Вряд ли Елена Макарова нуждается в особенном представлении: происходящая из литературной семьи (ее мать — поэтесса Инна Лиснянская), она написала свои первые повести в 1970‑х, а позднее — уже после эмиграции — стала куратором выставки художественных работ узников Терезина, арт‑терапевтом, а также автором выдающегося биографического романа о Фридл Дикер‑Брандейс… Совсем недавно в издательстве «Новое литературное обозрение» вышел сборник рассказов и повестей Елены Макаровой «Вечный сдвиг».

Денис Ларионов Расскажите о годах вашего становления.

Елена Макарова Начну с детства. В 1956 году из лагерей вернулись мои дяди и тети, в ту пору мне было пять лет. Некоторые, увы, не вернулись, и я спрашивала у взрослых, куда они делись, где лежат их кости. Взрослые попросили меня не задавать глупых вопросов, за это могут посадить моих родителей. Когда мы переехали из Баку в Москву, меня по ошибке определили в интернат для социально неблагополучных детей, где меня били за фамилию Коренберг, за то, что я не как все, за то, что мои родители писатели, а не алкоголики. Потом я два года была в больнице и два года — в лечебном интернате. В нормальную жизнь я вернулась в 14 лет. Папа отдал меня в подмастерья к скульптору Эрнсту Неизвестному. В мастерской я лепила по его рисункам скульптуры из воска и слушала разговоры Эрнста с Мерабом Мамардашвили и Александром Зиновьевым, я читала их книги и самиздатскую литературу. В 16 лет мы с папой поехали в Прагу, вдохнуть свободу Пражской весны, а стали свидетелями ввода советских танков. Я хотела бежать в Югославию, но папа был против. После школы я год проучилась в Суриковском институте на монументальном отделении в качестве вольнослушателя, после первого семестра меня собирались переводить на очный, но я решила поступить в Литературный институт, учиться заочно, работать у Эрнста и писать прозу.

ДЛ В 1974 году вы окончили Литературный институт, а через некоторое время выпустили первую книгу прозы. Скажите, как вы соотносили себя с неподцензурной и официальной литературами тех лет?

ЕМ Моя первая книжка вышла в 1978 году, а в 1979 году началась история с альманахом «Метрополь», в которой участвовали моя мама и ее муж Семен Липкин. Меня вызывали, допрашивали по поводу мамы, требовали публично осудить ее действия. По указанию главного цензора Советского Союза повесть «Танцуйте с нами», написанную в 22 года и посвященную моей еврейской семье, изъяли из верстки книги. В 1977 году я начала работать с маленькими детьми, заниматься с ними лепкой, и это привело меня к знакомству с миром страдающих детей, сирот, содержащихся в немыслимых условиях, — об этом, в частности, мои «нехудожественные» книги: «Освободите слона», «Вначале было детство» и другие, ныне многократно переизданные. При этом я продолжала писать для себя, некоторые из тогдашних произведений увидели свет лишь в этом году в книге «Вечный сдвиг», вышедшей в «Новом литературном обозрении». Родившись в семье поэтов, я мечтала быть просто человеком. Ни Литинститут, ни литературная среда не привлекали меня. Интересовала меня сама жизнь, а не мое место в ней.

ДЛ Каким образом вы выстраиваете свою авторскую идентичность относительно контекста израильской литературы последних 25 лет?

ЕМ Приехав в Израиль в 1990 году, я заинтересовалась ивритской литературой. Результатом этого стал журнал «Писатель. Книги и люди», который мы с Еленой Кешман подготовили в 1991 году к Международной книжной ярмарке в Москве. В последний момент Израиль отказался от участия в выставке, и журнал вышел как приложение к газете. В нем были собраны интервью с израильскими писателями: как старожилами, так и выходцами из разных стран мира. Потом я редактировала сборник современной израильской литературы на русском языке и совместно с институтом перевода составляла публикацию израильских писателей для «Иностранной литературы».

Обложка книги Елены Макаровой «Вечный сдвиг». М.: Новое литературное обозрение, 2015

Вообще, я приехала в Израиль работать по приглашению мемориала «Яд ва‑Шем» как куратор выставки «От Баухауза до Терезина», посвященной австрийской художнице и педагогу Фридл Дикер‑Брандейс и ее ученикам, погибшим в Освенциме. В 1993 году вышла моя книга «Начать с автопортрета», а в 1996‑м я получила за нее литературную премию Министерства абсорбции. В том же, 1993‑м, году у меня вышла книга прозы в Италии. Рассказы, переведенные на итальянский, я считала потерянными, но недавно переводчица мне их прислала, и я включила их в свою новую книгу «Вечный сдвиг».

Я так и не успела попасть в обойму израильской литературы. Днем я преподавала детям и сумасшедшим искусство в Израильском музее, ночью переводила с чешского, иврита и английского тексты интервью с пережившими концлагерь. На основе документов и интервью удалось издать историю Терезина по‑русски: «Крепость над бездной» в четырех томах опубликована издательством «Мосты культуры». С 1997 по 2004 год я работала куратором проекта, посвященного жизни и творчеству Фридл Дикер‑Брандейс (в Центре Визенталя в Лос‑Анджелесе). Наконец‑то была издана солидная монография о ней на нескольких языках: английском, французском, немецком, чешском и японском. Некоторых моих книг так и нет на русском языке, скажем, «Культура и варварство» существует только на шведском, «Франц Петер Кин» — на английском, немецком и чешском, и «Билет на пароход в рай» на тех же языках плюс иврит. Зато роман «Фридл», изданный в 2012 году в «НЛО», теперь переводят на чешский.

ДЛ Как составлялся ваш новый сборник «Вечный сдвиг»? Значимо ли для вас различие между крупной (роман) и малой (рассказ или повесть) прозой?

ЕМ Часть сборника — это повести и рассказы, которые я не могла опубликовать в СССР по цензурным соображениям. Потом я поселилась в Иерусалиме и писала, как мне тогда думалось, новые по духу вещи. Однако в пределах одной жизни невозможно так уж сильно внутренне измениться, можно лишь совершенствовать форму. Словом, я поместила в этот сборник неопубликованные вещи разных периодов. Что из этого вышло, не знаю. Но книга вышла.

Я написала пока всего два романа, «Смех на руинах» и «Фридл», и, несмотря на полное несходство стиля, эти две вещи потребовали от меня серьезной «умственной работы», при всей импровизации. Повести и рассказы создаются как джазовая музыка, возникают из первой фразы, она для меня — барометр объема вещи. Хотя потом я могу первую фразу убрать, бывает и такое.

ДЛ Помимо писательской деятельности, вы также известны как психолог, практикующий арт‑терапию. Как вам удается связывать эти ипостаси или вы считаете дело писательства и терапии во многом похожими?

ЕМ Нет, я не психолог по определению. Я люблю искусство и умею, как мне кажется, делиться этой любовью. Этот опыт я унаследовала от Фридл Дикер‑Брандейс. Дело в том, что я попала к Эдит Крамер, зачинательнице арт‑терапии, которая училась у Фридл до войны в Вене и Праге. Мне не только довелось присутствовать на семинарах Эдит в Нью‑Йорке, но я была ассистенткой на ее семинарах в Европе. В 2013 году в издательстве «Генезис» вышла книга «Эдит Крамер. Арт‑терапия с детьми». Я редактировала ее, писала предисловие и послесловие. В ней есть ответ на ваш вопрос, разве что «писательство» придется заменить на «искусство», что для меня, в принципе, одно и то же:

Искусство — моя судьба, а арт‑терапия — профессия. Это две различные сферы. Общим для трех — психотерапии, арт‑терапии, и искусства — является поиск истины. Но тут есть градации… Пациент имеет право на защиту, на убежище. Художник не имеет такого права, он должен встать к правде лицом… Творчество приносит художнику и огромное удовлетворение, и жуткое разочарование, и это отличает его от арт‑терапии.