ВСЕ ПРАВИЛЬНО СДЕЛАЛ!

Мы уже говорили, что последняя, пятая книга Торы, носит второе название «Книга назиданий, или поучений», поскольку в ней рассказывается, как Моше Рабейну наставлял еврейский народ перед своей кончиной. Поэтому в ней еще раз описываются все прегрешения, которые совершил народ Израиля в пустыне, и самое тяжкое из них — изготовление золотого тельца, и, как следствие, одно из самых трагических событий этого периода — разбивание скрижалей.

Но в подробном описании этого события встречается казалось бы «лишняя» деталь: «И схватил я обе скрижали, и бросил их обеими руками моими, и разбил их у вас на глазах». Зачем их нужно было «хватать», если они и так уже находились у Моше в руках?

В сборнике комментариев «Танхума» для объяснения этого выражения прибегают к аллегории. Как будто Всевышний и Моше Рабейну (по другой версии — Моше вместе со старейшинами) занимались своеобразным «перетягиванием» скрижалей. В результате, Моше одолел самого Творца(!), выхватил скрижали (эту подробность и сообщает нам Тора, говоря: «И взял») и разбил! И хотя мидраш — это, как правило, аллегорическое толкование, все же оно не может не вызвать удивление: если можно еще себе представить, как Моше Рабейну смог одолеть семьдесят старейшин (согласно одному варианту), то как он смог перетянуть самого Творца — непонятно вовсе!

Но в Талмуде (трактат «Шабат», 87-а) утверждается нечто иное: что Всевышний не только не «боролся» с Моше, но, напротив, «одобрил» этот его поступок, заявив: «И правильно сделал, что разбил»! Но, с другой стороны, как Всевышний мог одобрить уничтожение такой святой вещи, как скрижали Завета, незадолго до этого дарованные Им самим?!

ГОЛОВА И ТЕЛО

Одно из объяснений этого поступка Моше состоит в том, что, сознательно разбив скрижали, Моше выбрал «меньшее зло», отведя тем самым обвинения от всего народа Израиля. Скрижали можно рассматривать как «договор» между Всевышним и евреями, аналогичный ктубе — брачному контракту. И на основе этого договора у Всевышнего есть все основания предъявлять претензии своей непокорной «жене» — народу Израиля. Зато если контракт уничтожен, то нет и оснований для претензий. Но это не слишком убедительное объяснение, ведь сам факт разбивания скрижалей, да к тому же по нашей вине, — уже само по себе основание для обвинения! Сознательная порча или уничтожение «договора» — тоже проступок, заслуживающий наказания.

Понимая это, Моше «схватил скрижали», как бы присвоив их себе, тем самым взяв на себя всю ответственность за разбивание скрижалей и дальнейшие последствия этого, и одновременно снял большую часть вины с народа. В этом поступке мы видим готовность Моше к самопожертвованию во имя народа. Ведь он взял на себя чужую вину, т.к. сам Моше не был причастен к греху золотого тельца, поскольку находился в тот момент на горе Синай и получал Традицию из уст Всевышнего.

И, тем не менее, Моше не только выступил в качестве защитника всего народа Израиля перед Всевышним, но даже готов был разделить участь своего народа («Шмот», 32:32): «А если нет — то сотри меня [мое имя] из своей книги»! Судьба главы поколения, каковым был Моше, неотделима от судьбы всего поколения, как голова и тело.

А далее, следом за рассказом о грехе тельца и разбивании скрижалей, упоминается кончина Аарона, хотя между этими событиями прошло почти сорок лет. Если в самой Торе сравниваются два подобных явления, это не может быть случайностью, а значит между этими событиями на самом деле есть внутренняя связь, что дало основание утверждать, что «для Всевышнего смерть праведников так же тяжела, как день, когда были разбиты скрижали».

РАЗБИТЬ, ЧТОБЫ ИСПРАВИТЬ

Несмотря на то, что грех золотого тельца и последующее разбивание скрижалей стало одним самых трагических и тяжелых моментом истории (пост 17 тамуза), со временем этот грех был исправлен, а его последствия преодолены. Спустя три месяца, в первый день искупления — Йом Кипур еврейский народ получил прощение, и в знак этого нам были дарованы вторые скрижали. И хотя эти вторые скрижали уступали по святости первым, именно им было суждено уцелеть и стать атрибутом скинии (мишкана), а впоследствии и Храма. Вторые скрижали отличались от первых прежде всего тем, что их собственноручно изготовил Моше, в то время как первые были творением рук Всевышнего («Шмот», 32:16): «А Скрижали те были созданием самого Всесильного, и письмена на них были письменами Всесильного». Но парадоксальным образом именно человеческое участие в изготовлении вторых скрижалей сделало их исключительными в глазах Творца и придало им большую ценность. Ведь в этом и состоит конечная цель всего творения: исправить и довести до совершенства наш мир за счет наших собственных усилий.

Аналогичные изменения произошли в духовном облике еврейского народа. Если во время первого дарования скрижалей весь еврейских народ соответствовал уровню праведников, то второй раз они были раскаявшимися грешниками. И хотя это новое качество несравнимо с уровнем праведника, в нем есть свое превосходство, о котором сказали наши мудрецы: «На том духовном уровне, на котором находятся раскаявшиеся грешники, не могут устоять даже совершенные праведники».

ПРАВЕДНИК — ОПОРА МИРА

Кончина праведника — безусловно трагическое событие для всех, кто был с ним связан, но оно содержит в себе исправление и означает переход на иной, более высокий уровень, как это наглядно показывает пример вторых скрижалей. И, вместе с тем, его присутствие в нашей жизни и влияние на все ее аспекты ощущается еще в большей степени, чем при жизни. (А в книге «Зоар» уточняется, что выражение «во всех мирах» включает и наш материальный мир.)

И еще говорят наши мудрецы, что кончина праведника, особенно если это тот праведник, на праведности и заслугах которого держится все поколение, искупает все грехи этого поколения и приближает приход Мошиаха.

СЛОВА ТОРЫ ЗАЩИЩАЮТ

Рассказывает р. Раскин, который был во время второй мировой войны студентом подпольной ешивы «Томхей Тмимим».

«В годы эвакуации я со своей семьей оказался в Алма-Ате. Там в это время находился в ссылке отец последнего Любавичского Ребе — рабби Леви-Ицхак, легендарный реб Левик. Это были последние годы его жизни (он ушел в конце лета 1944 года). К тому времени он был уже очень слаб, и я вместе со своими четырьмя братьями взял «шефство» над старым раввином. Вместе с его преданной женой, ребецн Ханой, мы ухаживали за ее героическим мужем, помогали ему выполнять заповедь накладывания тфилин, оказывали другие мелкие услуги. Но особо запомнился мне последний в его жизни пост 9 ава. В том году он пришелся на субботу. В этом случае пост, как известно, переносится на следующий день. В ту памятную субботу была как раз моя очередь дежурить в доме ребе. Вечером, незадолго до окончания субботы, я собирался вернуться домой, чтобы немного перекусить и подготовиться к посту. Обычно перед суточным постом принято устраивать специальную, т.н. разделительную трапезу.

Но ребе неожиданно начал рассуждать на темы Торы, и я не посмел прервать эту святую беседу. Признаюсь, украдкой я время от времени поглядывал на часы, а ребе все говорил и говорил. Даже ребецн обратила на это внимания и мягко намекнула своему ученому мужу, что бохер устал, и что ему нужно успеть до поста сходить домой и чего-нибудь поесть, но рабби Леви-Ицхак как будто этого не слышал и продолжал свои рассуждения. Честно говоря, в тот момент меня это весьма удивило. Это было совсем не похоже на реба Левика, каким мы его привыкли видеть — всегда на редкость тактичного и деликатного в отношениях с окружающими.

Когда я наконец получил возможность покинуть ребе и вернуться домой, на часах было половина двенадцатого вечера, пост уже давно начался. Я поспешил домой, а когда вошел, то сразу же заметил страх и смятение на лицах родных. Меня поразило лицо матери — оно было белое как мел.

«Где ты пропадал все это время?!» — был первый вопрос, который я услышал. Время было тревожное, волна сталинских репрессий успела докатиться и до Казахстана, к тому же шел четвертый год войны. Поэтому даже небольшое опоздание или задержка зачастую могли означать длительную разлуку. Как потом выяснилось, эти опасения были небеспочвенными. Весь вечер возле нашего дома дежурила черная машина — тот самый легендарный «черный воронок», появление которого не предвещало ничего хорошего. На этот раз воронок дожидался именно меня. Дело в том, что в том году я как раз достиг призывного возраста и мне грозила, как и всем моим сверстникам, мобилизация. Почти никто из тех, кто ушел на фронт, так и не вернулся с той войны… Страшная машина исчезла лишь незадолго до моего возвращения.

Неслучайно говорят наши мудрецы, что «слова Торы забирают к себе того, кто ее изучает, и этим спасают его». А иногда слова Торы даже сравнивают со спасительным ковчегом в бурных водах современной жизни…

Сказано («Мишлей», 12:21): «Не случится с праведником ничего дурного». Но это можно отнести не только к самим праведникам, но и к тем, кто находится рядом, кто связан с ними неразрывной духовной связью. Ощущал ли или, может быть, предвидел ребе тогда опасность, нависшую надо мной, кто знает? Но одно я знаю точно: слова Торы, которые разъяснял мне рабби Леви-Ицхак во время той долгой памятной беседы, спасли меня от ареста и неизбежного последующего призыва в армию, а значит, почти от верной гибели. Не исключено, что такова была его благодарность за то, что мы были с ним в последние дни его жизни».

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №351)