Открытие еврейской школы в Кенигсберге, как это ни парадоксально, было напрямую связано с антиеврейской политикой, осуществлявшейся гитлеровской Национал‑социалистической немецкой рабочей партией. В городе с либеральной еврейской общиной не было отдельной еврейской школы — дети из еврейских семей получали общее образование вместе с немецкими детьми, а иудаизму и древнееврейскому языку учились дома или при синагоге. Но после 1933 года атмосфера стала меняться, начались придирки и оскорбления не только со стороны сверстников, но порой и со стороны школьных педагогов, среди которых было немало сторонников правящей партии.

Идея открыть светскую еврейскую школу родилась в конце 1934 года у тогдашнего председателя Синагогальной общины Кенигсберга, тайного советника медицины доктора Хуго Фалькенхайма. Это был очень уважаемый и заслуженный человек, детский врач, участник Первой мировой войны, вышедший в запас в чине генерала медицинской службы. В 1935 году он был уволен с должности заведующего педиатрическим отделением госпиталя св. Елизаветы, которую занимал на протяжении пятидесяти лет, — уволен, надо думать, не только в связи с достижением восьмидесятилетнего возраста. И вот энергичный старый доктор берется за решение проблемы: как оградить еврейских детей от враждебного окружения. Но его инициатива натолкнулась на другую проблему — острого внутриобщинного конфликта: сионистская группа противостояла группе, связанной с Центральным объединением немецких граждан иудейской веры, либеральные иудеи конфликтовали с ортодоксальными. При обсуждении вопроса об открытии школы на собрании представителей (правлении) общины каждая партия отстаивала свои идейные и финансовые интересы, и прийти к решению было невозможно. В этой ситуации глава общины вспомнил о молодом еврейском педагоге из соседнего Гданьска — Давиде Франце Кельтере, который впоследствии опубликовал историко‑педагогическое эссе «Еврейская школа в Кенигсберге. Замысел и его [footnote text=’David Franz Kälter. Die Judische Schule in Königsberg / Pr. Ein Gedanke und seine Verwirklichung // Leo Baeck Institut Bulletin 4 (1961), Nr. 14. S. 145–166.’]осуществление[/footnote]».

 

Зимой 1934/1935 года со мной связался тайный советник профессор д‑р Хуго Фалькенхайм и предложил мне возглавить вновь учреждаемую еврейскую школу в Кенигсберге. Я вырос поблизости от Кенигсберга, в Данциге, будучи сыном тамошнего раввина д‑ра Роберта Кельтера. Я изучал философию, педагогику и психологию в университетах Данцига, Берлина и Дрездена и в марте 1928 года получил диплом учителя. В 1933 году я перешел на работу во вновь открытую школу еврейской общины Берлина. Здесь и застало меня вышеупомянутое предложение тайного советника Фалькенхайма. Община Кенигсберга имела добрую репутацию в немецком еврействе… Это было мне как сыну раввина соседнего Данцига известно, и для меня было большой честью основать и возглавить еврейскую школу в такой общине.

 

Свои воспоминания Франц Кельтер писал в конце 1950‑х годов, оценивая пережитое в свете Холокоста. Но в середине 1930‑х многие немецкие евреи относились к нацистскому режиму как ко временной напасти. Лидеры общин старались по возможности не конфликтовать с новой властью, полагая, что финансовая состоятельность и заслуги перед немецким отечеством послужат им иммунитетом. И при этом продолжалась ожесточенная внутриобщинная борьба, которая кипела буквально накануне принятия Нюрнбергских законов, исключавших евреев из германской гражданской, деловой и культурной жизни. Вне контекста этого конфликта трудно понять, почему приглашенный директор главной задачей новой еврейской школы называет «надпартийность»:

 

В одно из мартовских воскресений я был приглашен представить мою школьную программу собранию представителей. Это был так называемый День памяти героев. Еврейская община также приглашала на мемориальный праздник. Каково было мое удивление, когда по пути на богослужение я увидел развевающееся на крыше синагоги черно‑бело‑красное знамя, под которым сторонники Гитлера боролись за его назначение главой правительства. В этом символическом жесте выразилась, на мой взгляд, трагичная ситуация евреев в Германии — этот вызывающий удивление акт обосновывали тем, что «под этим знаменем в Первую мировую войну также и наши люди жертвовали своими жизнями». В потрясающем обращении к родителям и членам семей павших раввин общины д‑р Левин, выдающийся духовный оратор немецкого еврейства, указывал: «Отныне мы можем разговаривать только сами с собой. Ибо вокруг еврейской жизни в Германии возведена невидимая, но столь ощутимая стена». Я начал свой доклад перед представителями с вопроса: «Что мы можем сказать нашим детям, находясь за этой стеной, и что мы можем привнести в их жизнь?» Ответ представлялся мне ясным и отчетливым: если наши дети должны жить осмысленно, как прямые, несломленные люди, куда бы ни забросила их судьба, то могут они это <…> не как евреи каких‑то партийных группировок, а как евреи, которым не должно быть чуждо ничто еврейское. Всестороннее еврейское образование в соединении с европейскими культурными ценностями было бы лучшим средством подготовить наших детей к их тяжелой жизни.

 

Доброта и человечность — вот что прежде всего характеризовало атмосферу еврейской школы, и дети сразу чувствовали это после недружелюбия немецких учебных заведений. Михаэль Вик в своей книге «Закат Кенигсберга. Воспоминания немецкого [footnote text=’Michael Wieck. Zeugnis vom Untergang Königsbergs. Ein Geltungsjude berichtet. München, 2005.’]еврея[/footnote]» так описал первый день в новой школе:

 

Когда мама перевела меня в еврейскую школу, директор, господин Кельтер, начал с того, что угостил меня пирогом. Он накануне женился, был счастлив и своей радостью заражал окружающих. Познакомив нас со своей молодой женой, он попросил ее выйти к нам, вновь надев свадебное платье, что она и сделала после некоторого сопротивления. Все было проникнуто духом доброжелательности. Директор не строил из себя ротного командира, что сразу отличало эту школу от прежней… Классы были небольшие, и девочки с мальчиками учились вместе, что тогда встречалось нечасто.

 

Компромиссным решением стало создание отдельного юридического лица — Еврейского школьного объединения, которое не зависело от собрания представителей, но опиралось на поддержку всех заинтересованных лиц. А заинтересованных лиц было много: все больше еврейских детей чувствовали себя неуютно в обычных школах. Бюджет школа формировала самостоятельно — из взносов родителей, пожертвований частных лиц и дотации общины.

Сначала в школу записались 60 детей, но перед открытием — в апреле 1935 года — число учеников достигло 82. Дело в том, что, зная о разногласиях в общине, многие родители не верили, что школа откроется. Набор продолжался летом, и осенью в школу пришли уже 117 учеников, а следующей осенью число еврейских школьников достигло максимума — 180.

Репортаж об открытии школы был помещен в номере «Кенигсбергской еврейской общинной газеты» за июнь 1935 [footnote text=’Königsberger Jüdisches Gemeindeblatt. Nr. 6, 1. Juni 1935.’]года[/footnote]; первую полосу украсила большая фотография всех детей, впервые пришедших на занятия.

 

Наша школа была открыта 29 апреля скромным торжеством. <…> Председатель общины тайный советник Фалькенхайм в обращении к детям подчеркнул, что, несмотря на споры и расхождения во мнениях взрослых, школа служит одной цели — сделать из наших детей хороших евреев. Директор школы Кельтер попытался на одном сравнении пояснить детям и родителям, в каких тяжелых внешних обстоятельствах создается учебное заведение. В бурю и непогоду, неожиданно вторгшуюся в некую местность, в общей суете не все дети оказываются в надежном убежище, но эта школа будет построена, чтобы они чувствовали себя дома, подавая взрослым пример того, как юные евреи избегают споров, общаются как добрые товарищи, чтоб каждый член общины мог взглянуть на это с гордостью.

 

Был сформирован небольшой педагогический коллектив. Вторым учителем и помощником директора Кельтера был назначен Лион Нусбаум, молодой педагог, член движения «Яхад», придерживавшийся религиозно‑сионистских взглядов, что устраивало основные общинные группировки. Когда в последний момент число учащихся существенно возросло, была добавлена еще половина учительской ставки, которую заняла пенсионерка Кетэ Хиллер. По мере увеличения числа учащихся в педагогический коллектив влились новые силы — молодые учителя Герман Эрлебахер и Герта Тройхерц. Они были выпускниками еврейских учительских семинаров, которые в условиях вытеснения евреев из всех сфер немецкого общества переживали неожиданный расцвет. Ценным пополнением педагогического коллектива стала Роза Вольф, преподавательница иудаизма, «старая сионистка», быстро переквалифицировавшаяся на общеобразовательные дисциплины. Позже пришел Ганс Вайнберг, преподаватель физкультуры, музыки и танцев.

Община Кенигсберга, прежде всего в лице председателя доктора Фалькенхайма, стремилась всячески содействовать школе. Для занятий были выделены помещения в Новой синагоге — библиотека и хоровой класс, а по мере роста численности учащихся община уступала школе все новые административные помещения, переводя служащих в небольшой кабинет раввина, была даже арендована квартира в примыкавшем к синагоге еврейском сиротском приюте. О строительстве нового школьного здания не могло быть и речи, но община не жалела средств, чтобы заказать добротный инвентарь. Советник Фалькенхайм лично ходил вместе с директором Кельтером осматривать и обмерять школьную мебель в гимназию имени Адольфа Гитлера.

Учебный план строился на основе программы общеобразовательных школ, но был дополнен рядом еврейских предметов: историей, религией и ивритом. Последнее было очень важно в свете планируемой многими семьями эмиграции в Палестину. Стараниями убежденного сиониста Лиона Нусбаума ученики старших классов могли в какой‑то мере изъясняться на языке исторической родины. Школа и ее учебный план были официально зарегистрированы в местном управлении образования. Уроки посещал школьный инспектор. Педантичность немецкой бюрократической системы порой срабатывала в интересах еврейских детей. Так, например, когда почувствовавшая дух времени судоходная компания отказала в аренде пароходика для традиционного школьного выезда на природу, государственная железная дорога, выполняя «официально утвержденный учебный план», предоставила по заявке директора Кельтера специальный поезд, отправившийся с Северного вокзала на Земландский полуостров к берегу Балтийского моря.

Выезды на природу и школьные праздники становились яркими событиями в жизни не только учащихся, но и всех евреев Кенигсберга, которым был закрыт доступ на публичные культурные и развлекательные мероприятия. Они очень ценили эту возможность слушать музыку, петь, танцевать, просто «посидеть рядом с еврейскими детишками». В «Кенигсбергской еврейской общинной газете» время от времени появлялись отзывы взрослых участников школьных мероприятий. Реализовался замысел директора Кельтера: забота о детях стала общим делом всех членов еврейской общины вне зависимости от их «партийной» принадлежности.

Другим важным событием школьной жизни, создававшим ее неповторимую еврейскую атмосферу, был «субботний час». В отличие от редких праздничных и выездных мероприятий он повторялся каждую пятницу — последний урок недели, когда все ученики собирались вместе, чтобы подвести ее итоги и встретить наступающий шабат.

Драматическим и трогательным эпизодом субботних часов было прощание с покидающими Кенигсберг учениками. Далеко не все евреи решались на эмиграцию в первые годы нацистского режима, надеясь на его скорый конец, некоторые переезжали в Берлин, считая, что там антисемитизм проявляется не так остро. Но с каждым месяцем, особенно после принятия Нюрнбергских законов, эмиграция росла. Напутствуя уезжающих учеников, директор Кельтер завязывал символическую «нить от сердца к сердцу», призывал нигде не забывать о школьных друзьях, хранить ту еврейскую сердечную теплоту, которая царила в кенигсбергском школьном доме. Тут же зачитывались письма и открытки от бывших учеников, обосновавшихся на новом месте.

Для еврейских детей Кенигсберга, многие из которых происходили из смешанных семей, спасением мог стать и «выход из еврейства», крещение. Некоторые семьи шли по этому пути. Вспоминает Нехама [footnote text=’Nechama Drober. Ich heiße jetzt Nechama: Mein Leben zwischen Königsberg und Israel. Berlin, 2012.’]Дробер[/footnote]:

 

Я училась в одном классе с Ютой Рудат. Однажды она не пришла на уроки. Фройляйн Вольф сказала нам, что семья Рудат вышла из состава еврейской религиозной общины. С этого момента Юта больше не должна была носить звезду, и ее возвращению в немецкую школу уже ничего не мешало. Нам, детям, было трудно понять, что рассказывала наша учительница. Лишь много позже, когда нашу школу закрыли и евреев начали увозить в лагеря, мы поняли: отец Юты хотел уберечь свою семью от самого худшего: супружеская пара Рудат считалась «смешанным браком», господин Рудат не был евреем, но все же обе его дочери были воспитаны в еврейских традициях. Его жена была еврейкой из Польши. С тех пор как Юта снова пошла в немецкую школу, она стала вести себя подло по отношению к нам. На улице она кричала нам вслед «жидовки!». Однажды, когда я собралась идти с Рут Марвильски и Ритой Иордан из школы домой, Юта вместе с тремя гитлерюгендовцами подкараулила нас и избила. Мы рассказали об этом ее маме. Она лишь ответила, что больше не хочет иметь никаких дел с евреями. После этого Рут и я подкараулили Юту, когда она была одна, и побили ее.

 

Переломным моментом в истории кенигсбергской еврейской школы стали погромы в Хрустальную ночь с 9 на 10 ноября 1938 года. В 1938 году враждебность по отношению к евреям стала проявляться все более откровенно. Участились случаи нападения на детей, направляющихся в синагогу, где проходили школьные занятия. Учителю физкультуры приходилось в буквальном смысле отбивать своих воспитанников. Эти инциденты повлекли за собой вызов директора школы в гестапо, где ему удалось отвести обвинения в нарушении общественного порядка и даже, учитывая государственную аккредитацию, добиться гарантий безопасного прохода еврейских детей в школу. Кстати, до 1938 года Еврейское школьное объединение получало государственную дотацию в размере 10% от своего общего бюджета.

Директор Франц Кельтер был непосредственным свидетелем ноябрьского погрома:

 

Моя квартира находилась в еврейском сиротском доме, из пяти ее комнат три служили школьными помещениями. Другое крыло здания сохранило свое первоначальное назначение — приют для еврейских детей, большей частью из провинции. После того как толпа атаковала и подожгла синагогу, она принялась за еврейский сиротский дом. Детей подняли с кроватей и выгнали в холодную ноябрьскую темноту. Погромщики вломились и в нашу квартиру <…> Я сам с женой и грудным ребенком, как и другие жильцы дома, был выброшен на улицу. Напротив нас занимался пожар синагоги, и его пламя освещало ужасную картину полуодетых, беззащитных детей, женщин и мужчин, пытавшихся обезопасить себя от бесчинствующих отморозков. <…> Все мужчины‑евреи были ранним утром между пятью и шестью часами взяты гестаповцами и доставлены сначала во двор Полицайпрезидиума, а потом в городскую тюрьму. В Восточной Пруссии не было концлагеря. Польское правительство требовало за каждый транзит заключенных через «данцигский коридор» в рейх определенную сумму <…> и благодаря этому своеобразному стечению обстоятельств все мы были спасены от ужасной участи депортации в концлагерь.

 

Хлопотами оставшегося на воле тайного советника Фалькенхайма некоторые служащие общины выходили из тюрьмы. Предпочтение отдавалось тем, кто имел на руках документы для эмиграции. У Франца Давида Кельтера был сертификат на въезд в Палестину. При освобождении из тюрьмы он получил бумагу от гестапо:

 

Секретная государственная полиция,
Кенигсберг, Пруссия 21/11/38

 

Удостоверение

Еврейскому директору школы Францу Кельтеру разрешено входить в еврейский сиротский дом с целью его ремонта. Данное разрешение распространяется на требуемых мастеров и школьников, которые привлекаются для ремонтных работ.

 

Рукой заместителя начальника было приписано:

 

Школа должна быть снова открыта.

Это предписание было выдано после того, как 15 ноября 1938 года правительственным декретом было запрещено обучение еврейских детей в немецких школах. Теперь, ссылаясь на «указание государственных инстанций», директор школы мог вызволить из заключения своих коллег — Нусбаума и Эрлебахера.

Советник Фалькенхайм на средства общины организовал ремонт помещений еврейского сиротского дома, куда теперь переместилась школа. В день возобновления занятий на уроки пришли все без исключения ученики. И хотя было ясно, что как школа, так и еврейство вообще перспектив в Германии уже не имеет, педагоги старались держаться и сохранять у детей чувство защищенности, которое удалось создать за три предыдущих года.

Весной 1939 года Франц Давид Кельтер и его коллега Лион Нусбаум совершили алию в Эрец‑Исраэль. Последним школьным мероприятием, в котором они участвовали, был пуримшпиль. После этого обязанности директора школы в присутствии тайного советника Фалькенхайма были официально переданы фройляйн Розе Вольф. Как вспоминал Франц Кельтер, это был единственный случай, когда старый доктор потерял самообладание и не смог вымолвить ни слова. Из Палестины директор продолжал переписку со своими учениками, покуда это было возможно — до начала мировой войны в сентябре 1939 года.

Хуго Фалькенхайм оставался на своем посту в Кенигсберге до последнего момента, когда эмиграция была еще возможна, до 1941 года, помогая многим евреям покинуть город. В возрасте 85 лет он с женой уехал через Испанию и Кубу в США к сыну, тоже детскому врачу, эмигрировавшему из Кенигсберга в 1936 году, когда его лишили медицинской практики.

1941/42 учебный год был последним для еврейской школы. Еврейская школа Кенигсберга была закрыта рейхсминистром науки, разославшим циркуляр следующего содержания:

 

Ввиду усилившегося в последнее время выселения евреев рейхсминистр внутренних дел (РСХА) по согласованию со мною велел имперскому объединению евреев Германии закрыть к 30 июня 1942 года все еврейские школы и объявить их сотрудникам о запрещении с 1 июля 1942 года как получающим, так и не получающим заработную плату учителям обучать еврейских детей. Ставлю вас в известность об этом. Публикация данного указа не предполагается.

 

За несколько месяцев до официального закрытия школы многие старшеклассники покинули ее и устроились работать кто на химическую фабрику, кто в различные мастерские, поскольку работа на «предприятии оборонного значения» давала дополнительную защиту от депортации. Еще одной причиной служило нежелание быть на посылках у гестапо: разносить евреям повестки на изъятие запрещенного имущества и на депортацию поручалось ученикам еврейской школы. После закрытия школы ее ученики, как и взрослые евреи, были направены на принудительные работы.

Незадолго до указа о запрете школьного обучения еврейских детей 24 июня 1942 года с товарной платформы кенигсбергского Северного вокзала отправился первый поезд специального назначения в лагерь смерти Малый Тростинец под Минском. Среди получивших повестку на «переселение в восточные области рейха» были и ученики, и учителя еврейской школы. Учительница фройляйн Тройхерц не попала в этот транспорт, поскольку была на девятом месяце беременности. Она была отправлена сразу после родов со следующим транспортом. Говорили, что у нее был роман с учителем Гансом Вайнбергом. Михаэль Вик, тогда четырнадцатилетний юноша, пришедший к эшелону проститься с тетей Ребеккой и школьной подружкой Рут Марвильски, встретил там и свою учительницу:

 

Объясняя мне что‑то по поводу икоты своего младенца, она так ласкала и крепко прижимала его к груди, что было ясно: ее позднее материнство — отчаянная попытка противопоставить неотвратимой беде хотя бы немного душевного счастья. До сих пор, как будто это было вчера, вижу ее, толкающую перед собой нагруженную вещами детскую коляску и исчезающую в воротах крепости. Минутой позже из‑за железной решетки крепостной камеры на меня, словно призрак, предвещающий беду, уставился совершенно истощенный, мертвенно бледный русский военнопленный. Господин Вайнберг, не присутствовавший при прощании, относился благодаря своим высоким военным наградам к числу евреев, не подлежавших депортации.

 

Ганс Вайнберг не покинул Кенигсберг и вплоть до падения нацистского режима выполнял функции координатора в еврейской общине — в городе оставалось несколько десятков евреев, которые по разным причинам не были отправлены в концлагеря. Вайнберг был вхож в гестапо и многое делал, чтобы выручить тех, над кем нависала угроза ареста или депортации. Нехама Дробер вспоминает о нем как об исключительно добром человеке. Она описывает эпизод, когда, сняв одежду с «еврейскими звездами», они с одноклассниками купались на городском пляже и их обвинили в краже документов у немецкого солдата; тогда их спас от концлагеря именно учитель Вайнберг. После прихода Красной Армии Вайнберг был арестован и расстрелян. Как утверждает Михаэль Вик, выяснилось, что он состоял в Добровольческом корпусе (Freikorps), отряды которого в начале 1919 года подавили выступления немецких коммунистов и крайне левых социал‑демократов, намеревавшихся провозгласить в Германии советскую власть. (Именно в ходе этих событий, как известно, были без суда убиты Карл Либкнехт и Роза Люксембург.)

В отличие от сирот из Варшавского приюта, которых опекал Януш Корчак, у еврейских школьников Кенигсберга было больше возможностей спастись. Многие семьи позаботились об этом сразу после прихода Гитлера к власти, не дожидаясь вступления в силу политики «окончательного решения еврейского вопроса», в общине была довольно активная сионистская группа, призывавшая соплеменников к алие и готовившая молодежь к жизни в Эрец‑Исраэль. Некоторые дети были вывезены в Англию в рамках операции «Киндертранспорт». Не подлежали первоочередной депортации и смешанные семьи. В результате многие выпускники еврейской школы выжили и рассеялись по всему миру.

В 1989 году вышла книга живущего в Штутгарте Михаэля Вика, признанная лучшим мемуарным произведением о последних годах столицы Восточной Пруссии. Благодаря этой книге соученики автора нашли друг друга, стали переписываться и встречаться. Это были уже не молодые, но тогда еще весьма энергичные люди. Первая большая встреча состоялась в кибуце Мааган‑Михаэль в 1994‑м, потом были встречи в Нью‑Джерси в 1997 и 2000 годах. Оказалось, что протянутые когда‑то «нити от сердца к сердцу» не порваны, а благодаря свидетельствам Давида Франца Кельтера, Михаэля Вика и Нехамы Дробер эти нити уже не прервутся, и читателям в будущих поколениях передастся душевная теплота, некогда сконцентрировавшаяся в еврейской школе Кенигсберга.