Что вдруг Гертруд Маркс? Причину интереса к этой даме нужно объяснить. В Калининграде, где пишется статья, среди интеллигентной общественности есть такое обыкновение чтить память выдающихся персоналий многовековой истории города, также известного как Кенигсберг. Среди культовых фигур наряду с И. Кантом и Э. Т. А. Гофманом числится еще и Агнес Мигель — выдающаяся немецкая поэтесса, которая провела в Кенигсберге большую часть жизнь от рождения до эвакуации в 1945 году, знаменитая, между прочим, активным участием в национал‑социалистической общественной жизни и одой «К Фюреру». Меня очень огорчало, что стихи Агнес Мигель переводил калининградский поэт Сэм Хаимович Симкин, причем переводил слабо. Зато мне всегда было приятно видеть среди имен, которыми славен Кенигсберг, звучные еврейские фамилии: философа Соломона Маймона, писателя Авраама Мапу, композитора Эдуарда Бирнбаума, математика Германа Минковского, философа Ханны Арендт.
Георг и Гертруд Маркс 1870–1880‑е
Прежде всего интересно, насколько ценно ее поэтическое наследие с художественной точки зрения. Нравились ли ее стихи немецкому читателю? С одной стороны, несколько изданий стихов — пожизненных и посмертных, в Кенигсберге и в Берлине, регулярные публикации в еврейской общинной газете Кенигсберга. С другой — почти полное забвение: о Гертруд Маркс практически ничего нет в интернете, ее имя не упоминается в персональных указателях, посвященных еврейству Кенигсберга, хотя в них многократно фигурирует ее муж — один из лидеров еврейского сообщества города. Может, в его авторитете и причина многочисленных публикаций?
Гертруд Голда Симон родилась в Дюссельдорфе в 1851 году. От своих родителей, давших ей и еврейское, и немецкое имя, она усвоила горячую приверженность еврейским религиозным и немецким культурным ценностям. Отец читал ей стихи Шиллера, мать занималась с ней музыкой, разучивала маленькие прелюдии Баха — все как положено в интеллигентной еврейской семье. Таково было еврейство Германии, усвоившее уроки Моисея Мендельсона, призывавшего соплеменников выйти из тесного мира гетто в большой мир Гете, стать полноправными жителями европейского культурного дома, оставаясь при это иудеями, верными религии предков. В 1871 году, в неполные двадцать лет, Гертруд Симон выходит замуж за энергичного финансиста, тоже носившего европейское и еврейское имена, — Георга Шимшона Маркса. Он был старше ее на восемь лет. Гертруд, уже теперь Маркс, переезжает к мужу в Кельн, затем они вместе перебираются в Эльберфельд и, наконец, в 1886 году обосновываются в Кенигсберге, куда их приводит развивающийся семейный бизнес — в Кенигсберге Георг Маркс становится совладельцем банкирского дома «Вдова Симон и сыновья». К тому времени у Гертруд и Георга уже восемь детей. Всего же у супругов Маркс их было двенадцать, из которых один мальчик умер, не достигнув года, а первая дочь, Кетти, умерла в возрасте двадцати лет.
Дети Гертруд и Георга Маркс. 1892
Муж Гертруд — банкир Георг Маркс, один из крупнейших предпринимателей Кенигсберга, — был владельцем и совладельцем банков, директором местного отделения «Дойче банка», учредителем многих предприятий в Восточной Пруссии. По свидетельству современников, Георг Маркс был глубоко религиозным евреем: ежедневно уделял время изучению Торы, соблюдал шабат и посты. Приехав в Кенигсберг, он с единомышленниками основал ортодоксальную общину «Адас Исроэл», отдельную от либеральной Синагогальной общины Кенигсберга. Дом семейства Маркс стоял на улице Вайдендамм, на берегу реки Прегель, недалеко от «Нойе шул» — большой Новой синагоги. Здесь был еврейский квартал: перейдя мостик, можно было попасть на улицу Синагогенштрассе, где находились «Адас Исроэл» — синагога Георга Шимшона Маркса, а немного дальше «Алте шул» — Старая синагога, за углом была еще «Полнише шул» — ортодоксальная синагога русских и польских евреев, а дальше через дорогу — «хасидская молельня», где собирались хабадники. Банкир Маркс был фигурой, значимой для всей общины. Он много жертвовал на богоугодные дела, общинные благотворительные институты, помогал больным и жертвам погромов в России. В Вильнюсе
Синагога общины «Адас Исроэл»
Многочисленные потомки Марксов расселились по всему миру, среди них были замечательные личности — например, Александр Маркс, видный американский историк и библиограф, Мозес Маркс — берлинский издатель и типограф.
Итак, Гертруд Маркс прожила хоть и не очень долгую, но достойную и насыщенную жизнь, в полной мере реализовав себя как эшет хаиль — жена и мать, хранительница домашнего очага и наставница своих детей. Помимо этого она находила время и силы для сочинения стихов. Что представляет собой поэтическое наследие Гертруд Маркс? Это несколько поэтических сборников. Кроме напечатанных в Кенигсберге небольших подарочных изданий к юбилею мужа и бриллиантовой свадьбе родителей при жизни поэтессы в 1907 году в Берлине вышла книга «Стихи». В 1919‑м там же выходит еще один, уже посмертный объемистый сборник поэтессы «Еврейские стихи». Книга вышла в «Jüdische Verlag» — «Еврейском издательстве», основанном философом Мартином Бубером для выпуска еврейской литературы на немецком языке. Оно просуществовало с 1902 по 1937 год и сыграло важную роль в процессе, который сам Бубер называл «еврейским ренессансом». Составителем сборника была Берта Бадт‑Штраусс, известная немецко‑еврейская писательница и журналистка, увлекавшаяся феминизмом, сионизмом и даже ортодоксальным иудаизмом. Она принадлежала к основанному Мартином Бубером «еврейскому ренессансу», который был не столько движением, сколько кругом участников с довольно широким диапазоном целей и интересов, объединенных, однако, глубинным стремлением усилить еврейскую культурную идентификацию. Берта Бадт была давно увлечена темой вклада женщин в еврейскую историю, и объектами ее писательского и редакторского интереса уже становились немецкие пишущие дамы еврейского происхождения. На этот раз выбор пал на совершенно неизвестную литературной общественности слагательницу стихов. Не совсем понятно даже, как столичная литераторша познакомилась с творчеством далекой от поэтической богемы почтенной кенигсбергской домохозяйки. Но как бы то ни было, Берта Бадт разглядела в Гертруд Маркс настоящую «еврейскую еврейку», автора аутентичной современной иудейской поэзии на немецком языке. В предисловии к сборнику она сравнивает автора со знаменитой основоположницей женской прозы на идише, жившей на рубеже XVII–XVIII веков:
Когда Давид Кауфман выпустил в свет воспоминания Глюкель из Гамельна, хранившиеся столетия до того под спудом, он по праву полагал, что эта жизненная картина еврейской женской судьбы, редкая в еврейском письменном наследии, где вся частная жизнь робко отступала перед вечными идеями общинности, не должна быть сокрыта для позднейших поколений. С тем же правом мы сегодня хотели бы представить общественности стихи Гертруд Маркс. Это благословенная жизнь новой Глюкель из Гамельна, которая говорит нам: вот одна из тех матерей во Израиле, которые гарантируют вечность нашего народа. Но эта жизнь обращается к нам не скупыми и скромными словами старой Глюкель, которая полными забот ночами описывала свой быт, чтобы превозмочь свою боль. В неистощимых полнозвучных аккордах поэтессы каждый день и каждый час ее многодеятельной жизни преображается в гармонию.
Для Берты Бадт было очень важно подчеркнуть сочетание религиозности кенигсбергской поэтессы, горячей ее приверженности традициям предков с открытостью различным веяниям эпохи модерна, толерантностью к разным верам и взглядам. Особо акцентировано в предисловии то, как тяжело и близко к сердцу воспринимала Гертруд Маркс события Первой мировой войны, невзгоды, выпавшие на долю ее немецкого отечества и ее народа, разделенного линией фронта.
Попробуем полистать поэтические сборники Гертруд Маркс. Начнем с книги 1907 года. Ее разделы дают представление о тематическом диапазоне: радость матери, горе матери, любовь, вера, весна, лето, осень, зима, разные стихотворения, житейские мудрости, сентенции. Это очень ясные, классически стройные стихи. Возможно, они немного отставали от модных в начале ХХ века формалистических и метафорических исканий, но традиционным стихосложением Гертруд Маркс владела мастерски. Ее стихи рассудочны, это декламационная лирика, поэтесса часто пользуется риторическими приемами — анафорой, эпифорой и т. п. Стихи очень ритмичны и музыкальны. Сегодня похоже пишут некоторые барды. Я подозреваю, что в свое время тексты Гертруд Маркс были материалом для домашнего романсирования. И, что существенно, ее стихи понятны читателю, для которого немецкий язык не родной, их не очень трудно переводить. Таковы, кстати говоря, стихи Гейне, пользовавшиеся в XIX веке широчайшей популярностью у русской образованной публики. С кем из знаменитых русских авторов сравнить стилистику и поэтику Гертруды Маркс? Если бы она писала по‑русски, мы отнесли бы ее к «тютчевской» школе. Пожалуй, наиболее близкая аналогия — поздний Самуил Маршак. У них и общая тема была — родительское горе (у Маршака умер сын‑студент), и похожий жанр — назидательные философские миниатюры: у Маркс «сентенции», у Маршака «лирические эпиграммы».
Теперь откроем «Еврейские стихи». Разделы: молитвы, Б‑г и мир, посланничество Израиля, еврейская юность, время праздников, из наших дней, образы мира. На мой вкус, этим «еврейским стихам» свойственен избыток проповеднического пафоса, но недостает «идишкайта». Но таковы были эмансипированные немецкие евреи — они следовали советской поговорке «тише идиш — дальше будешь» еще задолго до ее появления. Пожалуй, собрав под одной обложкой «идеологически выдержанные» опусы, составительница несколько исказила подлинный образ лирической героини, заострила ее менторские черты, повысив в сборнике концентрацию пафосности и назидательности, оставив за его пределами очень милую пейзажную и психологическую лирику. И тем не менее, надо полагать, это была «очень нужная и своевременная книга» для тех, кто работал с детьми в немецких еврейских общинах, — в сборнике можно найти подходящие стихи для декламации на еврейском празднике или торжественной церемонии. Я даже думаю, что некоторые стихи, свободные от иудейских подробностей, гласящие о Б‑ге вообще, могли бы звучать и в нееврейской обстановке. Центральная, многократно повторяемая идея религиозной лирики Гертруд Маркс — особое предназначение народа Израиля, несущего сквозь тысячелетия страданий послание Всевышнего миру, верность детей Яакова завету с Всевышним, упование на Всевышнего. Поэтесса неплохо владеет немецкой философской лексикой, умело вплетает ученые слова и абстрактные понятия в ткань поэтической речи. При этом в ее стихах, увы, практически нет ивритских вкраплений — в отличие от того же Гейне, который позволял себе такого рода макаронизмы в своих «еврейских балладах».
Гертруд Маркс
Но когда Гертруд Маркс упоминает о какой‑то детали из еврейской традиции, ей удается небольшим штрихом нарисовать очень емкую картину. Например, мы отчетливо видим еврейский сидур, когда автор нам напоминает, что пиют «Адон олам» находится на первых страницах книги, в конце утренней молитвы. Или другой пример: стихотворение к очередной годовщине смерти дочери начинается строкой «возложение цветов запрещено», и за этой строчкой, напоминающей об особенностях еврейских традиций скорби, целая живописная жанровая миниатюра. Владение искусством детали очень украшает эти стихи в сочетании со сдержанностью эмоций и камерностью образов.
Гертруд Маркс коснулась и актуальной для ее времени дискуссии о женской эмансипации. В стихотворении «Одной модернистке» («An eine Moderne») она обращается к некоей «лирической собеседнице», бросая упрек в том, что, вознося женщину на престол, борясь за свободу, та идет неверным путем, растрачивая данный Всевышним поэтический дар, в то время как истинное сокровище женщины — скромность. Впрочем, в других стихах, говоря об избранничестве еврейского народа и о начертанном ему одному пути, поэтесса проявляла толерантность, не забывала подчеркнуть право всех прочих избирать свою дорогу. Например, стихотворение «Будь терпимым» начинается так: «Каждый пусть следует своим путем, воспринятым от Б‑га». Или такая сентенция из другого стихотворения, признающая право всех народов на свое постижение Всевышнего: «Каждый называет Его на своем языке, ведущем к Первоначалу». А в одном ироничном опусе Гертруд Маркс так описывает плюрализм взглядов: «Один бьет в тамбурин, другой дудит на флейте, один любит танцовщиц, другой поклонник Гете» — и, перечисляя полярные вкусы, из‑за которых люди готовы драться, констатирует, что вопрос о правоте одного или другого остается открытым.
Можно предположить, каковы причины забвения кенигсбергской поэтессы. Во‑первых, она жила вне немецкого литераторского сообщества — в отличие от той же Агнес Мигель. Во‑вторых, ее творческие искания лежали вне модных веяний начала ХХ века — в отличие от представительницы немецкого экспрессионизма Эльзе Ласкер‑Шюлер с ее «еврейскими балладами». В‑третьих, после мирной кончины поэтессы довольно скоро наступили времена, когда все еврейское вычищалось из немецкой культуры, но потом, когда в Германии вспоминали о поэтах‑евреях, внимание было обращено на более трагические фигуры, как, скажем, погибшая в Освенциме Гертруд Кольмар.
Но место в истории еврейской и мировой литературы Гертруд Маркс обеспечила себе не только стихами. И даже не столько. Она, увы, не дожила до того дня 1919 года, когда ее дочь Эстер вышла замуж за молодого литератора Шмиля‑Йосефа Чачкеса. Георг Маркс противился этому браку, считая местечкового еврея с Украины недостаточно респектабельным женихом. Мог ли старый банкир предвидеть, что со временем израильскую банкноту в 50 шекелей будет украшать портрет зятя — крупнейшего израильского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе Шмуэля Агнона?
|
Adon olam Im ersten Abschnitt des Gebetbuchs steht es, Als letzte Zeile unsres Frühgebetes, Die kurze, schlichte Strophe des Gedichts: „Der Herr ist mit mir, und ich fürchte nichts.“
Wie oft war dieses Wort in meinem Munde Fuer mein Gemüt schon eine Segenskunde. Ich fühlte einen Strahl des ew‘gen Lichts. „Der Herr ist mit mir, und ich fürchte nichts.“
Ich habe Leib und Seele ihm empfohlen, Und nimmer blieb der letzte Schluss verhehlen, Ich hab’s empfunden, und die Lippe spricht’s: «Der Herr ist mit mir, und ich fürchte nichts.“
Was soll ich führchten, wenn ich Gott vertraue Und auf die Weisheit des Allmächt‘gen baue, Was kann mir fehlen, und woran gebricht‘s: „Der Herr ist mit mir, und ich fürchte nichts“ |
Адон олам Передо мной молитвенник открытый, И если днем молитву шепчут губы, Идя ко сну без колебаний, смело Ему я верю. Что мне страх, коль скоро |
|
* * * Ein jeder nenne Ihn in seine Sprache, Die ihn zu ihrem ersten Anfang führt. Der Himmel spiegelt sich in truehber Lache, Wie in dem Bachlein, hell und unberührt. Der Hochste spricht in Worten und in Taten, In Krieg und Frieden, und in Scmerz und Lust. Aus Ernten redet er, wie aus den Saaten, Und jeder target Ihn in eignen Brust. Uns aber hat Er eignen Weg gewiesen, Der durch Jahrtausende des Kummers ging. Und dennoch wird am hochsten Er gepriesen In unserm Volk, das seinem Wort empfing. |
* * * На каждом языке есть Это Имя — |
|
Zu den drei wochen Der Templ Salomos ward wild zerstört, Das Gotteshaus ward freventlich vernichtet. Den Tempeldienst, der unserem Gott gehört, Hat zweimal Feindes Hand zugrund gerichtet.
Allein der Geist, der rein und unberührt, Den Jharen widerstand und jedem Feindes, Ist’s, der das Davidvolk noch immer führt In glanzentblößter, gleubiger Gemeinde.
Und Davids Lieder gelten heute noch Und Solomos erhab‘ne Weishetslehren. Und Jacobs Enkel tragen still das Joch, Der alten Pflicht, den einz‘gen Gott zu ehren.
Und ob sie irrend straucheln hier und dort, Und ob sie auch in ew‘gen Streit verzogen. Sie pflegen treu das alte Gotteswort, Sie müssen eine ew‘ge Bottschaft tragen. |
К тем трем неделям Храм Соломона варварски сожжен, Лишь непоколебимый, чистый дух, И даже спотыкаясь там и тут, |
|
* * * Gott, der Herr, der Israel erschuf, Von den Völkern sich zu unterscheiden, Ließ es im erhabensten Beruf Um sein göttlich Priesterleben leiden. Denn Er hat sein Priestervolk zerstreut, Alle Erdenlender zu durchwandern, Und so lebt‘s, gepriesen und gescheut, Nach Jahrtausenden noch unter andern. Leib und Seele hält es ängstlich rein, Innersten Zusammenhang erschauend Und in blutiger Verfolgung Pein Nur allein auf den Allmächt‘gen bauend. Seine echte Sabbatweihe trägt Dieses alte Volk durch alle Lande, Und die Stunde, der Erlösung schlägt Spät dem langsam reisden Verstande. Denn in Chaos, das der Völkerkrieg Wild verbreitet auf der ganzen Erde, Bahnt das Licht sich einen neuen Sieg Und der Höchste spriecht ein neuen „Werde“. |
* * * Б‑г Г‑сподь, Он выбрал Исраэль |
|
* * * Aus der Tiefe ruhfen wir zu Dir, Und Du schauest Deines Volkes Leiden, Herr auf Deine Huld vertrauen wir, Du allein wirst unser Los entscheiden. Breite Deine milde Vaterhand Über all die tapfern Heldensohne, Über das bedrote deutsche Land Bei dem Klange deine Schofartöne. Nicht um armes mänschliches Verdienst, Nur um Deines hell‘ges Names willen, Las dem Volke, dem du einst erschienst, Deines Trostes süße Labe quillen. |
* * * Мы к Тебе взываем из глубин, |
|
* * * Lasset jedes seines Weges ziеhen, Nach der Art, die er von Gott empfangen, An dem Stab, der ihm von Gott verlien, Wird er auch von seinem Ziel gelangen. Irrtum ist des Menschen erblich Teil, Erst durch Irren kommt er zum Erkennen. Um den Weg zu seiner Seele Heil Dankerfüllt den Weg zu Gott zu nennen. |
* * * Каждый пусть идет своей дорогой, |
|
* * * Der einer schlägt das Tamburin, Der andre blast die Flöte. Der eine liebt die Tänzerin, Der andre schwärmt für Goethe. Der eine singt fürs Publikum, Der andre für die Sterne. Der eine liebt nur Altertum, Der andre das Moderne. Und jeder kämpft für sein Geschlecht, Sien Hassen und sein Lieben… Wer hat nun unrecht oder recht, Die Frage ist geblieben. |
* * * Один колотит в тамбурин, |
|
* * * Alles liegt in guter Ruh Stille herrscht in Haus. Tu die müden Augen zu Lösch dein Lämpchen aus.
Morgen kommt ein neuer Tag, Der dein Schaffen will, Weiss nicht, was er bringen mag, Harre fromm und still.
Stärke dich in sanften Ruh, Gott beschützt das Haus, Tu die müden Augen zu Lösch dein Lämpchen aus. |
* * * Тихо в дом пришел покой, Все у нас в порядке. Отдохни, глаза закрой, Погаси лампадку.
Будет новый день с утра Ждать твоих забот, Нам смиренно ждать пора, Что он принесет.
Б‑гом посланный покой Даст нам сил в достатке. Отдохни, глаза закрой, Погаси лампадку. |
|
* * * In einen kleinen verborgenen Fach In meines Schreibtisch Tiefe Bewahr’ ich gebunden, der Reihe nach, Ein Bündel alter Briefe.
Ich nehm‘ Sie hin und wieder zur Hand In stillen Mußestunden, Sie Sind mit einen verblichenen Band Von hellem Grün umwunden.
Ich habe nur flüchtig hineingesehn Und einen Brief durchflogen, Da füllte ich meine Jugend erstehn Aus den vergilbten Bogen.
Ich las so manches herzsinnige Wort Und dachte ganz verwundert, Nun dauert die alte Liebe fort Über ein Drittel Jahrhundert |
* * * В тумбочке письменного стола, Я в руки их брала иногда, На беглый почерк кидала взгляд, Не чудо ли? — отзвук сердечных слов |
|
* * * Was hat mir nur den Schlaf gestört, Die ganze lange Nacht? Ich hab’ ein kleines Lied gehört, Da bin ich aufgewacht. Ein Lied, das mir in Traum erscholl Aus fernen Jugendzeit, So wehmutreich, so sehnsuchtsvoll Und voller Innigkeit. Die alte liebe Weise spann Sich lange Stunde fort. Ich lag und sann ‑ die Zeit verrann Verklungen Lied und Wort. |
* * * Что потревожило мой сон В томительной ночи? Напев знакомый слышу ‑ он Навязчиво звучит. Напев, что юности, в мечтах Мне навевал печаль, Тоскливо так и грустно так, Так искренне звучал. Прогнал напев забвение прочь, За часом час летел… Я с грустью думала всю ночь, Что песне есть предел |
|
STERNBLUMEN Mir sind die Sterne zu weit, Ob sie auch herrlich im Dunkel Glänzen in Lichten Gefunkel Immer zu nächtlicher Zeit. Ich hab’ die Blumen so gern, Muß ich auch mühsam mich bücken, Um Mir die holden zu pflücken, Strahlt doch aus jeder ein Stern. |
Цветы‑звезды Звезды сияют в ночи, Царственно блещут во мраке Светят сиянием ярким Но далеки их лучи. Мне же милее цветы: Нужно всего лишь нагнуться, Чтоб до цветка дотянуться, Как до небесной звезды. |
|
ROSEN Die Rosenblätter fallen Hernieder Stück, um Stück, Und leiser Düfte Wallen Hält jeder Blatt zurück. Es ziehen stumme Schwäne Den weiten Teich entlang Auf Blatt sinkt eine Träne, Der Duft ist Schwanensang |
Розы Красу свою роняет Душистый мой цветок. Но запах сохраняет Летящий лепесток. Бесшумно, бессловесно ‑ Так лебеди летят, И лебединой песней Несется аромат. |
|
* * * Herbstes Nebel wallen, Dürre Blätter fallen Rings von Baum und Strauch. Schwere Wolken ziehen, Düstre Melodien Singt der Sturmeshauch.
In dem Wogenbrande Am bewegten Strande Hebt sich’s hochgeschäumt, Wirbelnd heult und stöhnt es, Und im Brausen dröhnt es: „Nun ist ausgeträumt!“
Lenz und Sommer wichen Wochen, die verstrichen, Kehren nimmermehr. Welle stirbt im Sande, Und das Haus am Strande Wird nun öd und leer. |
* * * Пасмурно и мглисто, Бронзовые листья Падают, кружась. Нависают тучи И мотив тягучий Ветер петь горазд.
На пустынном пляже, Как пожар куражась, Буйствует волна. Набегает пена И ворчит с шипеньем: «Дальше тишина!»
Быстро пролетели Теплые недели, И остыл песок. Шелест волн холодных… Наш прибрежный домик Пуст и одинок. |
|
* * * Süß Erinnern, dass wir hütten Als ein unvergänglich Gut, Bringt uns immer neue Blueten, Immer neuen Lebensmut.
Alles, was man still und einsam Leiden muß, das quält und drückt, Aber was man treu gemeinsam Durchgerungen, das beglückt.
Und so klingen meine Lieder Dir am späten Lebenstag Noch der Jugend Weisen wieder, Frülings Nactigallenschlag. |
* * * Память дней младого счастья, Тяжело терпеть невзгоды |
|
* * * Der junge Lenz mit einen seinen Wonnen, Der ewig unerschöpfte Liederbronnen, Er lockt auch mich mit seinem Zauberstab, Mit Worte will mein Fühlen sich beleben, Doch all die Zärtliche gedanken schweben Nur immer wieder um das teure Grab.
Am Schluß des Jahres soll in wenig Tagen Darüber ein granites Dänkmahl ragen, Das diese arme Ruhestätte ziert, Ein kalte Stein, als letzte Liebesgabe Errichtet auf, ach, so Frieden Grabe, Damit sich‘s in der Menge nicht verliert.
Dem strengen Schnitter ist kein Halt gebohten, Und Grab auf Grab erschloß sich einem Toten Und Hügel ward dem Hügel angereiht. So Ungezählte ruhen schon daneben, Ein einzig Jahr beschliest so fiele Leben, Doch zum Verschmerzen ist es kurze Zeit |
* * * Весна младая, все ее цветенье — Уж скоро год тому наступит ровно, Суровый жнец — ему заказан отдых: |
|
* * * Ob in der Heimat, ob in Feindesland, Und was uns auch, und wie uns auch geschah, Allüberall sind wir in Gottes Hand, Und Gottes Hilfe ist uns immer nah. |
* * * На родине мы, или вдалеке И что бы с нами ни было, и как ‑ Везде и всюду в Б‑жьей мы руке, И Б‑жья помощь нам всегда близка. |
|
* * * Was menschlich ist, das muß sich überleben, Denn alles Irdische hat seine Zeit, Allein der Geist des Herrn muß sich erhebeh, Und Zeugnis finden in der Ewigkeit |
* * * Дано живому жить пока живется, Предел свой на земле земному есть. И лишь один дух Б‑жий вознесется, Чтоб в вечности свидетельство обресть. |
|
* * * Als beste Zweig der Medizin Erkennt sich in der Praxis, Um allen Übeln zu entfliehen Die weise Prophylaxis. |
* * * Из многих лекарских наук, Доказано на практике, Верней всего лечить недуг Разумной профилактикой |
|
* * * Dichten heißt, die Gegensätze Durch die Phantasie bereinen, Daß des Lebens höchste Schätze Unterm Blick erreichbar scheinen!
Dichten heißt, die Worte binden, Bis sie Melodien tragen Und das innerste Empfinden Singend jubeln oder klagen!
Dichten heißt, der Sehnsucht Schwingen Untern tiefsten Wünschen leihen, Bis sie Fernes nahe bringen Und das Künft’ge prophezeien!
Dichten heisst, dem heil’gen Ahnen Höchster Liebe Worte geben, Bis sich uns die Wege bahnen, Einend zwischen Tod und Leben! |
* * * Сочинительство — забава: Сочинительство — искусство Сочинительство — уменье Сочинительство — посланье Перевод стихотворений [author]Виктора Шапиро[/author] |
Дом Ребе. Суд и освобождение
Дом Ребе. Донос и арест
