Пейсах в нашей семье всегда был главным праздником. Конечно, из‑за сейдера. Его проводили по всем правилам. Ведущий — в мое время это был уже старший брат бабушки Элик — восседал в центре стола, водрузив на голову «высокую» ермолку. Всем раздавали Агоды (в основном с английским переводом), и Элик объявлял: «На этот раз будет бекицер». Это означало, что будет не как в его детстве. Без подробного перевода на идиш. Но всю Агоду он читал.

На сейдер в этот дом они все съезжались на протяжении всей жизни. Братья бабушки из Киева, Риги и Москвы, — многих я знал только из‑за Пейсаха. Когда‑то из комнаты выносили мебель, чтобы все поместились. Но с каждым годом мест за столом требовалось все меньше — из Бостона и Ришон‑ле‑Циона в родительский дом тогда не возвращались.

Сейдер для присутствующих вовсе не был экзотикой. Весь порядок они знали наизусть. Диалоги и шуточки тоже были неизменны.

Один из братьев непременно должен был, заходясь в смехе, первым прокричать в положенном месте: «Ецт м’тункен ди эер» («Теперь макаем яйца»). Элик обязательно отвечал: «Лейзер, бисту а гробер юнг!» («Лейзер, ты наглый мальчишка!») Лейзеру тогда было уже под 70, и было понятно, что эта сценка разыгрывается больше 50 лет.

Маца. Маца была одной из самых таинственных вещей моего детства. Наряду с металлическими футлярчиками на косяках дверей. Почему дедушка надевает свою особенную кепку и «идет сдавать муку в синагогу»? Почему через несколько недель появляются всегда одинаковые, перевязанные веревкой, светло‑коричневые продолговатые пакеты? Так или иначе, маца в доме была круглый год. Из нее делали «мацу с яйцом», и с клубничным вареньем это было одно из любимых наших лакомств к чаю.

Но на сейдер почему‑то использовали не эту, синагогальную, мацу. Еще до меня мацу пекла наша прабабушка Сора собственноручно. На моей же памяти на столе была маца из посылок. В один из годов даже австралийская. Агоды, конечно, того же происхождения. Не знаю, как и почему, но моя бабушка Шейндл в 1970‑х годах эти посылки получала абсолютно беспрепятственно.

В школу на Пейсах я не ходил. Отец писал мне какие‑то записки, и я отдавал их классному руководителю. Все было легко и просто. Помню, когда я учился в выпускном классе, учительница, прочитав эту записочку о «семейных обстоятельствах», заговорщически попросила принести ей «несколько листиков мацы»…

Да, потом начинался пир — с особыми пасхальными блюдами. И с воспоминаниями — о сейдере в доме отца.

Все это вместе — семейный слет, торжественность, необычность — делало Пейсах главным праздником моего детства. Но самое главное — атмосфера естественной радости. Мне остается только мечтать, чтобы и у моих детей Пейсах оставлял такой же след в душе, как мой праздник свободы в несвободной стране.