говорить не предполагалось — едим, и все. Сказал Абайе: «Символы — тоже вещь, пусть будет привычно для человека есть в Рош а-Шана тыкву, клевер, порей, свеклу и финики» (Критот, 6а). Ничего сверх этого Талмуд не говорит — есть надо (в другой версии даже не обязательно «есть», а достаточно «посмотреть») и не надо объявлять — зачем. Известно, что проговаривать значение символов начал рав Гай Гаон (ХI век), а вот обычай, ныне кажущийся безусловным, формулировать это в виде молитвы, превращая поедание в символическую просьбу, появился, кажется, только около ХIV века. То, что этот обычай распространился по всем общинам, доказывает, насколько мы стали интеллектуальными и прекратили доверять свободному образному мышлению, полагая, что все общение с Создателем, благословен Он, следует свести к словесно выраженным идеям. Р. Моше бен Маймон был бы, безусловно, доволен этим, потому что «мышление без слов» — это то, что равняет нас с животными, а логика и вербальное, отвлеченное мышление делают человека человеком. Впрочем, я не уверен, что животные понимают, что такое символ.

Самое удивительное во всей этой истории то, что в месяце тишрей есть еще одна заповедь, к которой не нужны слова, — это заповедь лулава. В праздник Суккот нужно взять ветки мирта, нераскрывшийся пальмовый лист, ветки ивы и плод этрога и помахать ими на шесть сторон света (потому что, кроме севера, юга, востока и запада, есть еще верх и низ, о которых забывать не следует). Возникает естественный вопрос: зачем? Это не значит, что существует единственный ответ, — в конце концов, даже если мы так и не узнаем ответа, нам все равно придется выполнять эту заповедь, потому как кто осмелится не выполнить повеление Творца? Но любая заповедь требует объяснения. Практически сразу на ум приходит классическая проповедь Талмуда о том, что четыре растения в этом букете символизируют четыре типа евреев, а так как нельзя выполнить заповедь без одного из растений, то этот букет — символ единства народа. Безусловно, единство народа — вещь важная, просто необходимая для выживания нашего народа, но достаточно очевидно, что букет праздника Суккот призван проиллюстрировать идею единства, а заповедь дана для чего-то другого. Много чего написано о значении этой заповеди, и каждый раз мы сталкиваемся с тем, что четыре разновидности букета все же символизируют нечто, существующее само по себе и без праздничного букета Суккот.