Леонид Юзефович только что стал лауреатом премии «Национальный бестселлер» (о чем 5 июня было объявлено в Петербурге). Лучшим был назван его роман «Зимняя дорога», претендующий в этом году и на премию «Большая книга». Леонид Юзефович рассказал корреспонденту «Лехаима» о том, почему он выбирает жанр документального романа и о том, что волнует его как писателя.

Из архива Леонида Юзефовича

Леонид Юзефович ← Мой отец, мама и отчим из Москвы, учились в одном классе и окончили школу в 1939‑м. Мама поступила в мединститут, но окончила его уже в эвакуации, в Уфе. С 1943‑го — врач на фронте. Между прочим, вела там дневник, понятия не имея, что за это можно угодить под трибунал. Но никто не донес. Мама любила Блока и возила с собой томик его стихов (малая серия «Библиотеки поэта», были такие карманные издания). Самое удивительное, что после войны она привезла его обратно. Для меня эта потрепанная синяя книжечка была своего рода реликвией. Студентом я подарил ее одной девушке в залог нашей будущей вечной любви, которая закончилась через два месяца. А Блок так у этой девушки и остался.

Мой будущий отчим в 1939‑м поступил в Бауманское высшее техническое училище, а будущий отец — только через год. После начала войны он сразу ушел на фронт, а отчим попал в танковое училище. Но в октябре 1941‑го вышел приказ ГКО о том, что студенты, окончившие два курса некоторых важных вузов, должны вернуться на студенческую скамью (Бауманка попала в этот список). То есть, даже когда немцы подходили к Москве, уверенность в нашей грядущей победе определяла тогдашние решения советского руководства. Отчим окончил Бауманку, в 1944‑м был распределен на Мотовилихинский пушечный завод и проработал там всю свою жизнь. Был начальником ствольного цеха, главным технологом. Мотовилиха — это уральский заводской поселок, пригород Перми. А отец был ранен, после госпиталя попал в СМЕРШ. Судьба, случайность — на войне роль этих факторов возрастает стократно. В общем, отец вернулся с фронта живой, и моя красавица мама, тоже только что приехавшая в Москву из Литвы, где она после войны была врачом в лагере для немецких военнопленных, вышла за него замуж. Однако семейное счастье продлилось недолго. Как многие фронтовики, отец вскоре после моего рождения стал пить, пропивал все деньги. Когда мне было два года, мама с ним развелась и вышла замуж за другого своего одноклассника, Абрама Юзефовича, который со школы был в нее влюблен. Он усыновил меня и заменил мне отца. Мы с мамой переехали к нему в Пермь, где я и прожил до 35 лет. Это мой родной город, очень для меня важный.

МН → Для вашей семьи была важна еврейская тема?

ЛЮ ← Да, но исключительно в светском плане. Причем вот парадокс: для матери, ассимилированной еврейки, это было важнее, чем для отчима, куда ближе стоявшего к своим национальным корням (его предки были из местечка на Украине). Работа на военном производстве делала еврейский вопрос не особо актуальным, а в медицине он имел значение. Деда и бабушку со стороны своего настоящего отца я в сознательном возрасте не видел (они оба были русские с небольшой долей немецкой крови у деда и армянской у бабушки), а родители мамы идиша не знали. У моей бабушки с материнской стороны было шестеро братьев и сестер, и все окончили гимназию в Мелитополе. Меня всегда интриговало, как это им удалось при трехпроцентной норме для евреев. Потом выяснилось, что вся семья перешла в лютеранство. Последнее давало большую свободу в отношениях с церковью, чем православие. А семья моего деда по маме с середины ХIX века жила в Кронштадте, прадед держал там лавку канцелярских принадлежностей. Он упоминается на сайте истории Кронштадта как издатель одного из первых наборов почтовых открыток с городскими видами. Его отец, вероятно, происходил из кантонистов и принял православие.

МН → Вы учились на филфаке?

ЛЮ ← Да, но я это скрываю и говорю, что окончил истфак. Диплом я писал уже по истории, спустя некоторое время защитил кандидатскую диссертацию по русскому дипломатическому этикету XV–XVII веков. Литературоведение — чуждая мне область знания.

МН → А как тогда вы попали на филфак?

ЛЮ ← Я попал на филфак не потому, что любил филологию. Я вообще не знал, что есть такая наука и такой факультет, где изучают литературу. Сначала поступил на мехмат, но ушел оттуда через год, работал на заводе. Я писал стихи, посещал литературную студию при заводской многотиражке, и ее руководитель просветил меня насчет филфака. Оказалось, именно там учатся пермские поэты, которые печатались в областной комсомольской газете «Молодая гвардия». Они казались мне небожителями. В амбициозной надежде с ними познакомиться я и поступил на филфак.

МН → Как возник интерес к Монголии, буддизму?

ЛЮ ← Я служил в армии в Бурятии, а для нас на всю жизнь остаются значимы те места, где мы живем в молодости. Я был лейтенант и как офицер во внеслужебное время пользовался полной свободой. Ездил, например, в Иволгинский дацан под Улан‑Удэ, разговаривал с ламами. Никто мне этого не запрещал, и это никак не отражалось на моей службе.

МН → Вы историк, писатель, сценарист. Какая из этих ипостасей для вас самая важная?

ЛЮ ← По самоощущению я историк, все остальное из этого вытекает. Недавно читал один роман, действие которого происходит в Петербурге, так там было довольно много неточностей. Это —в моем восприятии — разрушает созданную автором иллюзию, делает его мир плоским. Я могу допустить ошибку, как все, но мне кажется, что в точности есть своя поэзия.

МН → Гражданская война — время действия «Самодержца пустыни», «Зимней дороги». 1990‑е годы — «Журавлей и карликов». Вас интересует время слома?

ЛЮ ← Как писателя меня занимают времена, когда ослабевает власть государства и человек оказывается предоставлен самому себе в большей степени, чем в спокойные эпохи. Как историка меня интересует Гражданская война, но только на Востоке России. Недавно меня попросили отрецензировать книгу о Деникине, я отказался. Это не мой профиль.

МН → У вас часто очень важным оказывается мотив судьбы, случайности. Вы и сейчас говорили о том, что человек может волей случая оказаться по любую сторону баррикад.

ЛЮ ← Когда человек живет достаточно долго, у него возникает ощущение, что в нашей жизни нет ничего случайного. Наверное, это дает о себе знать религиозное начало в человеке. А поскольку я агностик, мне проще сказать, что здесь действует судьба. На самом деле ни источника, ни имени этой организующей нашу жизнь силы я не знаю.

Обложка документального романа Леонида Юзефовича «Зимняя дорога. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922–1923». М.: АСТ, 2015

ЛЮ ← В книге только документы, а если есть диалоги, то из чьих‑то воспоминаний. Я назвал «Зимнюю дорогу» романом не потому, что там есть вымысел, а в силу ее конструкции, расположения материала. Набоков говорил, что в литературе важно не «что» и не «как», а «что за чем». В этом и только в этом смысле моя книга имеет литературную природу.

МН → Когда историки литературы анализируют, например, «Кюхлю» Тынянова, они разделяют реальную биографию и авторскую концепцию героя.

ЛЮ ← Тынянов говорил, что он начинает там, где кончается документ. Я как документалист придерживаюсь других принципов. За пределами документа я могу позволить себе лишь трактовки того, что в нем содержится. Вообще, исторические романы с претензией на воссоздание реальности — это, скорее, подростковое чтение. В юности оно полезно, развивает воображение, но что‑то серьезное о человеке и мире можно сказать в романе, опираясь или на современный материал, или на квазиисторический.

МН → Какие ваши любимые квазиисторические романы?

ЛЮ ← Ограничусь одним: Маргерит Юрсенар, «Воспоминания Адриана» — роман, сделанный в форме мемуаров римского императора Адриана, хотя на самом деле такого текста никогда не было. Да и описанные в нем события весьма условно можно назвать историческими.

МН → В чем, на ваш взгляд, принципиальное отличие квазиисторического от исторического романа?

ЛЮ ← Что дает квазиисторический роман? Готовую систему культурных символов, которую писателю не надо создавать заново. В остальном он ничем не отличается от романа о современниках. Квазиисторический текст — это не реконструкция прошлого, а использование прошлого, чтобы сказать что‑то существенное о нас, живущих в другое время, но в той же истории. При этом я люблю костюмные исторические фильмы. Кинематографу я прощаю то, чего не могу простить литературе, — безответственную фантазию. Впрочем, ответственной фантазии не бывает.

МН → К слову, о кино: вы довольны фильмом Сергея Снежкина «Контрибуция» по вашему сценарию?

ЛЮ ← Когда мне показали рабочие материалы, я был очень недоволен. Тем более что Снежкин отказался от моего варианта сценария и написал свой. Но когда я посмотрел весь фильм, то понял, что он в общем‑то хороший. Главное его достоинство: в нем нет ни плохих красных и благородных белых, как у нас принято теперь, ни наоборот, как полагалось в советское время. Ради этого я готов простить «Контрибуции» даже исторические ошибки, которых там предостаточно.