У главного редактора газеты «Всемирные одесские новости», заместителя главного редактора литературно‑художественного альманаха «Дерибасовская — Ришельевская», журналиста, краеведа, культуролога Евгения Голубовского юбилей: 5 декабря ему восемьдесят. C корреспондентом «Лехаима» Евгений Голубовский говорил о времени и своей жизни — прошлой и настоящей, ну и, конечно, о литературе, с которой оказалась связана вся его судьба.

ЕЛЕНА КОНСТАНТИНОВА → Евгений Михайлович, в том советском прошлом, где антисемитизм — одна из реалий, что невозможно забыть?

ЕВГЕНИЙ ГОЛУБОВСКИЙ ← Далеко не всегда события жизни четко привязаны в памяти к тому или иному году. Но 1956 год запомнился отчетливо. Это был открытый перелом… судьбы. Мне шел 20‑й год. Студент Политехнического. Почему? Да потому что в 1953‑м, когда окончил школу, в университет — ни на истфак, ни на филфак — поступить еврею, во всяком случае в Одессе, было практически невозможно. Родители уговорили стать инженером. Осенью 1956‑го я задумал провести в институте вечер, посвященный новому западному искусству — импрессионизму, фовизму, кубизму. Впятером с друзьями его организовали. Доклад, дискуссия. Зал полон — студенты, художники. Но оказалось, что и кагэбэшники. Через два дня статья в партийной газете — политическая провокация. Тряска продолжалась несколько недель. Нас исключили из комсомола. Проводили «профилактическую работу», как бы путая слова «импрессионизм» и «сионизм». Часть профессуры отнеслась к нам с сочувствием. Посоветовали ехать в Москву — в центральные газеты, в ЦК. Почему не в Киев? В ответ услышал: «За что в Москве стригут ногти, в Киеве ломают пальцы». Вместе с моим другом, одним из пятерых, Юлием Златкисом прибыли в Москву. В разгар венгерских событий. Нигде с нами разговаривать не захотели. Помог случай. Литературовед, у которого я был в гостях — он знал о причине моего приезда, — сказал, что единственный, кто, как ему представляется, может выручить, — Илья Эренбург. По справочной книге Союза писателей дал его телефон, предупредив, что звонить лучше не из квартиры, а с улицы, с телефона‑автомата.

ЕК → Выходит, если бы не вмешалась «рука Москвы» в лице Ильи Эренбурга…

ЕГ ← Не хочу фантазировать. Но прогнозы были куда жестче, чем исключение из института.

Выслушав меня, секретарь Эренбурга Наталья Ивановна Столярова вызвала его из Нового Иерусалима. Илья Григорьевич внимательно прочитал тезисы моего доклада. Возмутился произошедшим. Сказал, что сможет — сделает. Сразу сел к телефону. Шепилова не застал. Еще звонок, еще… Посоветовали подключить Бориса Полевого, который хорошо знал Шелепина. Полевой: «Присылайте одессита ко мне». Но Эренбург не успокоился и письменно попросил Полевого вмешаться и помочь. Полевой действительно подключился. А письмо Эренбурга отдал мне на память. Мы вернулись домой. Медленно, как мне казалось, но за месяц маховик начал вращаться в другую сторону. Сдали сессию, исключение из комсомола нам заменили выговором, дав строгача секретарю комитета комсомола института. Ректор профессор Добровольский, отсидевший срок за «вредительство» еще в 1920‑х годах, взяв меня в коридоре за пуговицу, усмехаясь, произнес: «Молодой пистолет, как вам повезло, что умер Сталин, а то рубили бы сучья там, где я лес выкорчевывал».

Несколько лет проработал по диплому. Потом меня позвали в редакцию молодежной газеты, и я бросил инженерию.

ЕК → Когда вы поняли, что ваши профессиональные интересы будут связаны со словом?

ЕГ ← Еще в школе. У меня был замечательный преподаватель русской литературы, фронтовик — Борис Ильич Хуторецкий. Эмигрировал в США. Надеюсь, еще жив. Мое первое увлечение — ранний Маяковский. Тогда же на развалах, в букинистических магазинах я начал искать и собирать поэтические сборники русских футуристов. Хлебников, Бурлюк, Крученых вели меня за собой. Сегодня у меня довольно представительное собрание прижизненных книг поэтов первой трети ХХ века. Есть с автографами Маяковского, Пастернака, Асеева, Крученых, Гумилева… Книги подталкивали к мысли о том, что очень многое практически забыто, требует издания и переиздания. Чем я позже и занялся. А журналистика давала возможность отстаивать художников‑нонконформистов, знакомить с одаренными писателями, в конце концов, отстаивать самобытность Одессы, в какие‑то времена самого вольнолюбивого города России, затем Украины.

ЕК → К тому же Одесса, как, наверное, никакой другой южный город, «пропитана» литературой. И родители наверняка поощряли вашу склонность к чтению?

ЕГ ← Они много сделали для моего воспитания. Мать — врач, в войну я был с ней в эвакогоспитале сначала в Средней Азии, потом в Сочи. С госпиталем вернулись в Одессу после ее освобождения, летом 1944 года. В школу в 1946‑м пошел сразу в третий класс. Читать и писать научился самостоятельно. Отец — инженер, книголюб, книгочей. Воевал. Вновь начал собирать библиотеку — довоенная погибла вместе с домом, разрушенным бомбой. Мировая классика: Пушкин и Джек Лондон, Шиллер и Вальтер Скотт, Гоголь и Дюма‑отец… Все это я «проглотил» в 12–16 лет. В юности литература мне была интереснее жизни — то ли это заслуга, то ли ошибка отца. А Одесса мой город. Я люблю его историю, воплощение в литературе. «Одесская» глава «Евгения Онегина» — путеводитель для последующих литераторов. Но одесская литература началась с Власа Дорошевича. Он научил «короткой строке», определил, что такое одесский язык. По‑моему, лучшая книга об Одессе после Пушкина — «Пятеро» Жаботинского. Рад, что мне удалось ее переиздать в Одессе в 2000 году — с парижского издания 1936‑го. Это было первое издание в СНГ.

Конечно, люблю Бабеля и Багрицкого, Ильфа и Петрова, Олешу и Катаева, Гехта и Кирсанова, Липкина и раннюю Инбер… Мог бы перечислять и перечислять. Но я «действенно» люблю. Еще в самиздатовские времена тиражом пять экземпляров, больше не брала машинка, сделал том неизданных рассказов Бабеля, куда вошли и «Колывушка», и «Мой первый гонорар», полученные от А. Н. Пирожковой. После перестройки издал «Одессу, одесситов и одесситок» Дорошевича, «Мастерскую человеков» Ефима Зозули, стихи Фиолетова, Олеши, Перикла Ставрова. Это все одесская школа. Мой Юго‑Запад.

ЕК → Поименно перечислять писателей, художников, которых вы знали «по долгу службы» или как добрых знакомых, находясь с ними на одной «волне», тоже можно долго. Cфокусируем внимание на Викторе Шкловском…

ЕГ ← Именно он первым заявил о юго‑западной ветви русской литературы. Я знал и любил его книги «Гамбургский счет», «Zoo, или Письма не о любви»… И вот сарафанное радио приносит весть: Шкловский в Одессе, на даче в Аркадии.

ЕК → Это год…

ЕГ ← …1969‑й. Телефона там не было. Приехал без спроса. Виктор Борисович ел арбуз. Оказалось, есть еще один арбуз… Несколько часов мы проговорили об Олеше, Катаеве. Шкловский объяснял свою позицию. Важно опубликовать мысль. Потом можно от нее и отказаться. Но, опубликованная, она живет своей жизнью. Шкловский сформулировал так: «Я поднимаю руки. И… не сдаюсь».

Пригласил зайти, когда буду в Москве, к нему и Серафиме Суок. Чем я не раз воспользовался. Показывал мне папку с перепечатанными фрагментами записей Олеши. Одни из них были знакомы по книге «Ни дня без строчки», другие неизвестны, но переписать их мне не позволили… Смотрел и, к счастью, публиковал Владимира Нарбута, архив которого хранился там же, в Лаврушинском переулке. Шкловский надписал мне тогда в Одессе «Гамбургский счет», подчеркнув, что все это написал он и что бы дальше кто ни писал, а «Гамбургский счет» никто отменить не может. Это был важный урок.

ЕК → Упомянут вами и Семен Липкин. Одессит и тоже юбиляр этого года — 19 сентября исполнилось 105 лет со дня рождения…

ЕГ ← Для меня он — философ, мыслитель, праведник. При этом выдающийся поэт, талантливый прозаик. Знакомство началось заочно. Я составил и издал в 1989, 1990 и 2001 годах «Венок Ахматовой», «Венок Пастернаку» и «Венок Мандельштаму», включив в эти антологии стихи Липкина и Инны Лиснянской. Семен Израилевич поблагодарил письмом и прислал в подарок книги. А потом, будучи в Одессе, попросил разрешения прийти в гости, пообщаться с земляком. Тот вечер с Семеном Израилевичем и Инной Львовной, конечно же, запомнился… К столетию поэта мы открыли на Пушкинской улице, где он родился, мемориальную доску. Скульптор Александр Князик. Из литераторов‑одесситов многие годы я был близок с Всеволодом Азаровым и Сергеем Бондариным. Горжусь дружбой с харьковчанином Борисом Слуцким. Читаю и перечитываю его стихи. Написав недавно о талантливом, рано умершем одесском художнике Давиде Тихолузе, взял в качестве заголовка строку Слуцкого — «Прозреваю в себе еврея». Слуцкий познакомил меня с Ю. Васильевым‑МON, О. Рабиным и Д. Краснопевцевым.

ЕК → У вас, как журналиста, есть свои привычки?

ЕГ ← Всегда стремился узнать о собеседнике как можно больше. Тогда может возникнуть контакт. Андрея Вознесенского поразил тем, что все вопросы составил из строк его стихов, в которых он вопрошал человечество.

ЕК → «Всемирные одесские новости» — ваша идея?

ЕГ ← Моя. Открыли Всемирный клуб одесситов. Жванецкого избрали президентом, я и Валерий Хаит — вице‑президенты. Но как сообщить об этом всем одесским диаспорам? И тут в голове промелькнуло: газета! До революции издавались популярнейшие «Одесские новости», где работали Чуковский и Жаботинский. Свою назвали «Всемирными…». Девиз придумал писатель Георгий Голубенко: «Одесситы всех стран, соединяйтесь!» И вот уже 26 лет она объединяет одесситов, не выясняя места прописки.

ЕК → Как и альманах «Дерибасовская — Ришельевская», газета выходит на русском языке, что сегодня чуть ли не вызов?

ЕГ ← Одесса всегда говорила по‑русски. Даже тогда, когда треть населения ее составляли евреи. Это язык общения Одессы. Город — плавильный котел. Кто только не приезжал сюда: немцы, французы, итальянцы, греки, болгары… Об этом напоминают сохранившиеся названия улиц, включая Еврейскую. Но все становились одесситами и говорили на одесском русском. И сегодня, хотя ситуация изменилась, одесский язык жив! Думаю, плавильный котел сработает.

ЕК → То есть русский язык — это и своеобразная «скрепа» единого культурного пространства, и мост, соединяющий русскоговорящих, и хранитель традиций?

ЕГ ← Не люблю нынешние мемы — от «вата» до «скрепа». Язык Пушкина и Мандельштама, Бродского и Жванецкого велик. Как и английский, французский, иврит. Поэзия и проза живут в родных языках и в переводах. Пауля Целана я читаю по‑русски, как и Кафку, и Фолкнера… В Петербурге сейчас издали на русском украинского футуриста Михайла Семенко. Когда‑то Максим Рыльский переводил на украинский Пушкина. Это обогащает, а не обедняет. Я за культуру поверх барьеров.

ЕК → Потому и ваша литературная студия со знаковым названием «Зеленая лампа»?

ЕГ ← Да, наша «Зеленая лампа» восходит к пушкинским временам и к 1920‑м годам — «Зеленой лампе», созданной в Одессе Катаевым и Багрицким. Кстати, и в Париже в 1930‑х годах была «Зеленая лампа»… Лет десять назад литератор Евгений Деменок предложил открыть при Всемирном клубе одесситов студию для молодых прозаиков и поэтов, что мне показалось очень своевременным. Когда‑то Юрий Михайлик вел в Одессе студию «Круг», из которой вышли литераторы, известные сегодня и в России, и на Украине. Затем долгая пауза. Захотелось не уронить планку. Кажется, нам это удается.

ЕК → Недавняя установка памятной доски Велимиру Хлебникову, состоявшаяся опять‑таки при вашем деятельном участии, или готовящаяся к печати ваша книга «Глядя с Большой Арнаутской» — все те же «искры» света?

ЕГ ← Повторюсь. Хлебников — одна из моих любовей. Он дважды был в Одессе, и я мечтал о мемориальной доске, где только три слова: «Председатель земного шара». Когда‑то Маяковский писал: «…улица корчится безъязыкая — / ей нечем кричать и разговаривать». Мемориальные доски — язык улицы. Такими досками отмечены и дома Л. Пастернака, Д. Бурлюка.

В сентябре по инициативе академика Михаила Пойзнера мы установили новое надгробие на могиле поэта Семена Фруга.

ЕК → Российским издательствам путь в Одессу закрыт?

ЕГ ← На ежегодной книжной ярмарке «Зеленая волна» летом в Одессе участвовали «Книжники». Если хотеть приехать, то можно приехать… Наш альманах дружит с журналом «Октябрь».

ЕК → В общем, впадать в уныние, сидеть сложа руки — не про вас?

ЕГ ← У Анатолия Фиолетова есть строки, которые вспоминали Бунин, Набоков, Ахматова: «О, сколько самообладания / У лошадей простого звания, / Не обращающих внимания / На трудности существования!»