Встреча на перроне

Сын генерала Шарля де Голля Филипп и его жена были близкими друзьями моих родственников во Франции. Они бывали у моей кузины Мишетт Борошович, участницы Французского сопротивления во время второй мировой войны.

Как‑то в начале 70‑х годов я познакомился у Мишетт с Филиппом, тогда старшим морским офицером, дослужившимся в дальнейшем до адмирала. Филипп во многом походил на своего знаменитого отца, хотя был ниже его ростом. Явился он в штатском костюме, и мне сразу пришлись по душе его мягкость, изысканная вежливость. В разговоре с Филиппом я сказал, что всегда относился с огромным уважением к его отцу как к выдающемуся человеку, спасителю Франции. Мой собеседник оживился и с волнением предложил:

Я расскажу вам одну забавную историю из жизни отца, и, надеюсь, вы по достоинству оцените его выдержку и юмор.

Почти 60 лет назад у него был близкий друг, некто Пренс. В ту пору отец, молодой человек, готовившийся к поступлению в Сен‑Сирское военное училище, отчаянно влюбился в красивую, обаятельную девушку. Эту же девушку полюбил и 20‑летний Пренс. Оба предложили ей руку и сердце, а в ожидании ее решения возненавидели друг друга, дело могло закончиться дуэлью. Юная красавица не желала подобного исхода, да и открытое соперничество бывших друзей ей порядком надоело. Совершенно неожиданно для них она вышла замуж за третьего претендента. Шарль де Голль и Пренс расстались, не примирившись и не выяснив своих отношений.

Много лет спустя отец рассказал мне эту историю. Несколько раз я встречал П рейса, ставшего священником. Его бывший друг был избран президентом Франции, в начале 60‑х годов я, капитан первого ранга, состоял при нем морским адъютантом. Тогда мы часто отдыхали на своей вилле в местечке Colombets des Deux Eglises. После ужина отец любил прогуливаться по перрону нашей маленькой железнодорожной станции. Я сопровождал его во время этих прогулок.

В один из тихих летних вечеров 1965 года Шарль де Голль, высокий, в полной генеральской форме, и я в своей привычной морской подходим к станции. Отец поднимается на пустынный перрон и прохаживается, погрузившись в глубокие размышления, я ожидаю его невдалеке. Неожиданно к станции подъезжает черный автомобиль, из него поддерживаемый двумя служками выходит невысокого роста амьенский епископ, облаченный в широкую ярко‑красную сутану, которая достает почти до самой земли. К своему изумлению, я узнаю в маленьком епископе Пренса. Стал накрапывать мелкий дождик. Один из служек раскрыл зонтик над головой духовной особы. В таком сопровождении бывший папин друг и соперник двинулся по перрону. А у меня сжалось сердце при мысли о том, что встреча этих людей может привести к неприятному инциденту. Епископ сразу узнал отца, вырвал зонтик из рук служки и ринулся к президенту, спокойно расхаживавшему по перрону, как бык на красную материю. Остановившись около отца, он язвительно спросил, задрав голову вверх:

— Носильщик! Когда прибывает вечерний поезд?

Президент даже не подал вида, что узнал Пренса. Отражая его «атаку», он приложил руку к козырьку, наклонился к маленькому епископу и, выразительно посмотрев на его длинную сутану, столь похожую на дамское платье, ответил:

— В девять пятнадцать, мадам.

Безошибочный прогноз

Это произошло в излюбленном месте моих встреч с друзьями — московском кафе «Националь». Шел 1925 год. Я был тогда театральным журналистом, писал о новых спектаклях, цирковых представлениях, интересных концертах.

Я, писатель Юрий Олеша и конферансье Александр Менделевич уселись за столик, к которому тотчас же подошел официант. Однако наших денежных средств хватало только на кофе и несколько бутербродов.

Юрий Олеша стал рассказывать какой‑то анекдот, и в этот момент в зал вошел наш хороший знакомый — советский консул на Шпицбергене Михаил Плисецкий, впоследствии репрессированный без всякой вины. Он с радостью сообщил нам, что у него родилась дочь, которую назвали Майей, и заказал по этому поводу армянский коньяк.

Примерно через час в нашем обществе появился известный артист Рубен Симонов и не менее радостно, чем Плисецкий, сказал, что у него появился на свет сын Евгений. Он также заказал коньяк, да еще и превосходную закуску. Настроение у всех заметно улучшилось, в связи со щедрым угощением и я, и Олеша, и Менделевич обещали счастливым отцам, что их дети станут знаменитостями.

Думаю, мы не ошиблись.

Соломоново решение

В середине 20‑х годов в журнал «Огонек», редактором которого тогда был Михаил Кольцов, пришел с жалобой старый благообразный еврей. Он поведал сотрудникам редакции И. Ильфу и Е. Петрову, что недавно получил свой первый советский паспорт, который не может его устроить. Во время подготовки документа, отвечая на вопрос о национальности, он сказал: «иудей». А сотрудница паспортного отдела внесла в соответствующую графу запись «индей».

— Что же мне теперь делать? — вопрошал посетитель, поглаживая свою седую бороду. — В милиции сказали, что в паспорте ничего менять нельзя.

Посоветовавшись, Ильф и Петров решили, что можно не исправлять слово «индей», а дописать к нему несколько букв и еще одно слово. Это мудрое решение не вызвало никаких возражений властей. В паспорте старого еврея появилась такая запись: «индейский еврей».

Осенняя история

Осенью 1949 года в моей квартире раздался телефонный звонок. Было девять часов утра. Я сразу узнал глуховатый голос Николая Смирнова‑Сокольского, который был чем‑то встревожен:

— Немедленно приходи к Гаркави.

— А в чем дело?

— Там узнаешь.

Через 30 минут я появился у Гаркави, там уже за столом сидели Александр Менделевич, Николай Смирнов‑Сокольский и сам хозяин. Смирнов‑Сокольский встал и, окинув своих друзей загадочно‑пронзительным взглядом, произнес небольшую и, как всегда,, оригинальную речь:

— Уже полгода сидит в тюрьме наш общий знакомый Абрашка Поздняк. Тридцать лет он был мне преданным другом и организатором моих концертов. Вам, евреям, в это дело соваться не надо. А я, русский человек, обязан сделать все, чтобы вытащить его оттуда. Я договорился с начальником следственного управления МГБ о встрече. Скажу ему прямо, что хочу взять Абрама на поруки. Он ждет меня через 45 минут. Я выезжаю, а вы ждите меня и не смейте расходиться.

Три томительных часа мы играли в шахматы, домино, и каждый из нас думал о том, что Николай может не вернуться. Наконец он появился, взмокший, усталый, расстроенный, и смог заговорить лишь минут через пять:

— Когда я пришел в следственное управление, — сообщил он нам, — начальника неожиданно вызвали в Кремль, и я ждал его полтора часа. Затем он вернулся, любезно провел меня в свой кабинет и попросил сесть. Я сказал, что хочу взять моего друга Абрама Позднякана поруки. Тогда он вызвал руководителя одного из подчиненных ему отделов и попросил принести дело Поздняка. Вскоре принесли шесть толстых папок. Открыв первую, глава управления ознакомился с обвинением, сразу же захлопнул ее и приказал положить дело на старое место. Когда же мы остались вдвоем, он печально вздохнул и, перейдя на официальный ледяной тон, заявил:

— Николай Павлович! Вы у меня не были, и я вас не видел. Никакого отношения к Абраму Поздняку вы не имеете и иметь не можете. Знаете ли вы, в чем обвиняется ваш так называемый друг?

— Нет, — промямлил я.

— В полной дискредитации нашего великого вождя — товарища Сталина.

И вдруг в комнате раздался тихий и грустный голос Менделевича:

— Я ничего не понимаю. Так кто же такой наш мудрый вождь, если его мог полностью дискредитировать наш Абрашка Поздняк?

(Опубликовано в № 31)