Суть еврейских праздников. Плач Ирмеяѓу
Сдержанность
Согласно традиции, книга Эйха была написана пророком Ирмеяѓу . Здесь важен не столько факт установления ее автора, сколько определение времени ее создания. Речь идет не о произведении, написанном спустя годы после описываемых событий, но о непосредственной реакции на несчастья, постигшие народ Израиля в годы перед разрушением Храма и сразу же после этого. Книга написана в пору бедствий; это не отстраненный взгляд, не бесстрастная оценка в свете исторической перспективы.
Именно поэтому так бросается в глаза крайняя сдержанность ее повествования. Историческая ситуация, которая легла в основу Эйхи, Плача, была по‑настоящему страшна. Народ постигли ужасы военного времени и целая череда катастроф: утрата независимости, разрушение центра национальной жизни, падение Храма и изгнание. Однако книга не живописует эти события в их подробностях, не показывает ни одного из них целиком и крупным планом. Это не значит, что они в ней не упоминаются — нет, в ней отражены все беды того времени, она не пытается их затушевать или сгладить картину происшедшего. Правда, некоторые события упомянуты лишь в отдельных стихах, но стихи эти столь выразительны, что автору удается в считанных словах передать всю силу трагедии. Однако в конечном счете Эйха не ставит перед собой задачу передать ужас происшедшего с помощью реалистических подробностей и красочных образов. Кажется, что отсутствие деталей происходящего скорее притупляет, чем обостряет эмоциональную реакцию. Этому впечатлению сдержанности способствует и отточенная литературная форма произведения. Все стихи выдержаны в едином ритме и размере, почти все они расположены в алфавитной последовательности.
Представляется, что причина крайней сдержанности кроется не в том, что перед нами книга плачей, а не историческая хроника, а в том, что это произведение было создано в непосредственной близости к описываемым в нем событиям. Национальная катастрофа и обилие личных трагедий были тогда очевидны, и попытка их аутентичной передачи оказалась бы слишком мучительной, Книга плачей не должна побуждать людей к плачу, поскольку непомерный плач и так является ее контекстом. Четкая литературная форма — и размер, и алфавитная последовательность — помогает сдержать чувства и вместить в себя боль так, чтобы ее можно было выразить хоть как‑то.
Эта сдержанность, строгая литературная форма, в которую отлито содержание Эйхи, не уменьшают силы этого произведения. В определенной степени они придают ему дополнительную выразительность и только увеличивают степень воздействия. Книга не расписывает ужасы эпохи, ограничиваясь отрывочными, лаконичными образами. Задача по формированию цельной картины ложится на читателя. Можно не сомневаться, что его воображение, заполнив все лакуны между фрагментарными эскизами, создаст более яркую картину происшедших событий, чем все экспрессивные описания. Скудость междометий и выражений скорби требует от читателя или слушателя самому выработать эмоциональную реакцию на описываемое. В этом смысле Эйха является лишь началом, вступлением к подлинному плачу — к слезам слушателя. Звучащий в книге вопль негромок, сдержан и облечен в отточенную форму, но именно поэтому он будет лучше услышан.
Нелепый сон
Три главы Эйхи начинаются со слова эйха («как получилось?»); неслучайно на иврите книга традиционно называется Мегилат (свиток) Эйха. Дело не только в начале: именно это слово является ключевым. В книге можно найти скорбь, боль, плач, вопль, но помимо всего этого в ней поставлен ряд вопросов. Они полны боли, но в них нет негодования. Все они по‑настоящему серьезны (хотя иногда и кажутся риторическими), ибо их цель — разобраться в случившемся и найти ответы. Хотя в книге, как правило, они не даны, сами вопросы являются свидетельством подлинных исканий, аутентичной попытки докопаться до причин несчастий, понять их смысл и, как следствие, найти решение проблемы и выход из беды.
Когда мы каким‑то образом начинаем осмыслять свою боль и страдания, когда наше сознание сталкивается лицом к лицу с жестокой реальностью жизни, значит, основное потрясение катастрофы осталось позади. Ситуация может быть сколь угодно мрачной и беспросветной, но если человек способен вписать ее в какие‑то рамки и рационально реагировать на нее, следовательно, это положение дел, хотя бы и мучительно, все же переносимо. Однако бывает и так, что переживаемые мучения не просто приносят страдания, но их невозможно толком осознать. Они подобны какому‑то нелепому кошмару, и никакие факты окружающей действительности не могут убедить человека в том, что это происходит с ним наяву.
Сущность этого чувства выражается в Эйхе. Как может быть, что прежний миропорядок рухнул? Откуда взялась та, другая действительность, что пришла ему на смену и которая, несмотря на всю свою осязаемость, совершенно непостижима?
Вопрос «как получилось?» не ставит своей задачей выяснить механизм трагедии, узнать, каким образом она произошла и что было ее причиной. Он не пытается проследить истоки случившегося посредством военного, политического или исторического анализа ситуации и не ищет объяснения в сфере нравственности. Отныне на повестке дня стоит экзистенциальный вопрос: как такое может быть? Такая постановка вопроса сама по себе создает ощущение боли и утраты.
В самом деле то обстоятельство, что мы из года в год произносим одни и те же плачи, и вновь задаем вопрос эйха («как получилось?»), свидетельствует о том, что мы не готовы смириться с нынешним модусом существования, что мы не соглашаемся на него. Говоря о возвращении в Сион: «Когда возвратил Г‑сподь пленников Сиона, были мы словно во сне» , — псалмопевец называет сном не Избавление, а, напротив, изгнание. Оно воспринимается как бесконечный кошмарный сон, от которого народ в конце концов проснется. Тогда мы обнаружим вокруг себя подлинную, разумно устроенную действительность. А пока этого не произошло, народ стоит пред лицом окружающей его реальности и вопрошает: эйха?
Всевышний праведен
Некоторые вопросы в книге не обращены к какому‑либо определенному адресату, они просто выражают ошеломление, невозможность смириться с существующим положением. Но есть в ней и другие вопросы, имеющие вполне четкую направленность. Автор Эйхи обращает их к Творцу. Некоторые из них касаются происшедшего, другие относятся к будущему. Обращенные к Нему вопросы являются одной из отличительных особенностей этого текста. В этом смысле Эйха — это не просто выражение страданий и память о пережитых муках. Автор изливает сердце, беседует с Всевышним. Его присутствие ощущается на протяжении всей книги, проявляясь и тогда, когда пророк напрямую обращается к Нему, и тогда, когда Он упомянут в третьем лице. В Эйхе представлены наши враги, они из плоти и крови, нам рассказывается об их преступлениях, жестокости и злорадстве, однако они кажутся второстепенными персонажами, возможно — лишь орудиями чужой воли. Все, что они делают, становится возможным, потому что такова воля Творца. Это Он наносит удары, ранит, убивает.
Несмотря на безжалостные образы («Он натянул Свой лук, как неприятель, занес Свою десницу, словно недруг» ; «Ты их убил в день гнева Твоего, подвергнув беспощадному закланью» и многие другие), в книге почти полностью отсутствует ропот против Неба. В Эйхе нет места возмущению против Суда Творца, которое можно встретить в словах Иова и даже в пророчествах самого ее автора, Ирмеяѓу. Основная причина этого состоит в глубоком, внутреннем осознании справедливости небесной кары. Иов, сетуя на зло и страдания в мире, особенно остро ощущает несправедливость, жалуясь, что беды обрушиваются и на праведников, и на злодеев. Этот ропот отсутствует в Эйхе. Да, ужасы налицо, несчастья почти непереносимы, но во всем этом нет несправедливости. Автор, с одной стороны, не стирает и не затушевывает прошлые грехи (хотя и не они являются главной темой книги), а с другой — не ставит перед собой задачи оправдать приговор Творца. Здесь нет ничего подобного известному высказыванию Иова: «Г‑сподь дал, Г‑сподь взял, да будет благословенно Имя Г‑сподне» . Хотя плач не препятствует признанию справедливости и заслуженности наказания, последнее не притупляет боли, не уменьшает силы обращенного к Нему вопля: «Взгляни, Г‑сподь, узри, что стало с нами: где и когда такое в мире было?..» .
Однако общая атмосфера Эйхи определяется не только верой в справедливость небесного Суда, но и глубокой внутренней связью автора с Всевышним. Он присутствует всегда, и у человека есть возможность, а может быть, и право рыдать перед Ним. Несмотря на все муки и страдания, Он воспринимается здесь не как «Судия всей земли», «Владыка мира», но как «милосердный Отец». Наносимые Им удары — это не побои злодеев, ниспосылаемые Им страдания отнюдь не беспричинны. Но справедливость суда не отменяет боли. Сын получает наказание, не восставая против родителей, но это не значит, что он не страдает. Сын знает, что ему можно плакать, он знает, что может обнять наказывающего его отца и рассказать, как ему плохо.
Автор Эйхи обращается не столько к народу — к своим современникам и будущим поколениям — сколько к Самому Всевышнему. Это не мольба и не возмущение. Он изливает сердце, он плачет, ибо знает, что наказывающий отец страдает вместе с ним. Подобно этому, сказано: «И буду я ждать Г‑спода, скрывающего Свой лик от дома Яакова, и буду уповать на Него» . Поэтичные образы мудрецов, описывающих, как Он Сам рыдает о разрушении Храма и скорбит вместе со страждущими, являются развитием того самого внутреннего чувства, которое наполняет Эйху.
Страдания народа
Наиболее общие и абстрактные аспекты Эйхи в изобилии представлены именно в той главе, в которой повествователь говорит от первого лица. Третья глава («Я — человек» ), казалось бы, посвящена индивидуальным чувствам, личным страданиям. Еще древние комментаторы соотносили различные нюансы написанного с историей жизни Ирмеяѓу. Однако, несмотря на то что большая часть главы действительно написана от первого лица, этот плач выражает не только личные горести одного человека. Лирический герой говорит здесь не о своих собственных горестях и мучениях; он представляет собой весь народ. Страдания, на которые он сетует, — это страдания народа, он лишь является его рупором. Даже те объяснения, которые связывают слова Эйхи с биографией пророка («Посмешищем я стал среди народа») , получают в данном контексте более широкое значение, выходящее за пределы жизни индивидуума: частное становится символом общего. В этой главе более чем в других можно встретить не только описания страданий и эмоциональную реакцию на муки и унижения, но и общие размышления о страдании как таковом. Думы о несчастьях, случающихся с человеком, принимают самый разнообразный характер.
В этой главе мы сталкиваемся с нотками смиренного и стойкого принятия страданий («Как счастлив тот, кто заповедей бремя несет смиренно с юности своей» ) — позиция, хорошо соотносящаяся с личным характером пророка: Здесь же недвусмысленно сказано, что страдания и несчастья не являются несправедливым приговором Небесного Суда. В третьей главе особенно четко сформулирована надежда на то, что беды не продлятся вечно («Но Милосердный, даже и оставив, нас не оставит так, чтоб навсегда»), что врагов и ненавистников также постигнет Б‑жья кара. Этим мотивы содержатся и в других главах Эйхи, порой в явной форме, а порой лишь в виде намека. Однако в третьей главе передана и та общая идея, которая в других местах не получает столь однозначного выражения. Автор провозглашает, что все страдание в мире является необходимым, почти автоматическим следствием человеческих грехов: «Зло и добро, творящиеся в мире, исходят разве не из уст Его? Что ропщешь на судьбу свою, живущий? Роптал бы лучше на грехи свои!» .
Кризис, одиночество и унижение
События, оплакиваемые пророком, не упорядочены ни тематически, ни хронологически; в Эйхе нет исторического описания последовательности событий, детали происходящего поданы довольно бессистемно. Вместе с тем разным главам присущи свои центральные темы. Первая и вторая глава повествуют о разрушении в целом, четвертая — об осаде и ужасах голода, пятая связана с тем, что происходило после захвата города, когда Шхина ушла в изгнание. Однако, если отвлечься от этой специфики, окажется, что, несмотря на отдельные крайне четкие и выпуклые описания ужасов, Эйха в целом посвящена состоянию народа уже после постигнувшей его катастрофы. Здесь можно выделить три центральных мотива, тесно связанных друг с другом: кризис, одиночество и унижение.
Кризис — это само по себе падение Иерусалима и Храма, когда полный жизни город, могущественная и надежная столица, превращается в груду руин. В Эйхе не раз встречается сопоставление некогда прекрасного и крепкого города с развалинами, лежащими под чужеземной пятой. Этот контраст становится особенно острым на фоне былой уверенности жителей Иудеи и Иерусалима (описанной в книгах пророков Ирмеяѓу и Йехезкеля) в том, что полное разрушение невозможно. Этому ощущению способствовали и длительный исторический опыт — ведь со времен Давида Иерусалим, хотя порой ненадолго попадал в руки врагов, оставался целым и тогда, когда города Израиля были разрушены, — и осознание святости города и Храма и вера в то, что Всевышний не может допустить разрушения Своего города и Святилища. Хотя Эйху составил тот самый пророк, который предсказал разрушение, но даже и в словах его былого пророчества проступает диссонанс между тем, что он понимает разумом, и укоренившейся уверенностью в том, что такого просто не может произойти.
После краха приходит чувство одиночества. С одной стороны, это одиночество носит национальный и политический характер: великие державы и прежние союзники быстро теряют всякий интерес к побежденным. С другой стороны, в одиночестве есть и личный аспект. Человек чувствует, что его окружают враги, что ему совершенно не на кого положиться, не кому довериться.
И наконец, унижение. Это унижение изгнанника, ставшего теперь чуждым и презираемым («В отброс и мерзость меж народов мира Всевышний нас, карая, превратил» ), это унижение всего народа, потерявшего национальное достоинство.
О возможности надежды
Эйха широко выражает страдание и боль, однако в ней присутствует и надежда. Она не только в тех местах, которые напрямую говорят об этом («Искуплен грех, Сиона Дочь, ты — дома: вернешься ты к себе в Иерусалим» ; «Верни к Себе нас, Г‑споди, в любви, и наши дни, как древле, обнови» ). Такова сама сущность Эйхи — сгустка страданий, вопля, обращенного к Всевышнему. Сам по себе вопль, само по себе обращение к Нему и является основным источником утешения. Разразившаяся катастрофа была не результатом действия слепой силы, но карой Свыше. Пусть небесное наказание тяжко и невыносимо, все‑таки оно вызвано Провидением, определяющим судьбу народа. Пока мы верим в Него и в Его могущество, путь к возрождению открыт и мы не утратим надежды.
Книгу Адина Эвена-Исраэля (Штейнзальца) «Суть еврейских праздников» можно приобрести на сайте издательства «Книжники» в Израиле и других странах.
Кдушат Леви. Комментарий к Cвитку Эйха и Девятому ава
Суть еврейских праздников. Память о катастрофе Девятого ава
