Филип Рот благословил Блейка Бейли на работу над своей биографией. Сегодня Бейли делится с нами подробностями долгой борьбы Рота с ишемической болезнью сердца, а также рассказывает о его плодотворном и серьезном творческом пути.

Три недели тому назад Статья опубликована 25 мая 2018 года. — Здесь и далее примеч. перев. у Филипа Рота случился приступ аритмии (то есть нарушился сердечный ритм). Рот вызвал «скорую».

Бригада скорой помощи приехала в квартиру Рота на Аппер‑Вест‑сайд на Манхэттене и отвезла его в нью‑йоркскую пресвитерианскую больницу. Вскоре врачи обнаружили, что закупорилось несколько стентов, ранее поставленных при ангиопластике, — операции по восстановлению суженных сосудов. Чтобы их разблокировать, Роту сделали повторную ангиопластику. Доктора прогнозировали, что Рот поправится и через несколько недель выпишется из больницы.

Рот чуть ли не полжизни прожил с больным сердцем. Но две недели тому назад его состояние ухудшилось: у Рота начали отказывать почки, что типично для последней фазы застойной сердечной недостаточности.

20 мая он решил: всё, точка, он прекращает бороться с болезнью. Его перевели на паллиативное лечение. Через два дня он скончался.

Эта информация исходит от человека, который последние шесть лет был одним из ближайших знакомых Рота. В 2012 году Рот нанял себе биографа — пожелал, чтобы Блейк Бейли, признанный автор биографических книг о писателях, сосредоточил на нем свое внимание. Они заключили соглашение о сотрудничестве, Бейли много часов интервьюировал Рота, а тот предоставил ему неограниченный доступ к материалам своего архива.

В своем пространном интервью для «The Times of Israel» Бейли поведал подробности смерти Рота, которые еще не стали достоянием публики: рассказал, кто находился у смертного одра в последние часы, упомянул об истории болезни.

В книге «По наследству» (1991 года) — щемящих мемуарах о болезни и умирании своего отца — Рот незабываемо описал, как ему самому делали шунтирование сердца. Но в принципе о своих проблемах с сердцем он говорил довольно скупо.

Когда в 2012 году Бейли начал интервьюировать Рота для биографии (она должна увидеть свет в 2021‑м), тот сказал ему, что умирает от застойной сердечной недостаточности и вряд ли протянет больше года. Но Рот продержался еще шесть лет; рассказывают, что он берег свое здоровье: ежедневно занимался физическими упражнениями в бассейне неподалеку от своего дома, нанял личного повара, чтобы тот готовил ему здоровую пищу.

Рот почти все время жил в своей нью‑йоркской квартире, а на свою ферму в Уоррене, штат Коннектикут, которая, как общеизвестно, находится в уединенном месте, выезжал только летом, когда погода была сносная, а кто‑нибудь мог составить ему компанию. «Он не мог жить один там, на отшибе, — пояснил Бейли. — Слишком уж много проблем со здоровьем».

Бейли рассказывает, что после того как Рот решил отказаться от дальнейшего лечения, его навестили примерно три десятка друзей. Последние двое суток он провел в окружении людей, которые его горячо любили. Пришли Джудит Турман, обозреватель из журнала «Нью‑Йоркер», а также Шон Виленц, историк, а также многие бывшие любовницы.

В том, что Бейли появился в жизни Рота, была особая, «ротовская», загадка. Квалификация у Бейли подходящая: он автор книг о Чарльзе Джексоне, Ричарде Йейтсе и Джоне Чивере; но его собственная биография в части происхождения и воспитания имеет мало общего с той этнической средой, в которой Рот вырос в Ньюарке.

В одном из первых разговоров Рот без обиняков спросил: «Почему нееврей из Оклахомы должен писать биографию Филипа Рота?»

Бейли дал ироничный, но искренний ответ, который наверняка понравился писателю, чья ненависть к фальши общеизвестна. «Ну‑у, я не бисексуальный алкоголик из древнего пуританского рода, но про Джона Чивера я написал», — сказал Бейли.

Еврейская национальность Рота была, разумеется, одним из лейтмотивов его творчества. Правда, он всегда возражал, когда его называли «американский еврейский писатель». В этих возражениях не обошлось без лукавства. У Рота много произведений, эмоциональное наполнение которых перестанет быть понятным, если вырвать их из специфического еврейского контекста; особенно когда он описывает вечную внутреннюю борьбу своих персонажей, их метания между требованиями американского индивидуализма и еврейского коллективизма.

Рот, однако, уверял, что никому ничего не должен. Его не сковывали обязательства перед своим национальным меньшинством, перед «племенем».

Лидеры крупных американских еврейских общин осуждали его раннюю прозу — повесть «Прощай, Коламбус» (1959), рассказы «Обращение евреев» (1958) и «Ревнитель веры» (1959), а также мгновенно прогремевший роман «Случай Портного» (1963).

Вспомним эту знаменитую историю: в 1963 году видный нью‑йоркский раввин Эммануэль Ракман написал письмо в Антидиффамационную лигу, вопрошая: «Что предпринимается, чтобы заставить этого человека замолчать?» Он жаловался, что Рот, нелицеприятно описывая американских евреев, подкидывает аргументы и оправдания антисемитам.

Рот счел это смехотворным. Написал несколько длинных статей в свою защиту, а в марте 1962 года принял участие в круглом столе в нью‑йоркском Ешива‑Университи, где заявил неприязненной аудитории, что самоцензура (отказ изображать небезупречных персонажей‑евреев, продиктованный опасениями, что кто‑то другой сделает из этих образов предвзятые стереотипы) равносильна капитуляции перед антисемитизмом.

И все же цунами полемики, вызванное его произведениями, навеки изменило его жизнь. «Творческий путь Рота начался с книг о евреях, — писал в очерке о нем Дэвид Ремник в 2000 году. — И его бесстрашие и бравада, его нелюбовь к благочестивой литературе про жертвенность и добродетельность обернулись тем, что его общественная репутация началась со скандала, искаженного восприятия его книг, душевной раны».

В 2012 году Рот завершил свой творческий путь, объявив, что уходит из литературы на покой (собственно, на самом деле он перестал писать еще в 2010‑м). За время своей литературной деятельности Рот получил практически все крупные литературные премии, предназначенные для прозаиков. Разумеется, в его случае было одно масштабное исключение — Нобелевская премия. Помимо всего прочего, в 2014 году он удостоился почетной научной степени Еврейской теологической семинарии.

Когда 22 мая Рот скончался, в некрологах его назвали одним из последних литературных титанов. На его счету 31 книга, он единственный писатель, чьи произведения еще при жизни были включены в книжную серию «Библиотека Америки». Свой земной век — 85 лет — он прожил отнюдь не молчаливо.

Ниже — отредактированная и сокращенная версия моего разговора с Бейли, его рассказ о последних днях жизни Рота, его творческом пути, совместной работе над его биографией.

ЭРИК КОРТЕЛЛЕССА → С чего для вас начался этот проект — работа над биографией Филипа Рота?

БЛЕЙК БЕЙЛИ ← Без малого шесть лет назад, завершая работу над предыдущей книгой — биографией Чарльза Джексона, я гадал, чем бы теперь заняться. Однажды я обедал с Джеймсом Атласом, автором биографии Сола Беллоу. Мы обсуждали наши профессиональные темы, и Атлас сказал мне, что Филип Рот и Росс Миллер прекратили сотрудничество. Росс Миллер был моим предшественником. Он был официальным редактором сборника Филипа в «Библиотеке Америки» и его официальным биографом, а также, как я узнал позднее, лучшим другом Филипа. Когда твой лучший друг — заодно твой биограф, ничем хорошим это не кончится.

И я написал Филипу письмо — подчеркнул, что я автор биографии Джона Чивера, ведь Филип с ним дружил, напомнил, как Филип помог мне в работе, — мы обменялись несколькими письмами. Написал ему: «Я бы с удовольствием стал вашим биографом. Можно ли с вами побеседовать?»

Дня через три, когда на выходных я ехал отдыхать с семьей, мне позвонили с анонимного номера. На экране появилась надпись «Номер скрыт». Дело было в 2012‑м — в год выборов. В 2008 году я был волонтером в избирательном штабе Обамы, и все звонки из штаба сопровождались надписью «Номер неизвестен». А теперь «Номер скрыт», нечто новенькое, но жена сказала, что на моем месте не стала бы отвечать на такой звонок. И я не ответил. Когда мы приехали в гостиницу, я прослушал голосовую почту — оказалось, мне оставил сообщение Филип Рот. Попробовал ему перезвонить, но наткнулся на типичный глюк «Веризона» — мол, «ящик входящих сообщений абонента заполнен». «Спасибо за совет», — сказал я жене.

Но Рот позвонил снова, в весьма бодром настроении. Мы поболтали, а затем вдруг повисла пауза, и он спросил: «Вы когда‑нибудь пишете о людях, которые пьяны не все время?» Все три предыдущих биографии — Чивера, Йейтса, Джексона — были про алкоголиков, разрушивших свою жизнь. Я ответил: «Вы станете для меня первым».

Он сказал: приезжайте в город, поговорим. Я пришел к Филипу на Аппер‑Вест‑сайд, и мы очень мило побеседовали. Разговаривали часа два. О возможности сделаться его биографом он так ни разу и не упомянул.

Он сказал: «Что ж, мы весело провели время. Вы пока не уезжаете?» Я ответил, что останусь до вечера воскресенья. Он сказал: «Что ж, приходите еще, в субботу».

И в субботу я к нему пришел… Надо сказать, что его постоянно донимали проблемы со спиной. Я заботливо спросил, как его спина, а он заявил: «Вы не про мою спину пришли разговаривать, присаживайтесь». Он вел себя совершенно, диаметрально не так, как двумя днями раньше.

Он надел огромные очки, взял блокнот, в котором заранее написал три десятка вопросов, и зачитал вслух первый вопрос: «Почему нееврей из Оклахомы должен писать биографию Филипа Рота?» А я сказал: «Ну‑у, я не бисексуальный алкоголик из древнего пуританского рода, но про Джона Чивера я написал». Мы продолжили в том же духе. Спустя три часа он недвусмысленно намекнул, что поручит мне эту работу.

ЭК → И как вам с ним работалось, когда вы приступили к делу?

ББ ← Настолько комфортно, насколько я вообще мог на это рассчитывать. Я с самого начала почувствовал, что Филип, хоть и бывает порой суровым, человек глубоко порядочный. Если ты выполнял свою работу дельно и дотошно, если ты вел себя разумно и прилично, он отвечал тебе таким же поведением, если не лучше. Кого Филип не выносил, так это людей небрежных, некомпетентных, претенциозных. Если ты не впадал в эти слабости, тебе всегда удавалось поладить с Филипом.

ЭК → Не могли бы вы рассказать о его смерти? Что происходило в последние дни и недели его жизни?

ББ ← В 1989 году Филипу сделали шунтирование сердца на пяти артериях. В 49 лет ему поставили диагноз «ишемическая болезнь сердца», а позднее сделали шунтирование. Когда в 2012 году я начал с ним работать, он сказал мне, что умирает от застойной сердечной недостаточности «Еще год, наверно, буду вам помогать, а потом перестану путаться у вас под ногами», — сказал он, подразумевая смерть.

Поскольку Филип всесторонне наслаждался жизнью, особенно после того, как бросил писать и ликующе упивался свободой, он всеми силами старался прожить подольше — предпринимал предосторожности с той же железной дисциплинированностью, которой всегда подчинял свою работу и все прочие начинания.

Каждое утро он шел в бассейн и занимался бегом в воде; у него был личный профессиональный повар, готовивший трудоемкие блюда для здорового питания; потому‑то Филип прожил не год, а целых шесть лет.

А непосредственные причины смерти… вам это интересно?

ЭК → Да, очень.

ББ ← Недели три назад у Филипа случился приступ аритмии, он вызвал «скорую», и его отвезли в больницу. У него, знаете ли, стояло много стентов, ему когда‑то делали ангиопластику, и вот врачи обнаружили, что пара стентов закупорилась. Сделали повторную ангиопластику, прочистили стенты. Врачи считали, что Филип сможет выписаться из больницы, вернуться домой. По‑моему, еще две недели назад так считали все, но затем у него начали отказывать почки, а это последняя фаза застойной сердечной недостаточности. Сопровождается крайне неприятными ощущениями. Тогда‑то он и решил прекратить сопротивление.

ЭК → Тогда он уже не жил в Коннектикуте, верно?

ББ ← Нет. В последние годы Филип ездил в Коннектикут только летом, когда погода была хорошая и когда ему удавалось кого‑нибудь взять с собой, он же не мог жить один там, на отшибе. У него было слишком уж много проблем со здоровьем. Почти весь год он жил на Аппер‑Вест‑сайд.

ЭК → И в какой нью‑йоркской больнице все случилось?

ББ ← В нью‑йоркской пресвитерианской. Он умер в кардиологическом отделении.

ЭК → Кажется, в той же больнице умер его отец.

ББ ← Возможно. Я был рядом с Филипом, когда он лежал при смерти, и мне вспомнилась сцена в книге «По наследству», когда он сидит и наблюдает за умирающим Германом: та же самая борьба за жизнь, хриплое дыхание и тому подобное. Это было интересно.

ЭК → Я никогда не забуду этот кусок. Он пишет, что отец пытался дышать, «бился за каждый вздох» Цитаты из книги Филипа Рота «По наследству» приведены в переводе Л. Беспаловой. и это отражало его «упорство и непреклонность» в отношении к жизни. «Да, это стоило видеть».

ББ ← «Умирать — это труд, а он был трудяга».

ЭК → Вы написали в Twitter, что его окружали друзья, горячо любившие его. Можете ли вы раскрыть нам, кто это был? Хотя бы несколько имен?

ББ ← Да, несколько имен я назвать вправе. Там была Джудит Турман, они были очень‑очень старинные друзья. Бен Тейлор — наверно, лучший друг Филипа. Шон Виленц, великий историк, просидел у постели Филипа почти до самого конца. Они сыграли очень важную роль в жизни друг друга.

Было много бывших любовниц. Забавно, что люди считают Филипа женоненавистником, думают, что он ненавидел женщин. Что ж, там собрались все эти его бывшие любовницы, женщины самых разных поколений. Если ты лежишь при смерти, а к тебе приходят пять, или шесть, или семь бывших любовниц, то, наверно, ты что‑то делал правильно, согласны?

ЭК → Мне всегда казалось, что упреки в женоненавистничестве порождены до ужаса неверным прочтением его книг. Мужчин он описывал столь же нелестно — или еще нелестнее, чем женщин. Любопытно, что именно в 2012‑м он сказал вам, что умирает, — в том же году, когда публично объявил, что ушел из литературы.

ББ ← В августе или сентябре 2009 года он дописал «Немезиду», а потом безуспешно пытался начать что‑нибудь еще. И, наверно, эти попытки его утомили. К 2010 году он решил, что больше не будет этим заниматься. Слишком тяжело, он слишком устал.

Об уходе на покой он объявил так — внезапно выпалил эти слова в интервью какому‑то французскому журналу в ноябре 2012‑го. Вообще‑то он уже два года как ушел на покой, но в интервью вдруг выпалил, что завязал с писательством, и тогда‑то Чарльз Макграт написал ту статью для первой полосы «Нью‑Йорк таймс».

ЭК → Как вы на том этапе восприняли его решение подвести черту?

ББ ← Когда он меня нанял, я поехал к нему в Коннектикут, это было в начале июля 2012 года. Мы провели вместе неделю, тратили на интервью по шесть часов в день — разговаривали в его кабинете. Во время интервью, в первый или второй день он просто, между делом, упомянул, что больше не пишет. Вот когда я об этом услышал впервые. За четыре месяца до публичного заявления. Тогда я ответил ему: тем лучше для вас. Наслаждайтесь жизнью. Избавьтесь от этого бремени. Вы сделали достаточно. Вы уже все сделали.

ЭК → Назовите, пожалуйста, его книгу, которая вам больше всего нравится. И еще один вопрос: можете ли вы назвать его книгу, которая наиболее откровенно показывает его как человека?

ББ ← Задачка непростая. Перечислю книги, которые мне нравятся особенно. Я обожаю «Прощай, Коламбус». А Филип эту вещицу ненавидел. Филип сжег бы все ее тиражи, будь это в его власти. Он считал ее ребячеством, стеснялся ее. Я с ним не согласен. Книга прелестная.

Мне нравится «Случай Портного» — точнее, я бы сказал, что люблю эту книгу. Тепло смотрю на «Мою мужскую жизнь». А, наверно, самая моя любимая в плане композиционного совершенства, того, как она сделана, — «Литературный негр». Великолепная книга. И «Моя другая жизнь», конечно. И «По наследству» я тоже люблю.

А осилить «Операцию “Шейлок”» мне всегда было трудно.

ЭК → Правда? А я подсел на Рота именно с «“Операции «Шейлок”» (1993).

ББ ← Филип относился к ней очень тепло. О да! «Театр Шаббата», конечно. «Американская пастораль» — шедевр. Тут и говорить нечего. «Людское клеймо». А вот «Умирающее животное» мне не особенно по душе.

«Заговор против Америки» — вещь определенно интересная, пророческая в плане американской истории, но, на мой взгляд, по меркам Рота это второсортно.

ЭК → В этом я с вами полностью согласен. Думаю, эту книгу оценили чересчур высоко.

ББ ← Вот‑вот. А «Обычного человека» я люблю. Просто обожаю. И Филип тоже тепло относился к этой вещи. По‑моему, это лучшая из его поздних книг. «Возмущение» нравится мне своей сжатостью и остроумием. Ну и «Немезида», наконец, очень даже ничего. Слава Б‑гу, что он ушел из литературы не после «Унижения».

ЭК → Я всегда об этом думал, потому что на своем 80‑летии он выбрал для чтения вслух тот очень трогательный кусок из «Театра Шаббата» (1995) — сцену, в которой Микки Шаббат возвращается на могилы своего брата и родителей.

ББ ← «Вот я».

ЭК → «Вот я», и это, разумеется, отсылка к Библии. Он говорил, что, когда писал эту книгу, чувствовал себя наиболее свободно. По моему мнению, «Театр Шаббата» — его непревзойденный шедевр. А он что думал об этой книге?

ББ ← Как вы напомнили, «Театр Шаббата» был его любимой книгой. Вернемся к вашему предыдущему вопросу — какая книга откровеннее всего показывает, каким человеком был Филип. Что ж, по его собственным оценкам, — все тот же «Театр Шаббата». Наверно, это открытие заставит вас глубоко задуматься. (Смеется.)

Филип очень гордился тем фактом, что, когда он был молод, его сумасшедшая первая жена Мэгги, эта ходячая катастрофа, перевернула его жизнь с ног на голову, чуть не погубила его как человека и определенно как писателя.

Чехов говорил: «Мне пришлось капля по капле выдавливать из себя раба». А Филип сказал: «Мне пришлось капля по капле выдавливать из себя “хорошего еврейского мальчика”».

Он превратился в человека, который распознает присутствие зла в окружающих, сделался тем мрачным, суровым, отчужденным, жестким Филипом Ротом, каким его видели в публичных местах — и ошибочно думали, что он на самом деле таков. На это я отвечаю, что Филипу не удалось окончательно выдавить из себя «хорошего еврейского мальчика», хоть ему и нравилось думать, будто удалось. В Филипе до конца его дней сохранялись очень теплое отношение к людям и даже наивность, но я не могу разглашать подробности. Как я написал в Twitter после его кончины, он был милейшим человеком. Он преданно относился к тем, кто преданно относился к нему. Ему была свойственна сыновняя почтительность. Никто так сильно не переживал смерть Сола Беллоу, как он. Буквально подкосила его. Это теплое отношение к людям, чувство долга перед ними всегда проявлялись очень выпукло.

ЭК → Это по‑настоящему заметно в книге «По наследству» — лучшей из читанных мной книг о том, что значит быть сыном.

ББ ← О да, абсолютно. Обожаю эту книгу.

ЭК → Мне вспоминаются две сцены. Первая — естественно, та, когда он прибирается за своим отцом, этот кусок выжжен в моем мозгу каленым железом, совсем как шекспировские пассажи; он орудует зубной щеткой, вычищая дерьмо из бороздок между кафельными плитками в ванной. И вторая, когда он уговаривает отца подписать волеизъявление насчет имущества. Он не хочет, чтобы отца напугала необходимость принимать такие решения, а потому приносит два документа — один на подпись отцу, а другой подписывает сам. В действительности Рот был гораздо деликатнее и нежнее, чем можно подумать, исходя из его репутации.

ББ ← Да, совершенно верно. И он оберегал других людей. Своих родителей, конечно, особенно; не уставал раскаиваться в том, что, как ему казалось, выставил их на всеобщее обозрение в «Случае Портного» и других произведениях.

Но, конечно, родители были всей душой преданы ему, молились на него. Ничего общего с отцом Натана Цукермана (вымышленного альтер эго Рота), который на смертном одре называет сына «сукин сын». Герман Рот постоянно раздавал экземпляры «Случая Портного» совершенно незнакомым людям. И подписывал их «Отец Филипа Рота, Герман». Вот какие у них были отношения. Просто в книгах Филип изображал их в совершенно противоположном свете.

ЭК → Однажды он сказал, что, когда пишет, не может мыслить себя отцом, сыном, дядей, братом, — не может допустить, чтобы долг перед родными посягал на его творческую свободу, а иначе творчество пострадает. Говорил: «Книга о хорошем сыне может получиться интересной, но книга хорошего сына будет необъективной».

ББ ← И все же что такое «По наследству», если не книга хорошего сына? (Смеется.)

ЭК → Ирония судьбы.

ББ ← Филип любил цитировать Чеслава Милоша: «Когда в семье есть писатель, семье конец». Когда Филип писал, воображение влекло его за собой, не признавая никаких препон, да он и не потерпел бы препон на своем пути. Он исследовал, есть ли пределы его свободы, по принципу «будь что будет». С последствиями разбирался постфактум. Что сделано, то сделано.

ЭК → Он всегда возражал, когда его причисляли к еврейским писателям. Но, разумеется, принадлежность к еврейскому народу — одна из главных тем его творчества. Что он говорил на склоне лет о написанном им про евреев?

ББ ← Еврейская тема, в сущности, сформировала Филипа как писателя. Изначально он не мыслил себя еврейским писателем. Считал, что у него другой профиль. Его ученические вещи выросли исключительно из Сэлинджера и Капоте, это произведения тонкой натуры, в которых не содержалось ничего, как‑либо связанного с евреями. Это его первый редактор — поэт Джордж Старбак, сотрудник издательства «Хоутон Миффлин», — выбросил из «Прощай, Коламбус» (первой книги Рота) несколько рассказов без еврейской тематики; Старбак хотел, чтобы сборник был цельным. Чтобы это была книга о еврейской жизни в Америке. Оказалось, решение было провидческое. Филип говорил: «Джордж во многих отношениях сформировал мой творческий путь, поскольку я и не знал, что я еврейский писатель».

И вот рассказ «Ревнитель веры» выходит в «Нью‑Йоркере», и раввин Эммануэль Ракман, один из самых влиятельных нью‑йоркских раввинов в ту эпоху, заявляет: «Что предпринимается, чтобы заставить этого человека замолчать? Средневековые евреи знали бы, что с ним сделать».

Филип рассказывал об этом в своих опубликованных текстах; но он написал Эммануэлю Ракману письмо, написал: «Ваше желание заставить замолчать тех, чьи слова вам не нравятся, попахивает тактикой маккартизма и весьма прискорбно». А завершалось письмо так: «Вы называете себя лидером своего народа. Для меня вы не лидер. И я могу лишь благодарить за это Б‑га». Весьма серьезные обвинения, тем более что ими швырялся молодой человек, 26‑летний, в адрес видного раввина.

Но Филип ни за что не отступился бы от своих слов публично, он парировал эти обвинения речами, которые затем превратились в статьи. Настоящим катаклизмом стало его выступление в Ешива‑Университи в марте 1962 года. Он знал, что добровольно входит в логово льва. Круглый стол назывался «Коллизии лояльности у писателей, принадлежащих к литературам меньшинств». Тема с оскорбительным подтекстом — она уже намекала, будто писатель должен проявлять лояльность к своему народу.

Одним из участников круглого стола был Ральф Эллисон, и Филип в своей речи отметил: если тебе не дозволяется описывать определенные сцены, потому что какие‑то ограниченные люди сделают из них стереотипные выводы в духе своих предрассудков, это твоя капитуляция перед антисемитизмом. Он указал на то, что Ральф Эллисон в «Невидимке» возмутил черных, описав черного издольщика, который жил со своей дочерью и сделал ей ребенка. Но сам Эллисон заявлял: я же писатель, а не винтик в механизме движения за гражданские права.

Филип охотно подписывался под своей любимой фразой Марка Твена: «Самое плохое, что я могу сказать о евреях, — что они принадлежат к роду людскому».

Филип писал о тех, кто принадлежит к роду людскому. С обвинениями в женоненавистничестве — та же история. В «Моей мужской жизни» он вывел Мэгги в образе Морин Тарнопол и совершил крупный литературный прорыв. Дело в том, что он пытался описать Мэгги — много лет пытался, исписал тысячи страниц, — и всякий раз получалось что‑то не то. А потом его осенило: «Брось эти попытки сделать ее симпатичным человеком. Она была не такая. Она была чудовищем». Так он ее и изобразил.

Что ж, если вы в 1960 году описываете несимпатичных евреев… У людей еще не зажили раны после Холокоста, люди еще пытаются ассимилироваться в американском обществе, где преобладают неевреи; сами понимаете, что большинство евреев из среднего класса не желало мириться с такими описаниями.

Филип описывал людей такими, как есть. Вот что он делал. Как сказали в Еврейской теологической семинарии, когда в 2014‑м он получал там почетную ученую степень, — «Филип Рот победил».

Он победил. Он был прав, и мир в конце концов увидел, что правда на его стороне. И Филип здесь, с нами, потому что никто так досконально и язвительно, как он, не разъяснил место евреев в американском обществе и в мире в целом. 

Оригинальная публикация: The story behind Philip Roth’s final days