Абезь. Небольшая станция на Северной железной дороге, которая идет от Москвы в Заполярье. Более 2200 км до Москвы, всего 7 — до полярного круга. Станцию обозначают лишь две полосы асфальта, проложенные вдоль путей. Нет ни вокзала, ни таблички с названием. Московский поезд приходит в 8:30 утра, стоит 4 минуты и уезжает дальше, в Воркуту, и вот вы одни посреди бескрайней лесотундры, полуразвалившихся построек и заржавевших заборов из колючей проволоки. Одни после почти двух дней езды на поезде, по маршруту, который в свое время стал последним путем для многих политзаключенных: Котлас, Печора, Инта, этапы, пересыльные пункты, лагеря, шахты. Вокруг — густые облака мошки, которая жужжит, залезает везде, прокусывает одежду и кожу.

Вплоть до 1959 года здесь существовал лагерь, точнее — несколько лагерей. Один из них назывался «инвалидкой» — инвалидным отделением Минлага (Минерального лагеря). Сюда отправляли тех, кого гулаговская медкомиссия определяла как неспособных к физическому труду. В этих условиях (тяжелая полярная зима, жаркое — до +45 — лето, в июне‑июле — полчища комаров, с августа по октябрь — мошка) пожилых больных людей, измученных арестом, допросами и этапом, хватало ненадолго.

Осенью 1949 года сюда прибыл по этапу заключенный по имени Пинхас Менделевич Каганович, 65 лет, беспартийный, уроженец Бердичева, слабый и больной человек, так и не оправившийся после потери дочери в блокаду Ленинграда, известный всему миру под псевдонимом Дер Нистер, «Сокрытый». Модернистский писатель, увлекавшийся хасидизмом и мистикой, автор фантасмагорических рассказов и литературных сказок. Как и многие писатели, которые в дальнейшем составят золотой фонд советской еврейской литературы, в начале 20‑х годов Дер Нистер уехал в Германию, но через несколько лет вернулся в СССР. В 30‑е годы написал роман о родном городе Бердичеве, о браславских хасидах, о предчувствии революции и смерти — «Семья Машбер». После войны, подавленный личной и национальной трагедиями, он вдруг увлекся идеей Биробиджана — в надежде, что там, где поселится много евреев, удастся сохранить особую сущность — характер еврейского народа…

Дер Нистер был рядовым членом Еврейского антифашистского комитета, руководителей которого арестовали в конце 1948 — начале 1949‑го, а 12 августа 1952 года расстреляли. Дер Нистер всегда был далек от руководящих постов — и его «всего лишь» отправили в лагерь. По рассказам его жены, бывшей актрисы Украинского ГОСЕТа Лены Сигаловской, когда за Дер Нистером пришли 19 февраля 1949 года, он с облегчением вздохнул: «Наконец‑то!» Почти всех его коллег‑писателей арестовали — и он ждал, что разделит их судьбу.

4 июня 1950 года Дер Нистер умер в лагерном лазарете. Его тело отвезли в лагерный морг, оттуда — на кладбище. Похоронами в привычном смысле слова это не было; там присутствовали только те, кого обязывала к этому служба: представители спецотдела, охраны, медперсонала — и могильная бригада. В гробу из неструганых досок его положили в землю. В изголовье поставили столбик с шифром: имена зэкам не полагались даже после смерти. И все же большинство политзаключенных не удостоились даже такого…

67 лет спустя этот шифр помог нам отыскать могилу Дер Нистера: профессор Бар‑Иланского университета Бер Котлерман, работая над книгой о последних годах жизни писателя, соединил воедино информацию из архивных документов, воспоминаний бывших узников Минлага, планов захоронений в Республике Коми и пришел к выводу: в отличие от большинства других мест лагерных захоронений кладбище «инвалидки» сохранилось, а на нем — последний приют Дер Нистера в промерзлой кочковатой земле.

Сегодня в бывшем лагерном поселке Абезь живут около трехсот человек. Кто‑то — из потомков узников, кто‑то предпочтет промолчать о своих предках, большинство — из расположенной за рекой деревеньки под тем же названием или из соседних деревень. Говорят между собой по‑русски и на коми. Язык коми учат в школе, на нем выходят газеты, существует литература, жители гордятся своей культурой и языком. Мы приехали 22 августа — в день Республики Коми — и попали на поселковый праздник: костюмированное шествие обошло поселок, а местный ансамбль дал концерт — песни на коми, народные танцы, традиционные игры.

Про лагеря помнят все: до 1959 года они занимали всю территорию поселка. В бывшей лагерной больнице нынешние жители когда‑то лечились, в бывшем лагерном театре был клуб с библиотекой. Сейчас театр разобрали: деревянное здание стало гнить. Руины других лагерных построек нынешние пенсионеры разбирали, когда были школьниками.

Жители Абези — открытые и гостеприимные люди: продавщицы в магазине охотно рассказывали нам о поселке и, узнав, зачем мы приехали, послали за местным краеведом. Хозяйка гостиницы Раиса Петровна Сафонова пригласила нас к себе домой и выставила на стол все, что у нее было. Мы долго разговаривали о ее семье, о культуре Коми, об Абези и о жизни на Севере.

Краевед Виктор Васильевич Ложкин еще в юности увлекся печальной историей Абези, занялся увековечиванием памяти бывших узников лагеря, возглавил местное отделение общества «Мемориал», собрал несколько интересных коллекций, часть из которых выставлены сегодня в небольшом музее ГУЛАГа. Он составил подробные планы кладбища, проложил мостки через дренажные канавы, чтобы в любую погоду можно было пройти. Без его помощи нам пришлось бы долго плутать…

Вслед за нашим проводником Ложкиным мы идем на кладбище по засыпанной угольной крошкой бетонке. Других дорог здесь нет. Примерно в километре от поселка нас встречает впечатляющий монумент, созданный вильнюсским скульптором, который местные жители называют «Разорванное сердце», — рассеченная пополам металлическая конструкция в виде языка пламени на бетонном постаменте, который тоже рассечен, а внизу посвящение на четырех языках — русском, коми, английском и литовском: «невернувшимся». Из «инвалидки» возвращались немногие…

После монумента — целых два обычных, «гражданских» кладбища: надгробия, кресты, имена, фотографии. А потом, за деревянным мостом, — совсем другое: ряды низких металлических столбиков с табличками. Землянка могильщиков. Болотистая почва, низкие деревца, густые облака мошки. Здесь лежат философ Лев Карсавин, искусствовед Николай Пунин, литовский генерал Ионас Юодишюс.

По шифру мы находим траншею, в которой тогда, весной‑летом 50‑го, плотно один к другому укладывали гробы отмучившихся обитателей «инвалидки». Даст Б‑г, через год нам удастся установить здесь надгробный памятник: Управление Республики Коми по охране объектов культурного наследия дало нам свое добро. Пока же над местом захоронения Дер Нистера мы устанавливаем памятный знак, изготовленный в Москве стараниями частного спонсора Александра Шермана, который сразу поверил в важность нашей миссии: металлическую звезду Давида, обвитую колючей проволокой, и табличку с краткой надписью по‑еврейски и по‑русски: «Здесь похоронен Дер Нистер. Да будет душа его завязана в узле жизни».

Проф. Котлерман произносит молитву «Эйл моле рахамим».

На могиле еврейского писателя Дер Нистера теперь есть памятный знак.