«Если же в каком‑нибудь из городов в вашей стране, которую Господь, ваш Бог, отдает вам,

будут бедняки из числа ваших братьев,

то не ожесточай своего сердца и не скупись

перед своими обедневшими братьями».

Дварим, недельная глава «Реэ»

Ребе Нохум из Чернобыля вел крайне бедное существование. Его семья одевалась более чем скромно, а питалась просто нищенски. Один из хасидов, реб Янкл, весьма состоятельный человек, решил помочь ребе. После особенно удачной сделки он отделил от барыша триста рублей, сумму по тем временам весьма немалую, и отправился к ребе.

Приемная, как всегда, была забита народом. Служка, реб Зисл, бессменный помощник ребе, а также управитель его дома, с трудом поддерживал порядок. Все на нервах, все возбужденные, взрывающиеся от любого слова, точно петарда. Оно и понятно: ведь с пустыми руками к ребе не приходят, а тащат к нему свои беды, хвори и напасти. Ребе словно последняя инстанция, если он не поможет, то кто поможет?

Вот и сидит еврей в приемной, точно на иголках, ждет не дождется, когда дойдет его очередь. И ждет, и боится. Нередко бывает: выходит человек от ребе и начинает рыдать навзрыд. Есть случаи, когда даже ребе бессилен. И кто знает, может, у него, у еврея, дожидающегося очереди, именно такой случай. Эх!

Реб Янкл хорошо знал реб Зисла. Даже слишком хорошо. Еще со времен хейдера, где они сидели на одной скамейке. Зисл тогда беспощадно таскал его за уши и дергал за пейсы. Ну, Янкл в долгу не оставался, но свои раны запоминаются лучше. После хейдера их пути разошлись, Янкл подался в торговлю, а Зисл стал хасидом и вот достиг вершины власти и великолепия.

Служка у Чернобыльского ребе — ответственная и многотрудная должность. Не всякий с ней справится! Имя реб Зисла знают тысячи хасидов, с ним почтительно здороваются, заискивающе улыбаются, узнают издали. Первый человек возле цадика! Тот, кто видит его днем и ночью, кто в курсе всех его дел и забот, правая рука праведника! Но зазнайство к нему не прилепилось, для старых друзей он по‑прежнему Зисл.

— Я принес ребе подарок, — негромко сказал Янкл. — Он вам очень пригодится.

— Ну? — вопросительно поднял брови Зисл. Он сразу понял, чего хочет этот богатей, но решил дать ему возможность самому произнести просьбу.

— Если ты не пропустишь меня вне очереди, — так же тихо продолжил Янкл, — подарок окажется у ребе только после субботы. Завтра я уезжаю по делам, а он вам, извини за повторение, очень бы пригодился.

Не желая больше говорить на столь деликатную тему, он взял со стола служки карандаш, написал на листке цифру и показал ее Зислу.

«Триста рублей! — Зисл чуть не подскочил с табуретки. — Всех долгов ребе, конечно, не перекрыть даже такой суммой, но с самыми тяжелыми можно рассчитаться. И платье новое купить ребецн, стыдно смотреть, в чем она ходит. И мальчишкам новые сапоги, на старых от заплат уже места живого не осталось. А Янкл молодец, настоящий хасид. Не говорит, а делает».

Эти мысли вихрем пронеслись в голове реб Зисла. Однако посторонний наблюдатель вряд ли сумел бы заметить даже тень волнения на его лице. Ведь у хасида разум управляет сердцем, а реб Зисл был не просто хасидом, а наиболее приближенным к ребе.

Он молча забрал из рук Янкла листок с цифрой и равнодушным движением положил его в карман.

— Сядь на лавку, — произнес он холодным тоном, — и жди своей очереди.

Посторонний наблюдатель не учился с Зислом в одном хейдере, не протирал короткие штанишки на той же самой скамейке, не строил вместе козни меламеду. Вот потому‑то он бы ничего и не заметил. Но Янкл сразу понял, что, несмотря на холодность ответа, цифра весьма взволновала служку, и с легким сердцем уселся на лавку в самом конце очереди.

Прошло всего полчаса, и он уже заходил в комнату ребе. Читатель, конечно, может спросить: а как же очередь? Неужто все смолчали? Просто стадо безропотных баранов!

Так вот что я отвечу читателю: нечего переносить нравы нашего века в далекое прошлое. Это сегодняшняя очередь, состоящая из людей с раздутым самомнением, подняла бы страшный шум. Хасиды, сидевшие в ожидании разговора с ребе, понимали: если служка, человек, безусловно заслуживающий самого глубокого уважения, решает кого‑то провести вне очереди, значит, у него есть на то достаточно серьезные основания. И все. И никакого ропота и гула. Потому что гул, как известно, издают только пустые сосуды.

О чем говорил реб Янкл с ребе, никто не знает. Вышел он, с трудом скрывая счастливую улыбку, и хасиды, сидящие в очереди, проводили его завистливыми взорами. Эх, и нам бы вот так выйти, читалось на их лицах.

После реб Янкла ребе принял еще человек десять. По‑разному, ох по‑разному выглядели они после встречи. С довольной улыбкой вышли всего двое. Трое покинули комнату белее, чем стена после побелки, один не смог удержать слез и кинулся поскорее наружу, чтобы скрыть рвущиеся из груди рыдания, остальные криво улыбались, сохраняя хорошую мину при плохой игре.

Затем наступило время вечерней молитвы, и оставшимся в приемной посчастливилось дополнить миньян ребе. Переживание, запоминающееся до самой старости! Потом, не раз и не два на протяжении своей жизни, начинали счастливчики рассказ словами: это случилось вскоре после того или незадолго перед тем, как я молился в миньяне с ребе Нохумом из Чернобыля…

После молитвы ребе прикрыл дверь в свою комнату и полчаса просидел в кресле, о чем‑то глубоко задумавшись. Очередь терпеливо ждала. Наконец прием возобновился. Последнего посетителя реб Зисл выпроводил далеко за полночь и сразу устремился в комнату ребе. Пока тот принимал хасидов, реб Зисл составил список заимодавцев, прикинул, кому сколько вернуть, отложил на обновки семье ребе, снова перетасовал суммы возврата, размышляя, кто сможет еще подождать, а у кого терпение на исходе. Список он перекраивал несколько раз и, оказавшись возле письменного стола, за которым сидел ребе Нохум, точно знал, как распорядиться тремя сотнями рублей.

— Деньги на хозяйство, — переспросил ребе. — Что ты имеешь в виду, Зисл?

— Я имею в виду наш долг мяснику и бакалейщику, — терпеливо принялся перечислять служка. — Пекарю мы не платили уже два месяца, за свечи и керосин для ламп должны за три, субботнее платье ребецн носит уже четыре года, сапоги ваших сыновей…

Ребе махнул рукой, останавливая служку. Затем выдвинул ящик стола и указал на него:

— Возьми отсюда, сколько нужно.

Реб Зисл устремился к ящику и замер, точно громом пораженный. На дне ящика сиротливо поблескивали несколько серебряных монет, окруженных горсткой медяков. Ассигнациями даже не пахло.

— А где… — он замолк, не решаясь задать прямой вопрос.

— Что ты так побледнел, Зисл? — весело спросил ребе. — Забирай все. Видишь, милостивый Всевышний заботится о Cвоих созданиях.

Тут реб Зисл не выдержал и вскричал дрожащим от волнения голосом:

— А где же триста рублей, которые принес вам Янкл? Мы бы смогли на них хоть частично, но расплатиться с долгами!

— Триста рублей, — словно в задумчивости повторил ребе. — Да, действительно, Янкл принес сегодня такую сумму. Поначалу я удивился: разве мне полагается столько? Потом обрадовался: наверное, я заслужил перед Всевышним, и Он щедрой рукой послал моей семье пропитание.

Но радость моя, Зисл, была недолгой. А если — подумал я — Всевышний посылает мне материальное благополучие взамен духовного богатства? Неужели Он думает, будто я согласен на такой обмен? А вдруг триста рублей — не что иное, как проверка, а моя радость и есть согласие?

Сразу после этого ко мне вошел хасид и стал рассказывать о тяжелом положении, в котором оказалась его семья. Он уже год не платил меламеду за обучение двух сыновей, дела на арендуемом им хуторе идут из рук вон плохо, и у него нечего дать пану, владельцу. Старшая дочь полгода назад обручилась, скоро свадьба, но не на что ее справлять. Если он не рассчитается с меламедом, тот не пустит в хейдер его мальчиков, пан вышвырнет его семью вон из деревни, а свадьба дочери с позором расстроится.

И тут мне пришла в голову мысль: возможно, Всевышний послал мне триста рублей, чтобы с их помощью я смог выполнить три заповеди: учение Торы, спасение жизни и помощь невесте.

— Сколько тебе нужно, чтобы покрыть все расходы? — спросил я хасида.

— Триста рублей, — моментально ответил тот.

И тогда я решил отдать ему всю сумму. Но в этот момент новая мысль пришла мне в голову: допустимо ли передать так много денег в руки одному человек? Среди моих хасидов есть десятки нуждающихся семей, наверное, лучше разделить деньги между ними и хоть немного, но помочь многим.

Скажу тебе честно, Зисл, я не знал, как поступить. Оба решения представлялись мне правильными, и чаша весов никак не хотела склониться в одну сторону.

Тогда я закрылся в комнате и погрузился в размышления. Спустя полчаса выход был найден. Мысль раздать деньги многим явно не происходила от доброго начала. Иначе, когда я получал деньги от Янкла, у меня в голове возникла бы мысль: Нохум, тебе принесли триста рублей, раздели их на шесть частей, пять раздай бедным, а шестую возьми себе. Но этот голос молчал, и лишь после того, как я решил отдать все деньги бедному хасиду, он вдруг возник в моей голове. И он принадлежит злому началу, гнездящемуся в левой половине сердца, оно с присущей ему хитростью подбросило мне эту мысль с одной‑единственной целью — сбить с толку и оставить все деньги у себя.

Разобравшись, в чем тут дело, я немедленно пригласил бедного хасида и с легким сердцем отдал ему триста рублей.