80 лет назад, 2 февраля 1940 года, погиб журналист и писатель Михаил Кольцов

Он всматривается в нас

Не хотел бы, чтобы читательский взгляд лишь мимолетно скользнул по этой фотографии. Пусть он задержится на ней.

Снимок сделан во внутренней тюрьме НКВД 14 декабря 1938 года. Это Михаил Ефимович Кольцов (Фридлянд), один из талантливейших журналистов двадцатого века, антифашист не в теории, а на практике, известный всему миру своим бесстрашием и бескомпромиссным служением истине.

Его арестовали ночью в редакции, привезли на Лубянку, обыскали, сняли с него галстук, очки, ремень, шнурки, втолкнули в холодную камеру. Через сутки взяли отпечатки пальцев, велели заполнить анкету арестованного и сделали две фотографии — в профиль и анфас. На этом, дошедшем до нас снимке, извлеченном из архива ФСБ, Кольцов словно всматривается в нас пристально и спокойно. В его глазах не обнаружим страха. Перед нами человек, чья совесть чиста. Он знает, что не совершил никаких проступков, тем более преступлений. И убежден, что рано или поздно правда восторжествует.

Видимо, к моменту, когда его фотографировали, потрясение после столь неожиданного ареста уже прошло. Не могу не согласиться с братом Кольцова — Борисом Ефимовичем Ефимовым, который, с волнением рассматривая этот тюремный снимок, сказал:

— Может быть, после шока, вызванного арестом, он взял себя в руки и в нем заговорил неистовый журналист, которому вдруг представилась мрачная, но исключительная возможность увидеть своими глазами то непостижимо страшное, о чем стольк о думано‑пере— думано. Увидеть и со временем написать еще один неповторимый «Дневник»… Но я уверен: позже, через 13 месяцев, пройдя муки бериевских застенков, он отчетливо осознал — книги об этом не будет, потому что тех, перед кем Сталин открылся во всей своей холодной жестокости, нечеловеческой беспощадности, иезуитской мстительности, жить не оставляют.

Необходимо отметить, что шок от внезапного ареста испытали не только сам Кольцов и его родные. Без всякого преувеличения можно сказать, что потрясены были все люди нашего поколения. Мы всегда гордились им. Активное, ставшее привычным ПРИСУТСТВИЕ Кольцова в нашей жизни было постоянным, многосторонним и оптимистическим фактором. Оно было необходимо и молодым, и пожилым. Люди жадно воспринимали темпераментную публицистику, сатирические очерки и фельетоны Кольцова, помогавшие нравственно ориентироваться в жизни. Благодаря журналам «Огонек», «Крокодил», «Чудак», которыми руководил Кольцов, вырабатывался верный взгляд на общественные процессы. Они учили непримиримости к мещанской психологии.

В борьбе с мещанством его горячо поддерживал Максим Горький.

Мещанин наступает повсюду, — говорил писатель своему другу Кольцову. — Мещанская психология доступна и привлекательна своей простотой. Она разъедает мир. Пиком мещанства является фашизм. Это — мещанин, дорвавшийся до власти… Бесчеловечная, страшная зараза. Проникает в поры, в клетки, перестраивает, преобразует на свой лад, по своему подобию… Власть мещанина! Нет ничего страшней…

В то же время Горький предупреждал Кольцова:

Читал я ваши опусы против отечественных мещан, сидящих в высоких кабинетах. Вот так и надо… Правда, наши доморощенные вельможи такого не прощают. Держите ухо востро. Любой промах — шибанут так, что костей не соберете… И не зарывайтесь. Когда вы с вашим азартом вдруг решите, что вам все дозволено и что сам черт вам не брат, вот тогда‑то вам — крышка. Сковырнут, как муху. Не посмотрят на чины и звания.

У опасной черты

Горький был прав. Фельетоны Кольцова нередко вызывали ярость у аппаратчиков. По поводу двух из них журналист получил выговор от самого Сталина. В фельетоне «Искусство зализывать» бичевались партийные чиновники, беззастенчиво прикрывающие свои бесчинства и беззакония партийной фразеологией. В фельетоне «Личный стол» Кольцов обрушился на отделы кадров, которые в ту пору назывались личными столами. Были в фельетоне такие слова: «Они называют себя бдительными, эти столоначальники, для которых — сначала бумажка, а затем человек. Но бдят они преимущественно на страже своего собственного благополучия, личной своей безответственности и личного спокойствия, за счет чего угодно, и прежде всего за счет бережного отношения к живому человеку».

Сохранилось письмо, направленное в ЦК ВКП(б) и прочитанное Сталиным. В этом письме говорится: «Публикации Кольцова оплевывают и чернят наши замечательные достижения, нашу действительность, наш великий советский народ. Под видом борьбы с мещанством автор дискредитирует руководящую силу партии, стремится притупить бдительность… Это — замаскированная вражеская позиция… Этот зубоскал наносит целенаправленный удар по ее руководителям».

В телефонном разговоре с Кольцовым Сталин выражает ему острое недовольство: «Не кажется ли вам, что своими раздраженными, обывательскими нападками на людей, ответственных за кадровую политику, за чистоту наших кадров, вы льете воду на мельницу злостных перерожденцев и прочей нечисти? Я вижу, вам не нравится кадровая политика партии, ни руководители ее?»

Тучи сгущались над Кольцовым, но он, верный себе, продолжал активно трудиться на своем нелегком поприще.

Мы, современники Кольцова, затаив дыхание, следили за маршрутами «неистового репортера», как его называли повсюду. Зачастую он путешествовал по Европе инкогнито. Это позволяло ему проникать в места, недоступные для советского журналиста. Им руководил азарт разведчика.

Однажды он совершил неслыханный по дерзости поступок — посетил зонненбургскую тюрьму, где содержался осужденный на пожизненное заключение знаменитый германский революционер Макс Гельц. Беседа с заключенным происходила в кабинете начальника тюрьмы, результатом ее явился сенсационный репортаж о встрече в застенках.

В другой раз под видом французского журналиста он посетил белогвардейский штаб РОВС в Париже. Необычное интервью было опубликовано в «Правде». Ильф и Петров писали по этому поводу: «Михаил Кольцов побывал в норе у зверя, откуда вернулся цел и невредим».

С огромным риском были связаны и поездки Кольцова под чужим именем в страны, где в те годы свирепствовали фашистские режимы, в Венгрию и Югославию. Он появлялся на разных приемах, в офицерских клубах. На крохотном сухопутном аэроплане он летал над Черным морем в Турцию, над грозным Гиндукушем — в Афганистан…

Вся страна читала его яркие репортажи из охваченной пламенем войны Испании…

Крупные, колоритные личности всегда вызывают раздражение у обывателей. И вряд ли следует удивляться тому, что у Кольцова было немало врагов, в том числе именитых. Об этом очень точно и с болью написал в своих воспоминаниях о Кольцове Корней Чуковский: «Михаил Кольцов, один из самых обаятельных людей, каких я когда‑либо знал, был полон неистраченных сил. Его громокипящие статьи стяжали ему в те времена славу первого журналиста эпохи… Наделенный огромным талантом организатора, деятеля, Михаил Ефимович Кольцов был предприимчив, инициативен, общителен — и весь не вмещался в своей литературной профессии. Я не помню такого периода, когда он не был бы одержим каким‑нибудь широким проектом динамического вмешательства в жизнь — в области авиации, архитектуры, городского транспорта, военного дела. Издательских планов у него были тысячи.

Когда он задумал издание журнала «Чудак», он только и мог говорить что об этом журнале… Не его вина, что «Чудак» запретили. Многие в то время терпеть не могли чудаков. Всякая оригинальность пугала. Нужны были безличные, дюжинные, тусклые люди, люди без особых примет, лишенные собственных мыслей. Эти люди ненавидели таких «чудаков», как Кольцов, и нужно ли удивляться, что они истребили его, истребили после того, как он вернулся из Испании, где отдавал все свои душевные силы борьбе за освобождение этой страны…»

Союз двух сердец

Повествование о трагической судьбе Кольцова будет неполным, если не рассказать о его верной подруге последних пяти летжизни Марии Грессгенер (литературный псевдоним — Мария Остен).

…Михаил Кольцов и Мария Остен. Эти имена были постоянно на слуху в тридцатые годы — и в Москве, и на далеких меридианах. Оба неизменно оказывались в эпицентре главных событий, происходивших в странах Европы до начала второй мировой войны.

Поколение, к которому принадлежали Кольцов и Остен, неумолимо уходит в небытие, а вместе с этим поколением уходит и память о людях, достойных того, чтобы их не только знали, но и вспоминали с добрым чувством. Несправедливо предавать забвению и связанные с этими людьми события, если даже они способны вызвать у нового поколения непонимание или недоумение. Воспоминание о Марии и Михаиле — не только удивительная история необычных судеб. Это еще и слово о верности вечным человеческим идеалам, благородстве. Судьба этих людей отразила портрет времени — с его парадоксами и мифами, его романтизмом и трагическим абсурдом, — закрутила в непостижимый узел противоречивые события последних лет их жизни.

Итак, Мария. Когда знакомишься со страницами ее биографии, смотришь на ее жизнь из нашего времени, возникает странное ощущение зловещей закономерности: все искренние, прекрасные поступки Марии оборачивались для нее бедой. Благородные порывы приводили в конечном счете к противоположному результату. Самые светлые замыслы, воплощенные в жизнь, привели ее к катастрофе.

…Молоденькая журналистка из Берлина, подобно многим другим антифашистам того времени, с трепетной преданностью относится к Советскому Союзу, оплоту борьбы с нацизмом. В начале тридцатых годов она покидает Германию и появляется в России. Мария питает истинную привязанность к этой стране, в своей документальной книге она назвала ее «Страной Чудес». Но именно эта воспетая Марией Страна Чудес, а вовсе не гитлеровская Германия, приговаривает ее к смерти, припечатав клеймо «немецкой шпионки».

Другая страничка хроники. Движимая лучшими чувствами, во время боев в Испании Мария выносит из развалин двухлетнего малыша, родители которого погибли под бомбежкой. Она увозит ребенка в Москву, усыновляет его, хочет вырастить достойным человеком. Но судьба распоряжается иначе: мальчик после ареста Марии вторично становится сиротой, и дальнейшая недолгая жизнь «сына шпионки» отмечена лишь психической ущербностью, неприкаянностью, ожесточенностью.

Еще один эпизод из ее биографии. В нем действует мальчик по имени Губерт, которого Мария десятилетним привезла из Саара в Москву, поселила его как родного в своем доме, сделала героем своей известной книги « Губерт в Стране Чудес». Но по достижении совершеннолетия Губерт оказывается заключенным советского концлагеря. А за два года до этого, в 1939 году, Губерт Посте не пускает Марию, вернувшуюся из‑за границы в Москву, в ее собственную квартиру: он не желает быть скомпрометированным «связями с враждебными элементами».

И, наконец, наиболее счастливая, но и самая роковая страница жизни Марии. К ней приходит большая любовь. Ее избранник — блестящий журналист с мировым именем Михаил Кольцов. Любовь взаимна. Вместе с Кольцовым Мария много ездит по Советскому Союзу, бывает в других странах, разделяет с ним тяготы гражданской войны в Испании. Они трудятся рядом, организуя антинацистские мероприятия в Европе, конгрессы писателей и деятелей культуры. На Западе у них общие друзья: писатели Лион Фейхтвангер, Джордж Оруэлл, Андре Мапьро, Ромэн Роллан, Бертольд Брехт, Артур Кестлер…

В момент вынужденной разлуки, когда Мария находилась в Париже, пришла весть об аресте Кольцова. Вопреки уговорам друзей, она безоглядно бросается в Москву с наивной надеждой спасти дорогого ей человека и сама попадает в адскую машину истребления.

Мне удалось ознакомиться с хранящимся в архиве ФСБ следственным делом Марии Грессгенер. Листая страницы папки, наполненной трагической галиматьей, трудно было отделаться от чувства душевной тоски. Но не оставляло и чувство восхищения. С этих страниц слышен голос непокоренной Марии. Она была непреклонной до конца. Не сломалась, не поддалась давлению, не предала Кольцова, не возвела напраслину на друзей. За это она была казнена.

Предсказание

Он был веселым, ироничным, задиристым, любил розыгрыши и застолья. В своей книге «По ком звонит колокол» Эрнест Хемингуэй посвятил ряд страниц Кольцову. Он называет его одним из умнейших людей своего времени, «сгустком целеустремленной энергии», «наиболее примечательной личностью», встреченной им на жизненном пути.

Насыщенная бурными и драматическими событиями жизнь Кольцова была похожа на остросюжетный приключенческий фильм. Порой его посещает предчувствие беды. Это же ощущали и близкие ему люди. Известный кинодокументалист Роман Кармен рассказывал, как они с Кольцовым посетили знаменитую толедскую предсказательницу Исабель Дельгадо:

— Когда мы покидали колдунью, она шепнула мне: «Запомни. Ты намного переживешь своего друга… Над ним — черное крыло. Он будет предан казни в храме божьем».

Толедская прорицательница не ошиблась.

…Он был вхож к советскому диктатору. Но отношение Сталина к Кольцову не выходило за рамки коварных традиций восточных султанов: ценить высокоодаренных подданных, использовать их талант, но при этом постоянно держать под угрозой удавки.

Строки известных европейских писателей Андре Мальро, Джорджа Оруэлла, Артура Кестлера, посвященные Кольцову, проникнуты чувством любви и болью. Все трое вспоминают, как, выступая в Мадриде на антифашистском конгрессе, Кольцов завершил свою речь словами Дон‑Кихота: «Надеюсь на свет после мрака!»

(Опубликовано в № 60, апрель-май 1997)