[parts style=”text-align:center”][phead]
[/phead]
[part]
Черепица старого Кракова
Элейн Файнстайн
Дети Розы
Перевод с английского В. Генкина. М.: Книжники, Текст, 2015. — 272 с. — (Проза еврейской жизни)
Британская журналистка и писательница с одесскими корнями Элейн Файнстайн (р. 1930) — автор многих книг стихов и прозы. Наибольшую известность получили ее романы «Экстаз доктора Мириам Гарнер» — о судьбе евреев в средневековой Испании и «Остаться в живых» — о двух семьях, бежавших от нацистов в Англию. Кроме того, писательница опубликовала биографии Пушкина, Ахматовой и Цветаевой. Роман «Дети Розы» она написала в 1970‑х годах. Через 40 лет после первой публикации он вышел в русском переводе в стране, которая незримо присутствует в повествовании.
События книги разворачиваются в 1970 году в Великобритании, Франции и Польше. Алекс Мендес, сын иммигранта‑бедняка из белорусского местечка, а ныне — богатый торговец алмазами и космополит, мечтающий отойти от дел, приобретает в Провансе изрядно обветшавшее шато. Им когда‑то владела родовитая англичанка, расстрелянная немцами в годы оккупации за помощь беженцам. Старый «дом с привидениями» становится точкой пересечения биографий нескольких героев романа — каждый из них потерял родину и близких в годы Холокоста, каждый носит в душе «осколок» того страшного времени. Бывшая жена Мендеса Лялька ребенком вместе с сестрой Кларой была увезена из Кракова в Лондон отцом еще до начала Второй мировой войны.
Обустроившись в шато, Алекс сошелся с женщиной, казалось бы, совсем не из его круга и даже, можно сказать, своей идейной противницей. Похожая на подростка 30‑летняя Ли — воровка (или правильнее сказать — «экспроприатор»?), перекати‑поле, водит компанию с хиппи и антиглобалистами. Ее лучший друг — молодой бунтарь‑радикал, ницшеанец, чей английский папаша, между прочим, поддерживал когда‑то Освальда Мосли. И в довершение всего она… дочь бывшей владелицы шато. Ли провела в этих стенах детство, а теперь она узнаёт, что в танцевальной комнате дома новый владелец устроил библиотеку.
На полках ее собраны тома Маймонида и Мендельсона, гностиков, розенкрейцеров, каббалистов… Мендес пытается в старинных прорицаниях мудрецов найти толкование случившемуся в середине ХХ века. Его ужасает мысль о том, что не какая‑либо отдельная нация, но люди как таковые, жители цивилизованной Европы, «швыряли живых людей в огонь».
В эту же самую пору Лялька с подругой‑журналисткой Кейти отправляется в социалистическую Польшу — увидеть, если повезет, свой дом и другие знакомые места. На родине она не была больше 30 лет. «Она не могла туда вернуться — в Краков, — ни за что не могла явиться туда как богатая американская туристка, чтобы таращиться на залитую светом Рыночную площадь. Ну как могла бы она прогуливаться между чудными старыми домами, где жили все друзья ее матери: Галина и Тадеуш, Ежи, Бобровские? Она слышала их имена все свое детство, они звучали как кадиш». Этот город не был разрушен во время войны, как Варшава, но Лялька знала, что памятных ей старых ларьков, еврейских кожевенных и посудных лавок в историческом районе Казимеж больше не существует. И вообще, за «железным занавесом» все непривычно, начиная с порядков в вагоне поезда и в отеле. Атмосфера в ПНР тревожная: двумя годами ранее здесь прошла антисемитская кампания, многие деятели культуры вынуждены были эмигрировать. Подруга‑англичанка, собирая материал для статьи о современном театре Польши, приводит Ляльку на артистический ужин, где та знакомится с режиссером Тадеушем — звездой интеллектуального (и в меру фрондерского) кино, которое получило признание и на Западе. Он показал ей то, что осталось от старого Кракова: «Красные крыши. Дырявый кирпич, выглядывающий из‑под штукатурки. Облезлые деревянные двери. Они шли по Казимежу, и Лялька чувствовала, как ее корежит, но старалась это скрыть.
Элейн Файнстайн красиво и тонко, не впадая в сентиментализм и оставляя многое недосказанным, показывает судьбы жителей разных стран Европы на фоне жестоких событий ХХ века. Война оставила след в сердце каждого. Важным фоном для развития сюжета служит атмосфера старого шато, наполненного антикварной мебелью (эдвардианский шкаф, палисандровый стол, пейзаж кисти Фрагонара…), призраками прошлого, воспоминаниями детства и надеждами нового владельца обрести здесь долгожданный покой. Судьбы богачей и «простых людей», художников и буржуа, евреев и англичан, французов и поляков соединились в этом романе, где в крепкую психологическую конструкцию вкраплены элементы триллера.
[author]Андрей Мирошкин[/author]
[/part][phead]
[/phead][part]
Исчезнувшие натуры
Георгий Зингер
Последние из вольтерьянцев. Инопланетянин
М: Три Квадрата (серия «Небольшая история»), 2011. — 176 с.
Георгий Зингер — известный переводчик с французского, вместе с женой Ириной Васюченко он перевел множество текстов, от Александра Дюма и Гюстава Флобера до Амина Маалуфа и Мишеля Уэльбека. Книга его воспоминаний посвящена отцу — легендарному московскому портному послевоенных лет Рубену Зингеру, и деду по матери, проработавшему всю жизнь в лесной отрасли Иосифу‑Льву (Йезе‑Лейбу) Казанскому. С рассказа о нем и начинается сборник.
Выходец из семьи местечкового раввина, в один не очень прекрасный момент — сгорела синагога, а с нею и дом бедствовавшего отца‑раввина — «Иосиф Лев решил, что пора кормить семью, а так как почерпнутые в хедере познания и иврит не могли тут ничем помочь, он поступил в русскую школу. В гимназию евреям путь был заказан, а не окончив ее, в институт не поступишь. Приходилось идти в обход. Закончить коммерческое училище, где преподавали только современные языки, а после, самостоятельно превзойдя латынь и греческий, сдать экстерном гимназический курс».
Всего он знал семь языков — мало удивительного для среды, славившейся борьбой за выживание. Примат образования дал век назад неожиданные результаты: появилось сословие, определяемое автором как «неовольтерьянство». Речь об «образованных, вольнодумных и деловых разночинцах начала ХХ века, кого можно бы назвать русскими неовольтерьянцами. Люди этого склада в основном принадлежали как раз к тем или иным национальным меньшинствам. Особенно часто они встречались среди евреев».
Иосиф‑Лев Казанский был личностью из числа тех, что ушли невосполнимо — как ушло и время, их породившее. Он поступил в Горный университет, пройдя пятипроцентную «еврейскую квоту» вместе с еще 34 отличниками. Но вдруг выяснилось, что в Горном сильный недобор православных студентов, а квота рассчитывается не от количества имеющихся мест, но от числа поступивших. И из 35 в итоге примут лишь семь человек, причем необязательно на факультеты, куда они хотели. Все решал жребий, который тянули из фуражки швейцара в присутствии ректора. Деду достался пустой номер, пришлось поступать заново, уже на юридический.
В итоге же занялся лесным хозяйством, до революции едва не стал совладельцем большой фирмы (в 1916‑м от будущих неприятностей спас совет старшего товарища: не время обзаводиться собственностью). После стал на сторону большевиков. Выбора не было — в Одессе белые разрубили младшего брата на куски, а его голову подбросили матери.
Дед работал начальником средней руки в каком‑то лесном ведомстве в Москве (где именно, внук не помнит). Могли не раз арестовать, но он слишком много ездил в командировки, чтобы чекисты дождались его в кабинете. С командировками связан и советско‑еврейский фольклор книги. Так, «после войны был краткий эпизод, связанный с работой на территории, аннексированной у Финляндии, где оказалось несколько бумажных производств, которыми там традиционно занимались осевшие в стране евреи — это длинное предисловие должно послужить пояснением к шутке, бытовавшей в дедовом ведомстве: у приехавшего с границы спрашивают: «Как там?», а он отвечает: «Да все ничего: финские мины и минские финны». Но в целом социалистическая идеология сказывалась на отношении к собственной крови: к соплеменникам Казанский «относился ревниво, гордился, если кто‑нибудь выдающийся оказывался евреем, но заслуги их всех толковал в несколько спортивном ключе, понимая умение думать как победу логического начала и считая, что из всех мыслимых школ хедер — одна из лучших (с точки зрения методики) тренировочных площадок для подготовки к длительным безошибочным интеллектуальным пробегам».
Но успех приходит к личности, а не к диплому. Отец мемуариста Рубин Зингер был внуком польского раввина. Он сам рано остался без отца и еще ребенком ушел из дома — зарабатывать на хлеб. В какой‑то момент стал учеником портного, обладая талантом, каких мало: в 90 процентах случаев кроил на глаз. К 18 годам владел собственной мастерской, но уехал учиться в Париж, затем работать в Вену; вернулся в Польшу, откуда и бежал с семьей в 1939‑м в СССР.
Семью, как и других евреев, в полном составе отправили в Донбасс — трудиться в шахтах, невзирая на образование, опыт и состояние здоровья. Через какое‑то время те взмолились, отправив письмо в Москву: ну не могут старики и дети работать в забое! Ответ, пишет Зингер, пришел в кирзовых сапогах. Подписантов погрузили в вагоны и отправили обратно в Польшу, где все погибли в концлагерях.
Зингер чудом избежал высылки, но, оставшись один, сжег заграничные дипломы и аттестаты, и всю жизнь после этого работал как «портной без образования из Львова». Славе лучшего портного Москвы это не помешало (обшивал всех, от Астангова до Хрущева), а что карьера не задалась, так это вопрос характера, а не дарования. Главное — был счастлив и все время влюблен, хоть в работу, хоть в собаку, остальное детали. В том числе и сентенции, которые он оставил сыну в наследство. Любимой у мемуариста была эта: «Если он ничего не может, так хотя бы деньги зарабатывал!» Широкой простор для биографа и биографии.
Деду повезло с внуком, а отцу с сыном: тот создал яркие, с любовью выделанные портреты, полные деталей и той невозможной для имитации интонации, которая укрепляет язык рассказчика объемом, позволяя противостоять эпохе, с ее небрежением к людям, больным на всю антисемитскую голову государством и таким количеством идиотов вокруг, что кажется: откуда силы, чтоб радоваться жизни? Но силы находились.
[author]Алексей Мокроусов[/author]
[/part][/parts]
В Польше вышел телесериал о том, как в 1968 году из страны были высланы тысячи евреев
Первая еврейская свадьба в колледже Иисуса Кембриджского университета
