По данным Всесоюзной переписи населения, в 1989 году в СССР проживало 1,4 млн евреев, что составляло порядка 5% от всего советского народа. Башкиров и чувашей было чуть больше, мордвы и чеченцев — чуть меньше. На Дальнем Востоке у евреев была «своя» автономия с населением около 9 тыс. человек, но большинство предпочитало селиться в крупных городах в западной части страны. Среди них были и соблюдавшие традиции евреи, и свои «подпольщики» — сионисты‑отказники, боровшиеся за право репатриации в Израиль. На общем фоне, однако, еврейское подполье было крайне малочисленно. Подавляющее большинство советских евреев мало что знали об истории своего народа, традиций не соблюдали, об Израиле слышали лишь как об «агрессоре» и «оккупанте», а о своем еврействе вспоминали в основном благодаря антисемитам. Все изменилось в конце 1980‑х, когда в результате падения железного занавеса и либерализации общества советские евреи получили свободный доступ к культуре собственного народа. Открывались еврейские школы, тысячи людей приходили на праздники в синагоги, концерты идишской песни и канторской музыки собирали полные залы по всей стране. Подъем национального самосознания для миллиона евреев продолжился уже в Израиле — на 1990–1991 годы пришелся самый массовый отъезд евреев из СССР. Фундамент современной еврейской общины на постсоветском пространстве закладывался именно в период, предшествовавший распаду Советского Союза. Двадцать пять лет назад, в августе 1991 года, была предпринята последняя попытка сохранить советскую систему. Но провалившийся переворот лишь подписал окончательный приговор СССР — в декабре Союза не стало. «Лехаим» вспоминает, какие перемены произошли в жизни советских евреев на стыке эпох.

Один тфилин мужа, другой — жены

Сегодня трудно себе представить будни еврейской жизни в СССР. Где достать кошерную еду, если и с обычной напряженка? Как соблюдать шабат, если в школах учатся по субботам? Где взять еврейские книги, если и нееврейские добывались порой окольными путями? Однако, несмотря на все трудности, ограничения и запреты, многие советские евреи, пытавшиеся вести еврейский образ жизни, все же имели такую возможность.

К примеру, еврейская литература уже в начале 1980‑х годов попадала в Советский Союз из‑за рубежа — в основном через американских граждан, которым разрешалось провозить с собой и книги, и еврейскую атрибутику. «Пересекавшая границу супружеская пара американских евреев, к примеру, могла ввезти два комплекта тфилин, — рассказывает раввин Михаэль Кориц, в 1989 году приехавший из Израиля в Ленинград заниматься восстановлением еврейской жизни в городе. — На вопрос советского таможенника: “Почему везете два?” отвечали, что один тфилин мужа, а другой — жены».

В брежневские времена между тем, что евреям дозволено, и тем, что запрещено, была весьма тонкая грань. Так, студента за поход в синагогу могли отчислить из института, тогда как пенсионеры могли посещать синагоги, не опасаясь последствий. «Еврей‑сапожник в этом смысле мог позволить себе куда больше, чем еврей‑инженер», — поясняет Михаэль Кориц.

Будущий главный раввин России Берл Лазар впервые приехал в Советский Союз в 1987 году. «Я вырос на рассказах о праведниках‑хасидах, которые жили когда‑то в России, и всегда хотел сюда приехать. Как‑то в ешиве, где я учился, мне предложили отправиться в СССР в качестве посланника Любавичского Ребе, чтобы давать уроки евреям, которые участвовали в так называемом подпольном движении и благодаря которым там сохранилось еврейство, — вспоминает раввин Лазар. — Перед отъездом меня подробно проинструктировали, рассказали, как устроена жизнь евреев в СССР. То есть у меня уже были определенные ожидания. Но я и предположить не мог, что встречу здесь евреев, с такой жертвенностью соблюдающих заповеди! Больше всего меня тогда поразило то, как они заботились о других, думали о том, как приблизить к еврейству другие еврейские семьи. А в те годы это было далеко не безопасно».

В 1989 году у граждан Израиля появилась возможность посещать Советский Союз по приглашению родственников. Так Михаэль Кориц оказался в числе первых посланников Хабада в СССР. С благословения Любавичского Ребе и при поддержке еврейской организации «Шамир» раввин Кориц через Хельсинки приехал в Ленинград, где сразу развернул активную деятельность: начал читать лекции в синагоге и даже открыл ешиву.

На вопрос, что заставило вернуться в СССР человека, когда‑то едва ли не бежавшего в Израиль, Кориц отвечает: «Ответственность за то, что происходит с русскими евреями. С моей точки зрения, это был духовный долг… Не могу сказать, что я очень хотел там жить и тем более оставаться. Но я понимал важность моей миссии».

Вспоминая свои первые впечатления от знакомства с советскими евреями, раввин Лазар говорит, что «люди чувствовали себя брошенными». Им казалось, что еврейский мир в Израиле и Америке существует отдельно от них, что о себе они должны заботиться сами. «Когда я приехал, здесь не было ничего — ни кошерной еды, ни еврейских образовательных учреждений, ни книг. Синагоги если и были, то только в крупных городах. Всем этим нужно было заниматься. Но это была материальная сторона проблемы, — говорит Берл Лазар. — Самая главная проблема была в том, что люди тогда жили в страхе, они стеснялись своего еврейства. Они не понимали, как можно гордиться своим происхождением… Однажды я разместил в газете объявление о том, что в синагоге будет отмечаться какой‑то праздник. Так евреи обвинили меня в том, что я таким образом провоцирую антисемитизм!.. Мне было очень важно объяснить людям, что о еврействе можно говорить с высоко поднятой головой».

В духе Жванецкого

До конца 1980‑х интерес евреев к традициям и культуре своего народа в Советском Союзе был обусловлен в первую очередь диссидентско‑отъездными настроениями. По мнению Михаэля Корица, многие евреи так выражали свою антисоветскую позицию. Но в годы перестройки давление советской идеологии стало ослабевать, и открывать для себя еврейство начали и те, кто никогда не имел отношения к диссидентскому движению. «В той ситуации возник даже некий конфликт по отношению к отказникам, — вспоминает раввин Кориц. — Ведь до этого в СССР была группа “особых” евреев, некое меньшинство, стремившееся во что бы то ни стало выехать за границу. А теперь ситуация изменилась, на глазах создавалась еврейская жизнь для обычных людей, которые никуда не собирались уезжать. Так возникал новый еврейский социум».

«Люди буквально жаждали узнать о еврействе, это ощущение витало в воздухе, — добавляет раввин Лазар. — Синагоги были заполнены. Несмотря на тяжелое экономическое положение, люди искали духовного. Народ шел учить иврит, изучать традиции».

В 1988 году по Союзу проехали с гастролями шоу‑театр «Тум Балалайка» и кантор Йозеф Маловани. «Что творилось на этих концертах! Я такого в жизни не видел! — вспоминает Борух Горин, главный редактор журнала “Лехаим”, основанного как раз 25 лет назад. — Можете представить, чтобы на канторскую музыку у спекулянтов билеты перепродавались по пятикратной цене?!»

На перестроечный период пришелся журнальный бум, и еврейская пресса не осталась в стороне. «Еще живя в Одессе, будучи старшеклассником, я выписывал по 70–80 журналов, — рассказывает Горин. — Среди них в подписных листах я как‑то увидел издание, которое называлось ВЕСК — “Вестник еврейской советской культуры”. Это был абсолютный шок, поскольку слово “еврейский” с информационным изданием на русском языке в то время плохо вязалось».

Несмотря на, казалось бы, широкий выбор еврейской прессы, по‑настоящему качественных изданий были единицы. Некоторые бюллетени напоминали самиздат, в завезенной с Запада религиозной печатной продукции было полно грамматических ошибок, полиграфия тоже оставляла желать лучшего. Именно тогда Горин решил издавать еврейский журнал для детей и подростков. «Тогда в общину приходило очень много молодежи, — рассказывает он. — Вообще, в то время в общинах было два типа людей: старики, которые даже не замечали, что власть сменилась, и горячая молодежь, которая пыталась все реанимировать, выбить из синагог запах нафталина. Такое явление наблюдалось по всей стране. И чтобы работать с этой молодежью, нужно было иметь что‑то в руках, какой‑то пропагандистский материал».

Деньги на издание Борух Горин смог найти только в США в 1991 году. Так появился журнал «Лехаим», ориентированный, правда, уже не на подростков, а на широкую еврейскую аудиторию. «Такого ажиотажа, который был вокруг нашего журнала в 1992–1993 годах, никогда больше не было. Это был настоящий информационный голод. На все еврейское бросались с невероятной жадностью, — объясняет Горин. — К тому же тот факт, что люди могли выписывать еврейский журнал, превращало их из пятой колонны в обычных граждан. Это тоже было частью легитимации еврейской жизни».

Официальную лицензию Министерства печати «Лехаим» получил практически сразу и без каких‑либо сложностей. «В стране был полный бардак в то время. Формально это была еще советская власть, но при этом они уже никак не мешали, а, скорее, помогали распространению свободы, — говорит Горин. — В том же 1991 году празднование Хануки довольно легко организовали в Кремле. Сегодня получить разрешение на подобное мероприятие гораздо сложнее».

«Советская власть уже была расшатана, — подтверждает Михаэль Кориц. — Как‑то раз на советской границе таможенник, досматривавший мой багаж, наткнулся на аудиокассету с уроками Торы рава Ицхака Зильбера. Таможенник прослушал немного запись и спрашивает: “Это что‑то в духе Жванецкого?” Я говорю: “Да! Да! Именно в таком духе!” И кассету пропустили».

Гэбэшники были уверены, что евреи правят миром

Несмотря на то что советская власть в 1989–1991 годах ощутимо ослабила хватку, некоторые звенья системы по‑прежнему функционировали исправно. Так, открыть еврейскую школу в Ленинграде было невозможно без участия органов госбезопасности.

«Мы договаривались через Совет по делам религий, — рассказывает раввин Кориц. — При этом мне поставили условие, что я с ними должен встречаться раз в месяц. Гэбэшники уже не понимали, что можно, а что нельзя, но на всякий случай хотели держать руку на пульсе».

Раз в месяц Михаэль Кориц приходил на встречу в гостиницу «Советская». Администратор сообщал номер комнаты, в которой его уже ждал сотрудник госбезопасности. «Это был довольно тяжелый период, — признается он. — С одной стороны, я был вынужден рассказывать все о своей деятельности в Ленинграде, с другой — понимал, что у них не стояло задачи как‑то на меня воздействовать. Поэтому я соглашался встречаться, но документировать что‑либо письменно отказывался. Они мне даже предлагали взять какую‑то кличку, которой можно было бы подписываться, но я отказался».

Встречи эти продолжались до конца 1991 года, вплоть до распада Союза. «Гэбэшники вообще были уверены, что евреи правят миром и что в тот переходный период было бы неплохо иметь хорошие отношения с евреями. И это их представление сыграло положительную роль в судьбе еврейской общины страны, — считает раввин Кориц. — Сегодняшнее благосклонное отношение к еврейской общине в России корнями уходит именно в тот период. Кстати, когда открывали Московский еврейский общинный центр в Марьиной роще, Путин признался, что был одним из тех, благодаря кому открыли первую еврейскую школу в Ленинграде».

О том, что еврейская жизнь в СССР возрождалась под пристальным взором органов госбезопасноти, говорит и раввин Зеэв Вагнер. С начала 1990 года гражданин Израиля Вагнер находился в Союзе по официальному приглашению Совета по делам религий при Совмине СССР. «О Совете по делам религий я вспоминаю очень хорошо. Там работали молодые люди — выпускники либо философского факультета, либо истфака МГУ, — рассказывает он. — Советские евреи в силу репутации не хотели сотрудничать с органами, у меня же с ними были великолепные отношения. Они мне не отказывали ни в одной просьбе. Помогали с выставками религиозной литературы, с изданием книг, с поездками по стране, в которых я как иностранец был ограничен. Система понимала необходимость контактов с еврейской общиной. Конечно, я не строю никаких иллюзий. Понятно, что еще за пять лет до этого ничего бы не было. Но в тот момент все было великолепно».

На фоне общего возрождения религиозной жизни в Советском Союзе было необходимо заниматься в том числе и евреями. «Власти прекрасно понимали, что только православия недостаточно. Нужно было привлекать и мусульман, и протестантов, и евреев. Это была общая политика партии и правительства», — убежден Зеэв Вагнер.

Это агония, и все скоро закончится

После разгрома Израилем в 1967 году армий дружественных советскому режиму арабских стран дипломатические связи между СССР и еврейским государством были разорваны на долгие годы. Отношения начали налаживаться только в конце 1980‑х; с 1989 года в Москве постоянно находился официальный представитель Израиля Арье Левин, кадровый дипломат, который осенью 1991‑го, с возвращением израильской дипмиссии в СССР, был произведен в ранг посла. В только что открывшееся израильское посольство выстроились огромные очереди, люди ночевали на улице, чтобы получить заветную визу на выезд в Израиль.

«Евреи больше не хотели жить в Советском Союзе, — говорит Арье Левин. — В обществе как раз усилился антисемитизм, чуть ли не с экранов телевизоров звучало: “Бей жидов, спасай Россию”. Появились опасения, что может повториться то, что было при Сталине, когда евреев собирались депортировать в Сибирь. Люди боялись погромов».

Левин вспоминает, как поспорил тогда с Яковом Кедми, главой «Натива», бюро при Канцелярии премьер‑министра Израиля, отвечавшего за связи с советскими евреями. Кедми был убежден, что евреев в России скоро не останется. «Яша, ты не понимаешь евреев, — объяснял Левин Кедми. — Такого произойти не может. Евреи всегда будут жить в России».

Четверть века спустя Арье Левин радуется тому, что оказался прав в том споре. Но тогда, даже несмотря на всплеск активности в еврейской общине, среди евреев царили предотъездные настроения. «Было ощущение, что еврейская жизнь воспряла, но это агония и все скоро закончится. Те евреи, которые приходили в общину, через три месяца уезжали», — рассказывает Борух Горин. В Москве и Ленинграде уже работали еврейские школы, однако большинство евреев отдавали в эти школы детей в надежде, что там их лучше подготовят к предстоящей репатриации. «Это была работа как в пересыльном лагере, — вспоминает Зеэв Вагнер. — Из тех, кто прошел через меня в 1990–1991 годах, в России остались единицы. Это был массовый выезд. Но люди приходили в синагогу не потому, что хотели уехать, а потому что до этого в течение десятков лет просто боялись туда прийти».

Михаэль Кориц считает, что те, кто до отъезда в Израиль всего год успевал отучиться в еврейской школе, все равно получали ощущение причастности к еврейскому народу. «Это им очень помогало в Израиле, — говорит раввин Кориц. — Когда Израиль только начинал активную деятельность в СССР, была позиция, что никакая еврейская жизнь здесь не нужна. Потребовалось три года, чтобы это поменялось в сознании. В Израиле поняли, что для репатриации как раз необходимо поддерживать еврейскую жизнь. И тогда Израиль даже начал открывать школы, ориентированные именно на подготовку детей к репатриации».

Тогда были другие аппетиты

В 1990 году были серьезные опасения, что в Советском Союзе начнется голод. Федерация еврейских общин Северной Америки решила отправить груз гуманитарной помощи советским евреям. На помощь пришел «Джойнт». Так американская еврейская благотворительная организация начала свою деятельность на территории СССР. «В конце 1980‑х—начале 1990‑х годов невозможно было понять, что будет происходить в Советском Союзе в долгосрочной перспективе: приоткрыли ли нам форточку и скоро ее захлопнут или же все это надолго, — вспоминает Ашер Острин, представитель “Джойнта” в СССР. — Помимо оказания гуманитарной помощи, мы изучали и другие направления деятельности, думали, чем еще могли помочь евреям. На Западе в то время не было практически никакой информации о советских евреях, все приходилось узнавать на месте».

Но самыми большими оптимистами в начале 1990‑х в еврейской общине СССР оставались любавичские хасиды. «В отличие от “Джойнта” и “Сохнута”, которые занимались спасательными операциями, Хабад шел против ощутимой реальности, — рассказывает Борух Горин. — А реальность была в том, что всех советских евреев надо вывозить. В Хабаде же никто не делал громких заявлений о том, что здесь будет бурная еврейская жизнь, вместо этого просто работали. Открывали синагоги, общинные центры, ешивы».

Практически все средства на содержание общины поступали в то время из‑за рубежа, из еврейских благотворительных фондов. «Рубль был настолько дешевый, что все затраты были минимальны», — вспоминает Михаэль Кориц. Однако, чтобы реализовать какой‑то проект на местах, приходилось «делиться» с чиновниками. «К примеру, еврейская школа “Мигдаль Ор” в Ленинграде в 1991 году была официально открыта в рамках проекта по реконструкции Новой Голландии, — рассказывает раввин Кориц. — На самом же деле деньги шли не на реконструкцию, а в карманы чиновников. А можно было все обставить еще проще: достаточно было пригласить чиновника за границу. Тогда были другие аппетиты».

Первые доморощенные спонсоры еврейской общины появятся в России только в 1993–1994 годах. «Гораздо позднее, уже с приходом Льва Леваева, который начал спонсировать сеть еврейских школ в СНГ, возникло понимание, что ситуация изменилась, — говорит Борух Горин. — Леваев в этом смысле изменил очень многое. Появилась уверенность в завтрашнем дне, что впоследствии породило уже местных крупных спонсоров».

Легитимация еврейской жизни

Августовский путч 1991 года практически не повлиял на жизнь еврейской общины страны. «Всем гражданам Израиля в те дни было предписано покинуть Советский Союз, — вспоминает Михаэль Кориц. — Но мы отказались. К тому же Любавичский Ребе сказал, что не надо уезжать, что надо оставаться и продолжать работать». Провалившаяся попытка государственного переворота только ускорила процесс распада страны, и уже в декрабре 1991 года Советского Союза не стало.

«Даже если бы СССР не развалился, еврейская община продолжила бы свое развитие, — уверен Зеэв Вагнер. — В 1989 и 1990 годах, еще при советской власти, было сделано очень многое. Открылся первый кошерный ресторан, работали еврейские школы, развивались еврейский туризм и еврейское книгоиздание. В этом контексте крах СССР в еврейской общинной жизни кардинально ничего не изменил».

По мнению Михаэля Корица, распад Советского Союза обеспечил «легитимацию еврейской жизни» в стране. «В 1992 году мы смогли провести Пурим во дворце спорта “Юбилейный” в Петербурге. Тогда были еще сильны антисемитские настроения, и мероприятие охраняла милиция, — рассказывает он. — И вот тот факт, что милиция охраняет нас от антисемитов, лучше всего отражал произошедшие перемены. Власть защищала нас от тех, кто пытался помешать нам вести еврейский образ жизни».

Серьезные изменения в отношениях еврейской общины с властью стали одним из отличительных признаков постсоветского времени. «Теперь власть готова была с нами встречаться, — говорит главный раввин России Берл Лазар. — К примеру, зажечь ханукию в центре города в советское время было невозможно, открыть официально ешиву тоже было нельзя. Но с распадом СССР отношение властей к нам изменилось, они пошли навстречу общине. Однако важнее всего то, что сами евреи поняли: у еврейской общины в России есть будущее».