В поиске истоков

Одним из самых загадочных, поразительным по форме произведением ветхозаветной литературы, несомненно, представляется «книга Иова».

В этом шедевре древней философской мысли счастливо сочетаются необычайная живость и реалистичность описываемых событий, постоянно нарастающий драматизм действия, пылкая непосредственность, смелость и откровенность.

Книгу Иова, состоящую из трех основных частей: изложенного прозой волнующего пролога, страстных поэтических диалогов и благополучной развязки-эпилога, можно рассматривать в качестве древнейшего образчика высокохудожественного драматургического произведения, созданного гениальным, но, увы, безвестным автором.

Если попытаться кратко сформулировать основную идею произведения, то, наверное, следует сказать, что таковой является важнейшая религиозно-этическая проблема справедливого воздаяния. Существует ли вообще высшая нравственная категория этого понятия, и, если да, то почему же тогда наш мир наполнен страданием невинных и благоденствием нечестивых, ущемленной и гонимой праведностью и торжествующей греховностью.

Необычайная полифоничность, многосмысленность, эзотерическая недосказанность авторского повествования на протяжении многих веков ставила в тупик маститых высоколобых исследователей, которые и по сей день весьма далеки от согласия по поводу его оценки. Еще в 5 веке новой эры известный писатель Иероним огорченно признавал, насколько трудным для него явилось постижение и толкование многих фрагментов этого произведения.

Абсолютно полярные мнения высказываются и по такому важному вопросу, как время написания книги Иова. Если, согласно мнению одних, ее можно отнести к седым временам деяний Моисея, то становится непонятно, как строгая этика Законодателя могла вызвать к жизни такую неуправляемую силу религиозной и нравственной рефлексии, вступающую в прямое противоречие с учением Торы о вере в Б-жественное правосудие.

Тем не менее некоторые сведения, содержащиеся в книге пророка Иехезкеля, все же позволяют отнести книгу Иова к достаточно давнему периоду до вавилонского пленения. Сторонники этого мнения полагают, что в атмосфере тревожной подавленности, царившей в Иудее после возвращения из плена, не могли прозвучать столь вызывающе дерзостные речи, которые автор осмелился вложить в уста своего героя.

Впрочем, подобная логика сразу обнаруживает свою слабость, если допустить, что автором был нееврей, во всяком случае, не израильтянин. В греческом переводе книги Иова, являющемся продолжением знаменитой Септуагинты, содержится ссылка на некую «сирийскую» рукопись, в которой сообщается об идумейском происхождении главного героя и приводится его подробная генеалогия, восходящая к родоначальнику этого аравийского племени, внуку праотца Авраама, свирепому Эсаву.

Все высказанные до сих пор соображения исходили из безусловной презумпции оригинальности, первозданности революционных идей, которыми столь богата книга Иова. Однако подобный взгляд может оказаться несостоятельным, поскольку образ невинно страдающего праведника присутствует в древних рукописях Египта и Вавилонии. Но по-настоящему масла в огонь сомнений подлило поразительное открытие американского востоковеда Сэмюэля Кремера, прозвучавшее в его монографии: «История начинается в Шумере». По мере расшифровки клинописных табличек из города Ниппур в Месопотамии он обнаружил прекрасно сохранившуюся шумерскую поэму о неком человеке, чья горестная судьба, вплоть до мелочей, перекликается с судьбой несчастного Иова, хотя время ее создания датируется двумя тысячелетиями ранее библейского шедевра.

Можно ли рассматривать подобный факт как прямое заимствование, как вариант древнейшего литературного плагиата?

Ответить на этот непростой вопрос однозначно довольно сложно.

Не подлежит сомнению, что высокообразованный автор книги Иова был хорошо знаком с религиозно-философскими трактатами Египта, Вавилона, Эдома, Финикии и ряда других стран. В созданном им произведении, действительно, очень мало специфического еврейского колорита, столь характерного для прочих ветхозаветных книг. Однако не менее очевиден и тот факт, что по своему мировоззрению автор все же является адептом учений Моисея, в которых на раннем этапе еще не признавалась идея посмертного существования и загробного воздаяния. Кроме того, в книге ясно утверждается, что истинное назначение Иова состоит не в безудержном восхвалении Творца, что характерно для восточных литератур Междуречья, а в уважительном, откровенном диалоге с Создателем.

Что же касается текстуальных совпадений, то их довольно легко отыскать при исследовании многих литературных творений разных эпох и у разных народов. Следует добавить, что библейское сказание, пусть и перекликается с древним повествованием мудрого народа Месопотамии, все же во всех отношениях является гораздо более зрелым и совершенным.

Жертва небесного пари

Имя Иов, как в древнееврейском, так и в других семитских языках, имеет довольно широкий спектр толкований, однако, наиболее обоснованным представляется определение «теснимый».

Значительный разброс мнений, как уже отмечалось, возникает при анализе абсолютно любого аспекта этого произведения. Так, например, христианский епископ и писатель Феодор Мопсуестийский полагал, что книга Иова, написанная не слишком благочестивым, но весьма тщеславным человеком, является разновидностью греческой трагедии или собранием басен, стилизованных под реальные факты.

Тем не менее в последнее время в ученой среде возобладала тенденция историчности Иова, основанная на уже упоминавшейся ссылке в греческом переводе Ветхого Завета на «сирийскую» рукопись.

Если, исходя из указаний этого документа, Иов был «пятым от Авраама», то есть жил через пять поколений после библейского патриарха, то время деятельности его можно отнести приблизительно к 16–15 векам до новой эры.

В предваряющем основной текст книги кратком прологе сообщается, что в стране Уц, идентифицируемой как Идумея, в окружении многочисленной счастливой семьи проживал некий богатый землевладелец Иов, наделенный, наряду с изрядным достатком, такими чертами, как смирение, благочестие и праведность. И тут же, совершенно в манере гетевского «Фауста», действие переносится в сакральные небесные сферы, где перед Б-жьим престолом предстают ангелы, а вместе с ними — Сатана, только что возвратившийся после длительных земных скитаний.

Исконный и непримиримый оппонент Всевышнего весьма скептически отзывается о роде человеческом, на что Г-сподь предлагает ему повнимательнее присмотреться к одному из людей по имени Иов, которому, по непорочности его, не сыскать равных во всем мире.

В ответ на предложение, высказанное Создателем, Сатана, постоянно позволяющий себе иронизировать, насмешливо возражает, что праведность Иова зиждется исключительно на его благополучии. «Простри руку Твою и коснись того, что принадлежит ему и он… перед лицом Твоим изречет хулу на Тебя».

Отвергая наветы этого вселенского циника, Предвечный предлагает ему убедиться в собственной неправоте и разрешает Сатане устроить Иову жестокое испытание, тем самым фактически заключив пари с Врагом человечества.

Принимая предложенное условие, Дьявол навлекает на голову невинного праведника страшные несчастья, стремительно нарастающие по степени драматизма.

Вначале угоняются стада Иова, истребляются слуги и рабы и, наконец, происходит самое ужасное бедствие: под обломками рухнувшего во время трапезы дома погибают все дети несчастного. Так, в мгновение ока бедняга низвергается с высот своего благополучия на самое дно.

Разорвав в знак траура свои одежды, он, тем не менее, с мужественной покорностью славит Б-га: «…наг вышел я из чрева матери моей, наг и возвращусь! Г-сподь дал, Г-сподь и взял… Да будет имя Г-сподне благословенно!»

Казалось бы, на этом повелитель ада должен удовлетвориться содеянным и признать правоту Всевышнего, но воплощение Зла не унимается. Он принимается яростно доказывать, что всякий человек готов потерять все и смириться, лишь бы удар не коснулся собственного здоровья, целостности плоти, только бы не причинил физические страдания. 

Не сомневаясь в конечном посрамлении своего нечестивого оппонента, Б-г соглашается обречь испытуемого на любые муки, с единственным условием сохранить ему жизнь!

Получив «карт-бланш», Сатана поражает Иова тяжелой формой проказы, которая доставляет страстотерпцу ужасающие терзания. Лишившись детей, убитая горем жена при виде нового страшного испытания в отчаянии кричит мужу: «Ты все еще тверд в непорочности твоей! Похули Б-га и умри!», на что страдалец кротко возражает: «…Неужели доброе мы будем принимать от Б-га, а злого не будем принимать?»

Прослышав о бедствиях Иова, его навещают друзья, почтенные мужи Элифаз, Вилдад и Софар. Они едва узнают в покрытом гноящимися струпьями, обтянутом сморщенной кожей скелете своего давнего друга.

После длительного скорбного молчания между всеми участниками тягостной мизансцены возникает исключительно горячий, сверхэмоциональный спор, составляющий большую часть этого произведения. Раздавленный свалившимся на него горем, Иов яростно переосмысливает свою судьбу, отказываясь отныне быть слепым орудием и безгласным рабом Творца.

Преданный и кроткий служитель Б-жьей воли на глазах превращается в агрессивного требователя Высшего Правосудия.

Сознавая ничтожество человека, по сравнению с Б-жественным величием, Иов со смелостью Прометея заявляет, что мир людей не управляется законами справедливости: «…говорю я: невинного и виновного Он одинаково губит!»

Испуганные его внезапным духовным преображением еще больше, чем телесной немощью, друзья Иова вначале осторожно, а затем, распалившись, все активнее пытаются ему возражать. К примеру, Элифаз старается внушить несчастному другу, что человек, с которого Б-г столь строго взыскивает, отмечен особой печатью, так как Всевышний подобными мерами ведет испытуемого к полному нравственному очищению: «…Он наносит рану, Он же перевязывает ее, Он уязвляет, Его же руки и врачуют…»

Однако безмерная скорбь и нечеловеческие муки не позволяют Иову воспринимать сочувственные, но достаточно тривиальные, резонерские доводы друзей. Резко отвергая их аргументы, Иов, кажется, готов вот-вот сорваться в бездонную пропасть Б-гоборчества и, таким образом, оправдать злопыхательскую позицию Сатаны.

В конечном счете, напряженный диалог «слепого с глухими» заходит в тупик, и тогда на сцене появляется новый персонаж, некий молодой мудрец Элиу, воспринимаемый как тайный посланник Всевышнего, эдакая персонификация надмирной Совести.

Его страстные речи поначалу заметно оживляют некоторую рутинность диалога, поскольку Элиу резко обвиняет Иова в богохульстве, а его друзей — в неумении противостоять его агрессивному радикализму.

Однако надежда читателей услышать принципиально новые идеи, увы, остается неосуществленной, поскольку Элиу, хотя более метко и выразительно, все же, в основном, повторяет те же умозаключения, что и троица друзей-оппонентов.

И вот наступает кульминационный момент: из внезапно налетевшей бури раздается глас Всевышнего. Торжественное и грозное звучание Слова насквозь пронизывает существо Иова, разрушая и повергая в прах всю выстроенную им безупречно логическую цепь жалоб и обвинений. Потрясенный Иов, проникнутый благоговением и смирением, «кладет руку на уста».

Из грандиозных картин мироздания, нарисованных Творцом всего сущего объятым страхом слушателям, рождается ясное осознание высшей целесообразности, присутствующей во всех мировых процессах, включая род человеческий, во всех Его деяниях, неподсудных и неподвластных жалкому рассудку смертных.

В конечном счете, Предвечный прощает несчастного строптивца, возвратив ему не только утраченные здоровье и богатство, но и наградив Иова новым многочисленным потомством.

Вопросы и ответы

Так что же произошло в действительности? Иов немедленно отрекся от своих бунтарских эскапад и раскаялся? Признал свое бессилие и ничтожество перед всемогуществом Высшего Разума, обретя, таким образом, вожделенное благоволение и прощение?

В одной из своих работ немецкий философ Кант писал: «Под теодицеей (оправданием Б-га) мы понимаем защиту высшей мудрости Творца от выдвигаемых против него разумом обвинений…». Если признать, что мир создан и управляется по воле Б-га — надмирного и совершенного Существа высшего порядка, которому присущи человеколюбие и всеблагость, то как объяснить присутствие в мире Зла, олицетворенного в зловещем образе Сатаны?

Какую же цель преследовал неизвестный древний автор, ставя подобные неразрешимые вопросы? Возможно, ему хотелось продемонстрировать шокированному читателю предметный жестокий урок, который ожидает каждого усомнившегося в бесконечной правоте Творца.

А что же сам Иов? Неужели раздавленный своими несчастьями, он на какое-то время утратил веру в необходимость высшего Управителя мироздания? Ведь, по сути дела, он осмеливается упрекать Б-га в бесчеловечности! А если бы он, к тому же, узнал, что является жалкой игрушкой, ставкой в споре двух высших носителей полярной морали, тогда бы он проклял Б-га?

Однозначного ответа на эти мучительные вопросы нет. Однако, исходя из нравственных посылов и попыток философского осмысления автором этой темы, можно заключить следующее.

Да, Творец бесчеловечен, потому что Он — не человек, а Высшая материя, Абсолют, которому не подходит никакая качественная характеристика. Праведный Иов попытался вызвать Б-га на суд своего слабого, несовершенного разума и проиграл. Но, вовремя осознав свое бессилие в противостоянии с иррациональным носителем мировой сверхидеи, смирился и… победил!

Но эта победа явилась не торжеством ловкого приспособленца и конформиста, а Высшей, неизъяснимой формой Б-жественной эманации, именуемой любовью!

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 653)