Фрагмент из книги «Мост над временем, или Метаисторический роман о тшуве»

Продолжение. Начало см. в № 1 (321)

Стыдно не учить Тору

Следует отметить, что мой приход к иудаизму был делом совершенно самостоятельным и никак не был связан не только с иудейской общиной, но и вообще с евреями. Никто из моих родственников ни словом не обмолвился мне о существовании еврейской традиции, еврейских текстов, еврейских праздников. Перед Песахом родственники покупали мацу, но особого смысла этому никто не придавал.

Мой путь к иудаизму шел через Всевышнего, а потом через Тору. Причем именно в таком порядке. Но и к Всевышнему путь был совсем не прямой и не простой.

Не буду рассказывать о своем детстве, это тема другого разговора. Но все‑таки скажу, что у меня было два жизненных пробуждения. Одно примерно в пять лет, когда я начал читать, осознавать самого себя и когда я получил первый опыт смерти. Второе примерно в 13–14 лет, когда я осознал, что моя судьба — заниматься большой наукой. Между этими двумя периодами у меня было очень тяжелое топтание на месте. Но уже к 14 годам я четко знал, что буду ученым. Первой и главной наукой для меня стала теоретическая физика, которой я очень увлекся в 14–15 лет. Знакомство со специальной и общей теорией относительности и осознание того, что весь мир, все пространство–время подчиняются единым универсальным законам, стало для меня важнейшим событием жизни, по крайней мере на том ее этапе. Когда я говорю, что Эйнштейн был моим первым учителем, я не имею в виду какие‑то конкретные законы физики, теорию относительности или квантовую механику. Эйнштейн открыл мне, что весь мир является одной большой тайной, загадкой, которую нужно разгадать.

Поиски универсальных законов природы превратились в главное дело моей жизни. Но уже в 16 лет я понял, что в теоретической физике что‑то не совсем в порядке. Это, собственно, было ясно уже Эйнштейну, ведь универсальную теорию поля ему построить не удалось. Дело в том, что физика рассматривает настоящее лишь как продолжение прошлого, а факт, что мы можем влиять на настоящее, не вызывает ни малейших сомнений. То, что будущее зависит не только от прошлого, но и от моего решения в настоящий момент, настолько очевидно, что неспособность физики принять этот факт во внимание рождает серьезное сомнение в ее возможностях.

Поиски процессов обратного течения времени привели меня к серьезному изучению философии, а потом и религии. Однако в Советском Союзе религия, да, в общем, и философия находились под запретом. Даже текст Библии можно было найти только в очень образованных семьях. Сначала кто‑то из студентов дал мне почитать на несколько часов Новый Завет. Я буквально проглотил его и сразу запомнил почти наизусть. Хотя книга произвела на меня сильное впечатление, там не было ответов на мои вопросы.

Найти философские и художественные тексты в то время не представляло большой проблемы, и их я читал очень много. Примерно к 24 годам мой круг чтения дошел до «Иосифа и его братьев» Томаса Манна. Прочитав огромный 1‑й том в тысячу страниц, я страстно захотел познакомиться с первоисточником, то есть с книгой Бытия. Такая возможность мне представилась, а дальше пошло‑понеслось! Для начала я отправился путешествовать «в страну Востока» — в Среднюю Азию. Там увидел то, что трудно было понять в Ленинграде, а именно что библейские события не представляют собой что‑то фантастическое, а, напротив, являют очень реальный, настоящий мир. Более того, этот мир и есть наш мир, в котором мы живем. Осознав себя внутри библейского повествования, я, естественно, стал серьезно интересоваться религией.

Понятно, что большинство моих друзей имели о религии весьма отдаленное представление, но, если о чем‑то знали, то о христианстве, все‑таки Россия христианская страна. Среди моих друзей, которые входили в узкий круг творческой интеллигенции, было немало весьма образованных христиан. Хотя в моем кругу встречались и евреи, но никаких знаний в области иудаизма у них не было.

Наиболее глубокие религиозные переживания, открытие существования Творца и смысл духовного пути я открыл для себя в Бухаре, Самарканде и в горах Таджикистана. Поэтому первыми моими учителями в религии были мусульмане. Путешествуя по Средней Азии и общаясь с мусульманами, часто весьма религиозными, хотя не очень образованными, я постоянно слышал от них одно и то же утверждение: «Стыдно не знать Торот», «Стыдно не учить Торот». Попадались и более образованные люди, которых я могу без преувеличения считать своими учителями. Одним из них стал для меня суфийский учитель шейх Ибрагим Касымов. Нашел я его через посредство питерских иранистов. Работавшая в Институте востоковедения Фаня Кацнельсон дала мне его адрес, и упоминание ее имени сделало меня всегда желанным гостем в доме Касымовых.

С Ибрагимом‑ака я много разговаривал на самые разные темы. И хотя я ни слова не говорил о возможности принятия ислама, мой интерес к суфизму был для него очевиден. Однажды, когда я особо упорно расспрашивал его о суфиях, он рассказал мне следующую историю.

— Приходил ко мне несколько лет назад один молодой человек и много говорил про христианство. Он жил не в Бухаре, а в русском городе Каган, что недалеко от Бухары, и принадлежал к тамошней баптистской общине. Частенько ко мне наведываясь, он усиленно агитировал меня за баптизм. Однажды я не выдержал и спросил у него:

— Скажите, вот вы мне так много рассказывали о христианстве, а на каком месяце беременности Мирьям родила Ису?

Молодой человек был озадачен моим вопросом и сказал, что сам он вряд ли сможет ответить, но должен поговорить со своими духовными наставниками. После этого его не было несколько недель. Когда он все‑таки ко мне пришел, он сказал:

— Я долго думал над вашим вопросом, советовался с наставниками и вот что могу сказать. Сам этот вопрос нехороший. Грешно спрашивать, сколько месяцев длилась беременность Мирьям.

— Молодой человек, — сказал я ему, — если вам грешно спрашивать, то для чего многие часы вы рассказывали мне о вашей религии?

Неудавшийся миссионер покинул меня и не появлялся год, но потом снова пришел:

— Вы знаете, Ибрагим‑ака, я пришел к вам, чтобы извиниться и попрощаться. Я был очень не прав, пытаясь вас, очень знающего и мудрого человека, обратить в религию, притом что мне самому даже нельзя задавать вопросов. Я об этом долго думал и решил вернуться в свою настоящую религию — иудаизм!

— Вы меня поняли, — сказал шейх Ибрагим и улыбнулся.

Я, конечно, много думал на все эти темы. И поскольку среди окружавших меня людей были представители разных конфессий — христиане, буддисты и даже последователи даосизма, — то я интересовался всеми религиями. Многие из моих друзей, возможно, ожидали, что я крещусь, но этот шаг казался мне абсолютно бессмысленным. Зато христианским богословием я интересовался очень серьезно. Было совершенно очевидно, что известное мне христианство является очень искаженным отображением религиозных брожений прошлых эпох. Как‑то мы беседовали с одним моим христианским другом. Выслушав мои аргументы, он сказал: «Ты знаешь, наверное, кто‑то тебе советует креститься, но я не советую! У нас и без тебя своих еретиков хватает».

Так постепенно я пришел к идее, что нужно заниматься изучением Торы. Ведь иудаизм — это единственная религия, в которой я могу быть еретиком и оставаться внутри!

Йом Кипур в ленинградской синагоге

Однажды, когда я еще интересовался многообразием культур Востока, но ничего не знал про еврейство, ко мне зашел приятель и сказал: «Вот я решил занести тебе одну книгу, которая мне совсем не нужна, а тебе может пригодиться. Это молитвенник для еврейского праздника Йом Кипур на древнееврейском языке с русским переводом». — «Ну а мне он для чего?» — спросил я. «Уж не знаю, но мне он точно не нужен». Я не стал отказываться от подарка. Сам вид древних букв меня привлекал. Да и вообще к книгам, особенно странным, я имел пиетет.

Однако прошло еще несколько лет, прежде чем и идея пойти в синагогу на Йом Кипур стала для меня актуальной.

Ленинградская хоральная синагога была полна народу. В основном это были люди пожилого возраста, те, кто вышел на пенсию и мог не скрывать своего еврейства. Возможно, было и какое‑то число молодых, но в огромном зале я их совсем не видел. Среди множества молящихся у меня не было ни одного знакомого.

Впечатление это все производило самое сильное. Каждый, завернувшись в свой белый, иногда немного пожелтевший от времени талит, с собственным молитвенником, сосредоточенно читал текст службы Йом Кипура. Поскольку я ни слова не понимал, то молитву воспринимал как своеобразную музыку. Однако на классическую музыку это не очень было похоже, скорее напоминало блеяние овец. Учитывая множество белых талитов, сравнение со стадом само по себе напрашивалось. Мне не очень сложно было также представить себя овцой, но до того как‑то не представлялся случай. Стоя среди общины где‑то на хорах, я ощущал себя частью этого стада, называющегося, как я теперь знаю, народом Израиля. На мне не было талита, но был молитвенник, по которому я старался отслеживать слова, произносимые ведущим молитву кантором.

Поскольку иврита я не понимал, а еврейские буквы знал плохо, то часто сбивался, и тогда неизменно ко мне подходил кто‑то из молящихся рядом и показывал место, где сейчас находится кантор. Меня очень удивляло, что, во‑первых, так много народу умеет ориентироваться в молитвеннике, а во‑вторых, что они сами отвлекаются от молитвы, чтобы помочь мне, невежде. Текст службы Йом Кипура мне тоже показался очень интересным. Впечатляла идея отказаться от всех обещаний и зароков, но не тех, которые я дал в прошлом, а тех, что еще не дал и, возможно, дам в будущем.

В перерыве перед заключительной молитвой я стоял у окна в коридоре 2‑го этажа. Ко мне подошел некий пожилой, но еще не старый человек и спрашивает:

— Молодой человек, а вы знаете, кто такой Рамбам?

— Нет, — отвечаю.

— А кто такой Маймонид?

— Да, кто такой Маймонид, я знаю!

— Так вот, Маймонид — это и есть Рамбам! А учиться хотите?

— Да, очень.

— Ну ладно, я вас найду, — сказал мой собеседник и растворился в толпе отдыхающих между молитвами евреев.

Он так и не нашел меня. А я хоть и нашел его как‑то через несколько месяцев, но никакой учебы не получил. Однако сама идея учиться завладела мной крепко.

Авром‑Абба

Как я уже рассказал, Авром‑Абба всегда оказывался для меня первым человеком, с которым я разговаривал по всякому еврейскому делу. Это был очень красивый еврейский старик с характерной внешностью, пронзительными глазами и длинной седой бородой. На его всегда серьезном лице просвечивала еле заметная добрая улыбка, которая немедленно становилась откровенно ироничной, как только он начинал говорить. Разумеется, Авром‑Абба являлся приемной комиссией не только для меня, но и для всякого, кто приходил в синагогу. Как синагогальный служитель, шамес, он, а также его коллега Янкев‑Шайя выполняли роль привратников, которые кого‑то пускали, а кого‑то не пускали в мир ленинградского еврейства. Как я описывал выше, поначалу меня не пустили и предложили разбираться с обрезанием где‑нибудь в Грузии. Спустя некоторое время, когда я пришел в синагогу и радостно сказал Аврому‑Аббе, что мне сделали обрезание в одной из ленинградских больниц, он пришел в ужас и стал меня расспрашивать, как это было. Выслушав мой рассказ, он успокоился и сказал: ну, нужно кое‑что поправить, а так все в порядке!

Начав посещать синагогу, я очень подружился с Авромом‑Аббой. Нужно отметить, что человека более противоположного по отношению ко мне найти было бы трудно, и я до сих пор не понимаю, как он сам ко мне относился. Авром‑Абба был человеком простым, не очень ученым, как в общем смысле этого слова, так и в еврейском. Но он, конечно, прекрасно знал иврит и читал очень много разных еврейских книг, в основном это были книги не то чтобы самые сложные — классический набор — Хумаш, Раши, Теилим, «Кицур Шульхан арух», «Шивхей Бешт». Но все это никак не определяет духовного и интеллектуального уровня Аврома‑Аббы. Такое впечатление, что свою житейскую мудрость он воспринимал из воздуха. И еще он очень много рассказывал. Всякий посетитель ленинградской синагоги, кто пользовался минимальным доверием Аврома‑Аббы, слышал от него десятки историй. А я слышал сотни и тысячи! Слушать Аврома‑Аббу можно было часами. Даже известным притчам и сказкам, которые я самостоятельно читал в книгах, Авром‑Абба придавал такой колорит, что они обретали новую жизнь и новый смысл. Ах, где теперь все эти истории!

Авром‑Абба расказывал про знаменитого раввина из Праги Йеуду‑Ливу по прозванию Маараль и про изготовленного им голема, про праведного софера, в свитке которого его враг еврей‑выкрест заменил букву «аин» на «алеф» в слове «лаавдо» так, что вместо «служа Ему» получилось «уничтожая Его». Софер постился и искренне молился перед завершением свитка, и во сне перед чтением Торы ему сообщили, что опасность миновала, потому что в Торе сказано «глаз за глаз» — «аин тахат аин». Во время чтения свитка он увидел в зале синагоги человека без глаза и понял, что у него забрали глаз («аин») за тот «аин», который он похитил у Торы. Авром‑Абба рассказывал про Бааль‑Шем‑Това и его приключения с шурином Гершоном Кутовером, который вынужден был отдать свою сестру замуж за Бешта, явившегося к ним в дом в образе простого невежественного мужика. «Отдай мне мою жену!» — говорил Авром‑Абба, пародируя грубость и неотесанность мнимого простолюдина Бешта. Гершон Кутовер сказал, что только сама его сестра может решить, выйдет ли она замуж за странного гостя. Но, увидев письмо собственного отца рабби Авраама в руках у Бешта, Хана согласилась выйти за него замуж, и только потом Бешт открылся перед ней, потому что в это время все еще должен был оставаться скрытым праведником. Истории Аврома‑Аббы были не только из еврейского фольклора и из книг, но часто из самой жизни. Истории рождались сами собой и являлись частью реальности. Что уж и говорить, не было для меня в те годы дела более интересного и занимательного, чем слушать Аврома‑Аббу.