Издательство «Книжники» готовит к выходу в свет книгу под названием «Ехали в трамвайчике Соловей и Зайчики…». Она повествует о жизни и религиозном наследии нескольких поколений известной раввинской династии Зайчик и о пересечении судеб представителей этой династии с судьбой Мануила Соловья — выдающегося врача и ученого‑талмудиста.
В сборник вошли исследовательские статьи, одну из которых представляем вниманию читателей «Лехаима».
В советскую эпоху поколению, к которому принадлежал раввин Реувен а‑Коэн Зайчик, суждено было сыграть для русского еврейства важную связующую роль. Несмотря на почти полное уничтожение религиозной жизни в стране в 1930–1940‑х годах, среди евреев было немало тех, кто сохранял иудейскую традицию и стремился передать ее следующим поколениям. Для молодых баалей тшува , которые выросли вне традиции и, уже став взрослыми, захотели «вернуться к корням», образ мышления «стариков», их знания и опыт были бесценны.
О том, что Реувен Зайчик, один из самых уважаемых и сведущих в алахических вопросах членов Московской еврейской религиозной общины, имеет диплом раввина (смиху), знали только его близкие. Гонения советской власти на «клерикалов», верующих и служителей культа, заставили скрывать раввинское звание не только рава Зайчика. Так поступили и некоторые другие духовные лидеры общины — например, раввин Авром Меллер .
Реувен а‑Коэн Зайчик происходил из известной раввинской семьи. Оба его деда — рав Бецалель а‑Коэн Зайчик и рав Сендер‑Элияу Бухман — были духовными наставниками поколения. Предки рава Реувена по материнской линии на протяжении двухсот лет, со времен Великого Магида из Межерича, служили раввинами в местечке Юровичи. Здесь в 1904 году (или, согласно ряду других документов, в 1900 году) в семье рава Аврома а‑Коэна Зайчика и Брохи Бас‑Цийон, дочери главы бейт дина Юровичей рава Сендера‑Элияу Бухмана, и появился на свет сын Реувен. К этому времени его отец уже не один год возглавлял раввинский суд Юровичей: он занял эту должность сразу после смерти тестя.
Юный Реувен учился в ешиве Хафец Хаима и в 1915–1916 годах находился вместе с ешивой в местечке Смиловичи, где главой раввинского суда был рав Бецалель а‑Коэн Зайчик (дед Реувена по отцовской линии). Вскоре после отъезда Хафец Хаима и его ешивы из Смиловичей юноша поступил в ешиву, которую возглавил рав Ицхак Столман , ученик выдающегося раввина Йосефа‑Юзла Горовица . Это была ешива «Новардок» (Новогрудок) в Мозыре. И удивительный факт: в одной и той же ешиве в Мозыре в одно и то же время учились два родственника, два ученика по фамилии Зайчик: герой нашего повествования Реувен Зайчик и Хаим‑Эфраим Зайчик, будущий великий раввин, проповедник идей движения Мусар и наставник поколения. Разумеется, они были знакомы.
В начале 1920‑х годов ученикам и преподавателям ешив «Новардок» пришлось бежать в Польшу. Рав Хаим‑Эфраим Зайчик в числе многих также перебрался в польский Белосток. Реувен же остался в Белоруссии, продолжал учебу в других ешивах и стал последователем Хабада. По воспоминаниям самого рава Реувена, он всегда старался на осенние праздники Рош а‑Шана и Йом Кипур уезжать туда, где находился Любавичский Ребе.
К середине 1920‑х годов раввинам, шохетам, преподавателям хедеров и ешив и членам их семей оставаться в местечках стало небезопасно. Советская власть планомерно усиливала борьбу со служителями культа. Раввинов обложили непомерными налогами, и они вынуждены были продавать свои вещи, чтобы избежать арестов и высылки. Эти люди и их семьи стали лишенцами, то есть были лишены избирательных и гражданских прав, карточек на продукты питания и товары первой необходимости.
Многие пораженные в правах служители культа отказывались от своих должностей и уезжали в крупные города, чтобы затеряться среди массы переселенцев, бежавших из родных мест еще в годы Первой мировой и Гражданской войн. В Москве, например, в то время в районах, где жили евреи, можно было собрать миньян чуть ли не на каждой улице — где по субботам, а где и ежедневно. Каждым из таких миньянов руководил, как правило, один из раввинов‑беженцев. В частных домах, нередко без необходимого разрешения, действовали молельни — на окраинах и в пригородах Москвы: в Марьиной роще, Останкине, Алексеевском, Перове, Перловке, Малаховке и во многих других местах.
По совету рава Аврома‑Боруха Певзнера , духовного наставника хасидов Хабада в Минске, Реувен Зайчик в 1922 году, будучи еще совсем молодым человеком, перебрался в Москву. Любавичские хасиды по указанию Ребе в начале 1920‑х годов создали в Москве, Ленинграде, Минске, Витебске и Невеле ешивы «Тиферет бахурим», в которых молодые люди, не имевшие систематического религиозного образования, могли изучать Тору. Основателем и главой такой ешивы в Москве стал выпускник ешивы «Томхей тмимим» рав Ланда , получивший в свое время смиху от рава Бецалеля а‑Коэна Зайчика, дедушки героя данного очерка. Сюда и поступил юный Реувен. По окончании обучения именно рав Ланда экзаменовал его и выдал ему раввинскую смиху.
Организация обучения в ешивах была лишь малой частью той работы с евреями от 18 до 30 лет, которую проводили в СССР любавичские хасиды, старавшиеся вернуть молодежь к еврейской традиции всеми возможными способами. Поставив перед собой такую задачу, московская ешива «Тиферет бахурим» при любавичской синагоге, располагавшейся в те годы в хедер шени (букв. «второе помещение»), одном из залов Хоральной синагоги в Большом Спасоглинищевском переулке, стала не только религиозным учебным заведением, но своего рода клубом для студентов‑евреев и рабочей молодежи. Здесь они отмечали праздники, молились, устраивали совместные трапезы. Почти каждый вечер читали книги: «Шульхан арух» и «Эйн Яаков», «Ховот а‑левавот», а также «Танью» рабби Шнеура‑Залмана из Ляд. Преподаватель всегда комментировал прочитанное. После двухчасового занятия учащиеся ешивы (сначала их было всего шестнадцать, но скоро стало около сотни) присоединялись к посетителям синагоги во время вечерней молитвы маарив.
Среди других вместе с Реувеном Зайчиком в ешиве «Тиферет бахурим» учились будущие раввины Мойше Лаховинский и Мендл Карасик. Лидерами среди еврейской религиозной молодежи были выпускники Московского университета Меир Рогинский и Мойше Береславский, а также Борух Шилянский, окончивший другой вуз.
Сеть ешив «Тиферет бахурим» активно развивалась. В середине 1920‑х годов на всесоюзном съезде организации был избран Совет «Тиферет бахурим» СССР, председателем которого стал раввин Яаков Ланда, а секретарем — Гершон Михлин, брат Эмануила Михлина, зятя будущего главного раввина Москвы рава Шломо Шлифера .
В 1927 году по обвинению в контрреволюционной деятельности был арестован Любавичский Ребе. Сначала его приговорили к десяти годам каторжных работ в Соловецком лагере, а затем благодаря международному вмешательству изменили приговор и отправили на три года в ссылку в Кострому. Однако спустя неделю пребывания Любавичского Ребе в Костроме власти потребовали от него уехать из страны. После этого раву Яакову Ланде также пришлось покинуть СССР. И в начале 1930‑х годов, когда произошли первые аресты хабадских раввинов, руководители организации «Тиферет бахурим» объявили о ее роспуске . Любавичская синагога в Большом Спасоглинищевском переулке прекратила работать еще в конце 1920‑х.
На время осенних праздников 1927 года рав Реувен Зайчик, стремившийся находиться ближе к Любавичскому Ребе, поселился в подмосковном поселке Малаховка: именно сюда в ожидании визы в Латвию приехал на несколько недель Ребе Йосеф‑Ицхак, побывавший в течение одного лета и в ленинградской тюрьме, и в костромской ссылке.
По окончании праздника Суккот 1927 года Любавичский Ребе Йосеф‑Ицхак Шнеерсон выехал в Латвию, и рав Реувен вернулся в Москву. Там хасиды Хабада помогли ему найти постоянную работу: он стал учетчиком в отделе сбыта и доверенным лицом директора фабрики металлоизделий рава Йосефа Авербуха. Раз в неделю Реувен докладывал о результатах раввину Биньямину Альтхойзу и заодно получал от него консультации по ведению бухгалтерии.
К концу 1920‑х годов в Советском Союзе был постепенно свернут НЭП. Закончился относительно благополучный для религиозных евреев период, когда повсюду в стране открывались новые магазины, появлялись новые производства, для которых требовались управленцы, руководители среднего звена. В период НЭПа возникли еврейские кооперативы «Трудкредит», «Самодеятельность» и другие. Одним из руководителей «Трудкредита» был Фукс — габай (староста) Хоральной синагоги в Москве. Деятельности множества открывшихся товариществ и артелей помогали юристы, большей частью прихожане Хоральной синагоги.
Понимая, что карьера раввина исключена, рав Реувен решил получить экономическое образование. Это позволило бы, в частности, работать бухгалтером‑надомником и соблюдать шабат и религиозные праздники. Единственной лазейкой для получения высшего образования, остававшейся у детей лишенцев, были рабфаки (рабочие факультеты, где велась подготовка рабочих для поступления в вузы); после их окончания можно было без экзаменов поступить в институт. Именно на такой рабочий факультет Московского института народного хозяйства и поступил Реувен. Для этого потребовалось заявить о своем пролетарском происхождении, скрыв настоящее. К слову, таким же образом получили высшее образование Шая и Моисей Зайчики, сыновья раввина Ури Зайчика, другого сына рава Бецалеля а‑Коэна. А о том, на какие хитрости пускался молодой студент Реувен (Рувим) Зайчик, чтобы не посещать занятия по субботам, можно написать отдельную статью .
Для Реувена Зайчика 1920‑е годы — годы его молодости — были связаны с событиями и встречами, которые надолго врезались в память. Некоторые из них он опишет в интереснейших статьях о жизни Московской еврейской религиозной общины, которые будут опубликованы в начале 1990‑х. Одна из запомнившихся навсегда встреч произошла в кошерной столовой, открытой американской благотворительной организацией «Джойнт» в Москве на Маросейке в первые годы НЭПа. Реувен Зайчик работал на другом конце города, жил один (его родители перебрались в Москву лишь в 1929 году) и иногда заходил туда пообедать. Половину обедов в столовой оплачивал «Джойнт», поддерживая таким образом нуждающихся стариков, рабочую и учащуюся молодежь. Оплаченные «Джойнтом» талоны на обед выдавались в Хоральной синагоге.
Однажды Реувену довелось праздновать в этой столовой второй седер Песах. Он сел за столик в углу, заказал минимум еды, насколько позволяли средства. Зал был полон, пришло много семей с детьми и внуками. К Реувену подошел незнакомый человек и попросил разрешения сесть за стол. Вот как рав вспоминает об этой встрече:
Он заказал самые дорогие блюда из меню, кроме вина, что сразу удивило меня, ибо даже я со своими ограниченными средствами заказал вино на арба койсос . Потом он достал из внутреннего кармана пиджака небольшую бутылку, предложив мне выпить арба койсос с ним, и именно его вина. Я с благодарностью согласился. Он и я произнесли кидуш. Я начал читать агаду. Он слушал, но сам не читал. Потом мы приступили к трапезе в соответствии с нашими заказами, выпили всю его бутылку вина. Я с интересом прочитал надпись на этикетке бутылки. Я не знал, кто это был, естественно, не спрашивал его, да и сам не представился. Никаких вопросов обо мне он тоже не задавал. Разговор касался самых обычных, «дежурных» тем. И лишь двадцать лет спустя я узнал о нем, узнал и его фамилию. В 1948 году, когда Голда Меир (тогда Меерсон) приехала в Москву в качестве первого посла Государства Израиль, ее первой официальной резиденцией стала гостиница «Метрополь». К вечеру перед Рош а‑Шана у центрального входа в гостиницу на флагштоке был вывешен израильский флаг. И именно этот человек подошел к гостиничному входу, с трудом неся на плече лестницу. Он приставил ее к стене, поднялся и поцеловал флаг. Спускаться ему было легче, ему помогли люди в штатском… Конца его я не знаю, но о нем можно догадаться. Человек этот исчез навсегда. Его фамилия была Могилевский, он был пламенным сионистом, и в тот пасхальный вечер он принес с собой в столовую вино «Кармель» .
Многое в этом рассказе рава Реувена осталось между строк , но в нем ощущается, насколько сильным оставалось стремление евреев, живших в Советском Союзе, чувствовать себя частью еврейского народа, его судьбы. Визиты израильских дипломатов в Хоральную синагогу во время праздников Рош а‑Шана и Йом Кипур в 1948 году сопровождались массовыми проявлениями поддержки Израиля, что вызвало недовольство властей и репрессии в отношении советских евреев.
В конце 1920‑х годов религиозных евреев‑лишенцев и членов их семей уже почти никуда не принимали на работу. Хасиды Хабада организовывали еврейские кустарные производства и артели, выпускавшие швейные изделия и другую продукцию. На окраинах Москвы и Подмосковья возникали еврейские кооперативные предприятия по пошиву одежды и обуви, по изготовлению металлических изделий. Появилось много мебельных артелей, в которых работали раввины: например, рав Шломо Шлифер, будущий главный раввин Москвы, трудился в такой мебельной артели бухгалтером.
Самой большой в Москве была артель «Точдревмех» на 3‑й Сокольнической улице, дом 7, изготавливавшая мебель, мягкие стулья. На продукцию артели был настолько большой спрос, что это позволило договориться с государственными организациями, заинтересованными в производстве мебели, о приеме на работу лишенцев. Артелью руководил Шая Шустерман, бухгалтером был Берл Пантелеев, завхозом Мойше Поляк. В артели работали известные хасиды Залман Френкель и Бенцион Ривкинд. Сторожем числился Яков Сущик — председатель братства «Ахим».
Финансовую помощь при создании подобных предприятий также оказывал «Джойнт» . Эта благотворительная организация начала официально работать в СССР в период НЭПа, но она многое сделала для снабжения евреев продовольствием еще во время Первой мировой войны и голода начала 1920‑х. В статье рава Реувена Зайчика о деятельности «Джойнта» в России в 1920–1930‑х годах отмечается, что эта организация помогала евреям, присылая сырье и много разных машин для кустарных производств.
Организация «Джойнт» финансировала открытие производственных артелей, а также присылала помощь для профессиональной подготовки еврейских рабочих и ремесленников. Многие евреи готовились выехать в Палестину, поэтому создавались артели, в которых можно было обучиться различным специальностям. Одна из них — артель «Нагорея», производившая матрацы, диваны, кресла и кровати. Она просуществовала лишь до 1930 года, затем была ликвидирована, а почти все работники, не успевшие выехать, репрессированы.
В конце 1920‑х годов власти запретили частным лицам получать из‑за границы, то есть от «Джойнта», машины для кустарного производства. Продукция, произведенная на этом оборудовании, пользовалась спросом, и, чтобы огромное количество людей не потеряло заработок, заявки стали отправлять от специально созданных объединений, в которых составлялись списки очередников на получение машин.
Ручную фанговую машину для вязки чулок, перчаток и носков, «кормившую» его до самого поступления на рабфак, получил и рав Реувен Зайчик. Его родная тетя Рахиль (дочь рава Бецалеля а‑Коэна Зайчика), которая вместе с мужем, известным раввином Арье‑Лейбом Рудельсоном, в 1925 году переехала из Минска в село Алексеевское на окраине Москвы, получила швейную машинку благодаря Реувену: он участвовал в составлении списков на распределение оборудования для кустарей и артелей.
Во время учебы на рабфаке рав Реувен познакомился с Лейбом Троком, человеком предприимчивым и энергичным. Трок стал крупным деятелем в области организации кооперативных производств (фактически — полуподпольным цеховиком или цеховым управленцем, если так можно сформулировать в современных терминах): в его неформальном «ведении» было около 300 еврейских артелей в Москве и Московской области, где работали тысячи людей. Реувен Зайчик стал доверенным лицом Трока: он занимался снабжением сети кооперативов и артелей. Благодаря содействию Трока удалось организовать еврейскую артель «Мебельщик» в поселке Егорьевск Московской области, где к тому времени уже существовала община любавичских хасидов. Рав Реувен принял в организации этой артели самое непосредственное участие.
Егорьевская артель занималась производством мебели, а руководили ею знаменитые раввины Нохум‑Гилель Пинский (в детстве Реувен учил с ним Гемару) и Авром‑Шмуэль Горелик . В артели состояли многие известные хасиды‑хабадники, в частности рав Менахем‑Мендл Футерфас , рав Симха Городецкий , рав Бенцион Клювланд, рав Исроэль Певзнер и другие.
Работа в артели «Мебельщик» позволяла хасидам не только зарабатывать на жизнь, но и организовать изучение Торы и Талмуда: раввин Шмуэль‑Исроэль Левин открыл в Егорьевске нелегальный молельный дом (в доме Ицхака Ривкина), хедер и подпольную ешиву (в своей квартире).
Созданные артели и товарищества нужно было обеспечивать сырьем и точками сбыта, организовать теневой (или неучтенный) сбыт и дополнительный неучтенный доход. За снабжение артели «Мебельщик» сырьем, а также за реализацию готовой продукции в координации с другими еврейскими артелями, по‑видимому, как доверенное лицо Трока отвечал рав Реувен Зайчик. Сам он вспоминал: «Артель прекрасно работала (тем более что план у нее был заведомо заниженным, что мне удавалось обеспечить), завоевывала красные знамена (знаки отличия тогда), получала премии и т. п. Нохум Пинский сидел в президиумах различных собраний рядом с партийными секретарями города, района, пользуясь большим авторитетом» . Но однажды субботним утром 1937 года приехал инспектор и никого не застал ни в правлении, ни на производстве… Местные жители подсказали адрес, и оказалось, что руководство артели находилось в частном доме за субботней трапезой и кидушем.
После этого ликвидация артели «Мебельщик» была лишь делом времени. Организацию распустили, а ее руководители оказались под следствием. Некоторые хасиды, работавшие в ней, успели уехать из Москвы, в их числе и рав Реувен Зайчик. В августе 1938 года в Егорьевске были арестованы рав Исроэль‑Йосеф Аронштам , рав Евель Каган , рав Шмуэль‑Исроэль Левин и рав Нохум‑Гилель Пинский. Всего по групповому делу «контрреволюционной организации еврейских клерикалов‑хасидов» проходило двадцать два человека , среди которых были давно выехавшие из страны Любавичский Ребе Йосеф‑Ицхак Шнеерсон и раввин Яаков Клемес , а также руководители, меламеды и ученики ешивы, вовремя скрывшиеся из Егорьевска.
Арестованным повезло. Они попали в число тех, кто после смены руководства НКВД во главе с Ежовым и назначения Берии неожиданно вышел на свободу в 1939 году. Следственное дело было прекращено «за отсутствием состава преступления». В сентябре того же года рав Шмуэль‑Исроэль Левин вернулся в Егорьевск и снова возглавил подпольную ешиву.
Еще находясь в Москве, рав Реувен Зайчик успел спасти — буквально вытащил из огня — несколько тетрадей с трудами отца, выдающегося знатока Талмуда рава Аврома а‑Коэна Зайчика, который, не желая подвергать семью опасности, в 1937 году сжег почти все, что написал за многие годы. К сожалению, удалось выхватить из печи лишь малую часть трудов выдающегося раввина. Спасенные рукописи хранились в семье рава Реувена, и он всю жизнь мечтал, что появится возможность их опубликовать. В 1996 году, уже после смерти рава Реувена, факсимиле этих рукописей были изданы тиражом 25 экземпляров его сыном профессором Бецалелем (Цалерием) Зайчиком и большей частью подарены родственникам и друзьям рава Реувена. А через несколько лет благодаря поддержке Койдановского ребе рукописи были депонированы в Национальной библиотеке Израиля.
Рав Реувен Зайчик был близко знаком со многими известными еврейскими религиозными и общественными деятелями. Так, с равом Мордехаем Дубиным , которого Любавичский Ребе Йосеф‑Ицхак Шнеерсон называл «предводителем всех евреев Европы» и «министром милосердия», он в юности не раз виделся в местах, где жил Любавичский Ребе. Но особенной была его последняя встреча с равом Мордехаем.
В 1940‑х годах рав Реувен оказался в Саратове, и случилось так, что там он неожиданно встретил рава Мордехая Дубина как раз в тот день в конце войны, когда его выпустили из заключения. Хасидскую историю об этом периоде жизни рава Мордехая записал раввин Эзра Ховкин . Рав Мордехай, очень больной, брел по городу, не зная, где найти кусок хлеба и крышу над головой. И вдруг увидел мезузу на дверном косяке дома. Обрадовавшись тому, что нашел еврейский дом, он стал стучать, но никто не открыл. Обессилев, рав Мордехай лег на землю и стал читать видуй — исповедь, которую читают, готовясь завершить земной путь. Но сразу подумал: «Завтра утром еврей, который здесь живет, откроет дверь и увидит, что на пороге его дома лежит замерзший насмерть еврей, потому что он не открыл ему двери. Ведь он не простит себе этого!» И снова стал долбить в ледяную дверь слабыми кулаками, пока не открыли. Так он спас и хозяина, и себя. Об этом известно от хасидов, которым рав Дубин рассказывал эту историю.
Упомянутый дом с мезузой находился в двух с половиной кварталах от пересыльной тюрьмы. В нем жил Гирш Хаимович Горелик, отец семерых детей, приехавший в Саратов в 1933 году после трехлетней отсидки. Помещение принадлежало еврейской общине, реб Гирш его получил, так как исполнял функции шохета (резника) и моэля (того, кто осуществляет обрезание — брит милу). В тот день он слышал стук, но открыть побоялся: бандитов в городе полно.
Неожиданным доказательством такого чудесного спасения рава Мордехая Дубина служат воспоминания рава Реувена Зайчика, которыми он поделился с равом Ицхаком Гинзбургом в интервью для израильского еженедельника «Кфар Хабад». Рав Реувен так вспоминал о встрече с равом Мордехаем Дубиным: «Однажды я пришел к Горелику сделать шхиту курице, а потом зашел в дом, немного побеседовать. Из кухни раздался тяжелый вздох. Я спросил у Горелика: “Кто это?” Он ответил, что ночью к нему постучал больной еврей с температурой за сорок, и он впустил его в дом. Я увидел человека с бело‑серой бородой… Он сказал, что он из Риги, что его фамилия Дубин. Я вскричал: “Реб Мордехай! Я же видел вас много раз у Ребе Йосефа‑Ицхака!..” Понятно, что это был не тот реб Мордехай с черной бородой и в цилиндре. Сейчас он постарел и был одет в рванье…»
Рав Реувен Зайчик вспоминал, что активную работу в Московской еврейской религиозной общине он возобновил в середине 1950‑х годов. К этому времени в Москве работали две синагоги на «еврейских» окраинах города: в Марьиной роще (с 1926 года) и в Черкизове (до 1972 года). Последняя представляла собой частный молельный дом, который с начала 1930‑х и до конца 1960‑х был связан с личностью раввина Аврума‑Йеошуа Тверского, более известного как Махновкер ребе, и просуществовал гораздо дольше других таких же частных молельных домов.
Но признанным центром еврейской религиозной жизни была Хоральная синагога, которая оставалась открытой на протяжении всех лет существования советской власти. С 1957 года здесь работала ешива «Коль Яаков», в которой преподавали раввины Шимон Требник , Йеуда‑Лейб Левин , Хаим Кац и Шломо Шлифер. В синагоге проходили ежедневные богослужения, а также субботние и праздничные, обсуждались алахические вопросы. При этом от раввина и председателя общины требовалось сообщать имена всех участников в аппарат уполномоченного Совета по делам религий по городу Москве или сразу в союзный орган. По этой причине молодежь по субботам и праздникам собиралась снаружи, перед входом в синагогу и «на горке» (так московские евреи называли часть улицы Архипова , прилегающую к синагоге), не заходя внутрь. О происходящем в общине подробно сообщали и осведомители КГБ. Поэтому надо отдать должное гражданскому мужеству тех ее активистов, благодаря которым у московских евреев были маца к Песаху, кошерные продукты, возможность погребения по еврейскому религиозному обряду и многое другое.
Рав Реувен Зайчик долгие годы выполнял в общине обязанности судьи по бракоразводным делам (гетам). Главный раввин России от КЕРООР Адольф Шаевич в интервью исследователю религиозной жизни советских евреев Илье Дворкину 4 января 2021 года так рассказывал о деятелях общины в 1970–1980‑х годах: «В то время в общине было много людей, которые обладали очень большими и хорошими знаниями. Практически никто из них дипломов раввинов не показывал, во всяком случае, никто ничего об этом не говорил. Но знали: есть у нас такой раввин Зайчик, например, очень больших знаний».
В 1972 году власти — после долгого перерыва — разрешили напечатать ограниченным тиражом еврейский религиозный календарь на 5733 (1972/1973) год. Он предназначался для евреев‑иностранцев из состава дипломатического корпуса в Москве. Однако, чтобы подготовить календарь к печати, понадобились знающие люди, и власти обратились в Московскую еврейскую религиозную общину за помощью. Дело было поручено раву Реувену Зайчику. Предприимчивый рав Реувен смог организовать процесс печати так, что календарь был изготовлен не только для дипломатов в Москве. Раву Реувену удалось подпольно напечатать дополнительный тираж календаря, и он разошелся по еврейским общинам от Тбилиси до Риги.
Рав Реувен Зайчик был женат на Мирьям‑Еве — дочери известного раввина и врача Моше Таращанского (1857–1941) и Сары‑Рейзл, дочери раввина Шломо Карлинера из Тульчина. Рав Моше Таращанский возглавлял раввинский суд города Кременчуга на Украине. Он получил несколько смихот от авторитетных раввинов своего поколения, в том числе от Нецива (Нафтали‑Цви‑Йеуды Берлина) из Воложина и от рава Йехиэля‑Михла Эпштейна из Новогрудка. В 1926 году рав Моше Таращанский был одним из организаторов Конференции раввинов в Коростене. В 1941 году, накануне нацистского вторжения, рав Таращанский и его семья уехали из Кременчуга. Рав скончался в пути, в Саратове. Несколько его рукописей остались у зятя, раввина Шмаи Мариновского, и хранились в семье в Самарканде и Ташкенте — до переезда в Израиль в 1967 году. Сын рава Моше рав Шломо Таращанский опубликовал эти рукописи в своей книге «Зихрон Моше» (Бруклин, 1971).
Так две раввинские династии породнились через браки детей, продолжаясь в новых поколениях, достойных мудрости предков.
Начало жизни рава Реувена Зайчика было вполне традиционным. Затем ему довелось пережить слом привычного уклада жизни и смену эпох. Рав Реувен стал свидетелем страшных событий XX века. Но он дожил до того времени, когда в синагогу вновь пришли молодые люди, баалей тшува, и, значит, появилась надежда на перемены и на то, что еврейская традиция будет продолжена. И в конце жизни он стал свидетелем этих желанных перемен.
Достойный славы отца
Белая ворона профессор Соловей: заметки внука
