От автора

Когда я сидел шиву по поводу ухода из этого мира своего отца Саула Израилевича Дворкина, я решил, что обязательно должен посвятить ему книгу о поколениях эпохи перелома еврейской истории. К этим поколениям, несомненно, относился мой отец, но, возможно, и сами мы относимся к завершению этого «между». Ведь разрыв еврейской традиции и общая трансформация еврейского мира, которая произошла на протяжении XX века, была беспримерной и не имеющей аналогов во всей истории народа Израиля. С 1890 по 1990 год евреи на 95% поменяли место своего обитания, язык, образ жизни и отношение к своей древней традиции. Такое было разве что во время исхода из Египта при рождении еврейского народа.

Книга, которую я начал тогда писать, начиналась так:

Мост над временем. Метаисторический роман.

Вторник, 3 февраля 2004 года (после похорон моего отца).

Эту книгу я посвящаю памяти своего отца…

«А земля вечно стоит». Рабби Йеошуа Бен‑Карха говорит: В Писании должно было быть сказано [не так, а] «земля приходит, земля уходит, а поколение вечно стоит», ибо кто сотворен для кого? Земля ради поколения или поколение ради земли? Земля ради поколения, но, поскольку поколение не оказывается способным устоять в предназначении своем перед Всевышним, оно стареет, а земля, поскольку она способна устоять, не стареет (Мидраш раба, Коелет, 1:9).

Мой отец родился 27 декабря 1927 года в Гомеле, через 10 лет после победы большевизма в России, за пять лет до победы нацизма в Германии. В 1927 году российскому еврейству уже был подписан смертельный приговор, иудаизм уже был под запретом, преподавание иврита уже преследовалось, рамки еврейской культуры быстро сужались. Но мой отец прошел обряд обрезания и получил имя Шауль в честь своего деда, моего прадеда, который, судя по семейному преданию, был учителем Торы в гомельской еврейской гимназии. Собственно, гимназия была просветительской и Тора преподавалась там скорее в виде факультатива. О гомельской гимназии и прадеде Шауле у нас речь еще пойдет. Так или иначе, прабабушка Нехама настояла на обрезании ребенка, и он получил имя ее бывшего мужа. Через 14 лет, когда в Гомель вошли немцы, прабабушку Нехаму постигла судьба большинства гомельских евреев. Но судьба моего отца была другой. Так уж получилось, что ни духовный приговор Сталина, ни физический Гитлера не оказались властны над ним. В конечном счете эти приговоры не оказались властны над всем этим поколением, точнее, несколькими поколениями, над тем, что можно назвать еврейством XX века. Почему? В случае своего отца я знаю ответ и не уверен, что он универсальный. Он в своих поступках никогда не руководствовался внешними причинами, то есть он пытался к среде не приспособиться, а, напротив, среду и обстоятельства приспособить к себе. Таким образом, он всегда оказывался немного впереди обстоятельств. Это, конечно, не значит, что отец не являлся частью среды и не был подобен своему окружению, он просто все время оказывался чуть‑чуть впереди.

Нет, поколение не существует, конечно, ради земли, но поколение оказывается — раньше или позже — в земле, и вопрос о его судьбе и предназначении неизбежно остается следующим поколениям.

Йом а‑шиши, или Как я пришел в синагогу

Я стал посещать ленинградскую синагогу осенью 1981 года. Причина была странная. Я тогда начал изучать Пятикнижие и искал для этого наиболее подходящее время в своем рабочем графике. Решил, что самое лучшее время — суббота. Все‑таки в книге Исход написано: «Помни день субботний». Поэтому я пришел к выводу, что суббота наиболее подходящее время для учения. В то время я еще не знал, что шабат начинается в пятницу. Заведя обычай посвящать субботу изучению Торы, я однажды подумал, что надо бы заехать в синагогу. Хотя синагога с Торой у меня никак не ассоциировалась, некоторая косвенная связь все‑таки прослеживалась, ведь Тора как‑то связана с евреями, а евреи с синагогой. И вот однажды накануне дня занятий текстами Пятикнижия я решил наведаться в ленинградскую синагогу на Лермонтовском проспекте. По своему обыкновению я сел на велосипед и отправился по заданному маршруту. Был вечер пятницы, и так получилось, что я прибыл во двор синагоги прямо перед началом субботней службы. Опасаясь пропажи велосипеда, внес его прямо в вестибюль Малой синагоги и тут столкнулся с неожиданной проблемой. Этой проблемой оказался кто‑то из ленинградских еврейских стариков, возможно, это был Авром‑Абба. Он строго посмотрел на мой велосипед и сказал:

— А в шабес нельзя на велосипеде!

— Что‑что? — спросил я изумленно.

— В субботу на велосипеде не ездят! — снова сказал мне хозяин помещения; да, вероятно, это был Авром‑Абба.

— Так ведь сегодня пятница! — изумленно промямлил я.

Старик посмотрел на меня с выражением жалости:

— Молодой человек, вы не знаете, что шабат начинается в пятницу?

— Не знаю! Но почему? — спросил я.

— «Вайхи эрев — вайхи бокер» — «Был вечер, было утро», — сказал мне служитель синагоги, и я сразу все понял.

— Так что мне теперь делать? — спросил я.

— Ну, можете оставить велосипед тут, а потом за ним приедете.

Так и случилось. Это был мой первый шабат, начавшийся вечером.

Завет Авраама

Этот случай не был первым моим посещением синагоги. Изучение Пятикнижия ставило меня перед серьезными вопросами. Один из них был связан с обрезанием. Я знал, что мой отец, в отличие от меня, обрезан. Тогда было другое время — примерно так мне объяснили это дома. Но, когда я стал читать Пятикнижие, мне показалось странным, что не изучающий Тору отец обрезан, а изучающий ее я — нет! Кроме того, мне хотелось быть причастным к завету со Всевышним. Но как это сделать? Как стать обрезанным? Я стал спрашивать у знакомых. Отвечали что‑то чрезвычайно путаное: что нужно обратиться к врачу, и тогда могут в больнице сделать обрезание. Поскольку мне было ясно, что дело тут не только в медицинской операции, а в некотором духовном событии, я решился обратиться по этому поводу в синагогу. Так я туда попал в первый раз.

Прихожу в синагогу, понятное дело, в Малую, и обнаруживаю при входе в молитвенный зал каких‑то стариков. Здесь у меня нет сомнений, что одним из них был Авром‑Абба.

— Скажите, пожалуйста, как можно сделать обрезание? — радостно спрашиваю. И вижу вдруг, какой ужас вызвал у них этот мой буйный возглас. Я, разумеется, не понимал, что моя затея может кому‑то не понравиться, что в синагоге могут быть осведомители, что это вообще опасно!

— Тсс! Тише! Зачем так кричать! — отвечает мне один из служителей синагоги. Их всего было двое: Авром‑Абба и Янкев‑Шайя. Кто говорил, я не помню.

— Тсс, молодой человек, это небезопасно! Вот недавно сюда студенты зашли просто так, так их проверили и выгнали из института.

— Но я не боюсь, что меня откуда‑то выгонят! — отвечаю я смело.

— Вы можете не бояться, но мы тут работаем. В Ленинграде обрезание не делают.

— А где делают?

— Говорят, — задумчиво произнес служитель синагоги, — что делают в Грузии. У грузинских евреев всех мальчиков обрезают, а иногда обрезают и взрослых, — сказал служитель, посмотрев на меня очень внимательно. Я намека, конечно, не понял. И решил, что раз Всевышнему не угодно, чтобы я обрезался, я не буду настаивать.

Однако вскоре произошло нечто для меня неожиданное. Дело в том, что я везде и всюду разъезжал на своем гоночном велосипеде и почти не пользовался городским транспортом. А тут у меня начались некоторые физические неприятности. На велосипеде стало ездить трудно! Посоветовавшись со знатоками физических свойств тела, я решил, что Всевышнему все‑таки хочется, чтобы я обрезался. Что делать? Я решил последовать советам, которые успел получить еще до визита в синагогу, и отправился в поликлинику. Вошел в кабинет уролога и стал что‑то мямлить по поводу своего желания пройти процедуру обрезания. Мне не повезло! Врач, который принимал в поликлинике, судя по всему, не был большим другом еврейского народа. Он сказал мне об этом почти открытым текстом. Хотя я в жизни почти не сталкивался с антисемитизмом, но резкое «ходят тут всякие» очень меня задело, и я ушел. Но физическое недомогание никуда не делось, даже существенно усилилось. Я уже почти не мог ездить на велосипеде и счел это серьезным знаком небес, что я не должен останавливаться и обязан продолжить попытки. Я снова отправился в поликлинику и снова оказался перед тем же самым врачом. Посмотрев на меня, он рявкнул что‑то типа «убирайся отсюда вон!». Я был вынужден последовать его предложению. Однако боли не уменьшились, и, скрипя зубами, я вновь пошел в поликлинику. И тут в кабинете уролога оказался вдруг совсем другой врач — весьма еврейского вида. Я вошел в кабинет. Посмотрев на меня, он скомандовал: «Снимай штаны!» Я подчинился. «Как, ты не обрезанный? — воскликнул врач. — Срочно обрезаться!» — «Но, доктор, я еврей и хотел бы обрезаться по‑еврейски!» Он посмотрел на меня и очень отчетливо произнес: «Думаешь, я не понимаю? Не беспокойся, тебя будет обрезать еврейский хирург, знающий свое дело!» Вскоре я должен был оказаться на операционном столе.

События развивались столь стремительно, что я даже не успел хорошенько подготовиться к предстоящему вступлению в завет Авраама. Я, конечно, понимал, что это важнейший обряд, но в чем он состоит и как его осуществляют евреи, я не знал. Тем не менее мне нужно было отправляться в больницу. Что делать? Я порылся среди книг и взял с собой на операцию три из них, которые должны были мне помочь достойно вступить в союз со Всевышним. Первая — том «Еврейской энциклопедии» Брокгауза и Ефрона со статьей про обрезание. Идиотизм этой статьи и ее неадекватность к моей ситуации помнятся мне до сих пор, хотя прошло больше 35 лет. Вторая книга была «Бхагавадгита», а третья — том Платона с диалогом «Федон». Вооруженный такой мощной духовной поддержкой, я ехал в колясочке на операционный стол.

Нужно сказать, мои переживания в то время полностью соответствовали значимости события, и мне никогда не пришлось жалеть о том, что я прошел процедуру обрезания именно таким образом, а не другим. В конце концов, сам Всевышний так решил! Он не организовал для меня поездку в Грузию, не устроил мне тайное обрезание в Ленинграде, даже не раскрыл мне возможности войти в завет на подпольной квартире в Москве. Потом мне в Москву все‑таки пришлось съездить, чтобы придать моему обрезанию легитимность. Нужно было произнести некоторые благословения, устроить трапезу. Но все это уже было только дополнением. Обряд обрезания я прошел в ленинградской больнице непосредственно под высшим наблюдением.