За несколько дверей от нас, в № 14, жил маленький человечек, раввин, который был бы очень значительной особой, если бы все зависело от происхождения. Его дедом был реб Моше, великий Кожницкий раввин, сам сын Кожницкого раввина. Нашему соседу, реб Береле, было уже за восемьдесят, когда я познакомился с ним. Из-за своей неспособности к учению он не стал хасидским раввином. Едва мог одолеть главу Мишны. Судьба обрекла его быть известным в качестве сына великого раввина. Самого его величали «раввином» только женщины. Но был он человеком воспитанным, унаследовал благородство своих достойных предков. Маленький человек с большой белой бородой ходил в шелковой одежде, собольей шапке, чулках и туфлях. Ходил очень медленно, полчаса добирался от своего дома до нашего. Сутулился он так, что виднелись только белая борода, соболья шапка и немного шелка.

Он проходил, а торговки благословляли его, иноверцы недоумевающе смотрели. Реб Береле жил в почти совершенной безмятежности. Однажды я видел, как он надевал филактерии: еле шевелил руками. Он почти час завязывал ремень на руке. В глазах его был покой, оттенки которого уже почти забыты. Этот карлик любил и поесть, и выпить. Всегда он был весел и радушно настроен, цветущее лицо сияло довольством.

Каждый Пурим реб Береле в знак своей дружбы присылал отцу рыбу, испеченную в кисло-сладком соусе. Когда они встречались на улице, он пенял отцу за то, что тот редко приходит, — отец ходил к реб Береле, только когда в нашем доме умирал кто-нибудь (отцу, «когену», то есть потомку жрецов, закон Моисея запрещал оставаться в доме, где лежит покойник).

Идя к реб Береле, отец всегда брал меня с собой. Помимо молитв, реб Береле любил только одно — цитировать Зохар. Вряд ли он понимал арамейский, на котором книга написана. Но какая разница? Поскольку Зохар говорит о разных небесных тайнах, таких, как иерархия ангелов и священные имена Бога, — произнося слова, уже возвышаешь душу! Собственно, слов реб Береле не поизносил, а бубнил под нос с восторгом, порожденным чистой и безгрешной жизнью.

К тому времени, как я узнал его, за реб Береле ухаживала служанка, так как он овдовел. Женщины приходили к нему, прося помолиться о больных детях или походатайствовать за них перед Небом, если были беременны. Реб Береле брал из табакерки понюшку и обещал всем самое лучшее. У него было два сына, тоже незначительные раввины, но в остальном совсем непохожие на отца.

Он был маленький, они рослые. Он был медлителен, они торопливы. Сами так схожи, что их считали близнецами, может быть, так оно и было. Сидеть и ждать, пока женщины придут за советами, казалось им тратой времени. Они носились по городу, ища богачей, которые протянули бы руку помощи правнукам Кожницкого раввина. Они, в шелковых лапсердаках и собольих шапках, одетые как отец, рыскали по городу, хищным взглядом изучая верхние этажи домов. Иногда мне казалось, будто сила, которая подстегивает их, так велика, что они внезапно распустят полы и полетят над крышами.

Между сыновьями реб Береле и остальной Варшавой шла долгая необъявленная война. Город твердо решил не давать хитрецам ничего. Почему они не идут торговать селедкой на рынке? У сыновей реб Береле были жены и дети, и, не желая принимать «нет» за ответ, они, если парадная дверь захлопывалась перед носом, бросались к черному ходу. Они всегда изобретали новые планы, чтобы достать несколько рублей. Для них дело было только в достаточной предприимчивости.

И высокорожденным сыновьям реб Береле всегда удавалось получить намеченное. Однажды мой отец с радостью узнал, что старик должен прийти к нам. Представляете, внук великого Кожницкого раввина в нашем доме! Целый час они с отцом обсуждали еврейские дела, текущую жизнь, свое собственное положение и истории из Кожница и Люблина. Под конец реб Береле объяснил, почему он пришел — он хочет жениться.

Вскоре пришла будущая жена, женщина лет под семьдесят, вдова раввина. Она была почти на две головы выше реб Береле. Полная женщина, в шубе, в высокой шляпе, громкоголосая. Идиша ей было мало, она пересыпала разговор ивритом. Чужие знания она хорошо умела использовать и собирала деньги на издание комментария ее покойного мужа. Так она познакомилась с реб Береле. Слово за слово, и они обручились.

Отца поразило, что такой старик решил жениться, но он не мог отрицать, что подобное бывает. Мама была шокирована, полагая, что брак опасен для обеих сторон. Но вмешиваться в такие дела нельзя, и отец был не прочь получить деньги за церемонию.

Я участвовал в свадьбе, был среди тех, кто нес балдахин и устанавливал его рядом с печью. Просторный дом реб Береле был освещен лампами и свечами. Лицо реб Береле тоже сияло, когда они с невестой стояли под балдахином. Но невеста, в отличие от него, не казалась счастливой и оглядывалась, словно встревоженная чем-то. На ней была новая накидка и праздничный капор. На лице ее было написано, что она отказывается страдать, и решила пользоваться жизнью. Реб Береле не был подходящей парой, ей нужно было человека покрепче. Но когда тебе семьдесят, не очень-то выбираешь. Лучше реб Береле, чем никто.

Во время свадебного ужина новоиспеченная ребецн заявила, что служанка плохо ведет хозяйство. Было ясно, что обе женщины долго под одной крышей не останутся. И действительно, через несколько дней домоправительница реб Береле пришла к нам поплакаться маме. Ее только что рассчитали. Это было только начало. Новая ребецн, видимо, помешалась на тщеславии. Почему реб Береле такой незначительный раввин, когда происходит из столь важного рода? Она решила исправить положение. Стала распространять рассказы о чудесах своего мужа, святого. Была ли она у мясника, у бакалейщика, в молочной — везде пела хвалы реб Береле. Но люди знали цену друг другу. Женщины фыркали: «Болтовня!»

Пытаясь продвинуть реб Береле, она в тоже время собирала деньги на книгу первого мужа. В конце концов, разве одно другому мешает?

Постепенно начались трения между нею и пасынками. Новая ребецн ринулась в бой с обычной отвагой. Сытый по горло этой мешаниной, реб Береле удалился в постель с воспалением легких. Он лежал, тихий и кроткий как всегда. Кашлял и улыбался. Женщины по-прежнему приходили к нему, и он молился за их здоровье, за здоровье их детей, за все, за что они просили. По-прежнему любил грызть печенье и омывать его малой толикой наливки.

В один прекрасный день он глубоко вздохнул и отдал Богу душу. Хасиды, которые редко вспоминали о реб Береле при его жизни, стеклись на похороны. Была целая толпа раввинов. В конце концов, он был внуком Кожницкого раввина! У открытой могилы рыдающая ребецн распростерла руки и произнесла собственный панегирик усопшему, хотя один был уже сказан. Сыновья покойного, — им уже было за шестьдесят, — прочли кадиш и изучали толпу, ища благотворителей.

Сыновья соблюдали период траура вместе с мачехой, но, очевидно, устроили ей трудную жизнь, ибо она упаковалась и уехала из дому как можно скорее. Иногда она показывалась на нашей улице, чтобы пожаловаться на пасынков. Я впервые тогда понял, что дармоед с дармоедом ужиться не может. Ребецн рыдала, сморкалась и оплакивала свой брак. С первым мужем, благословенна будь его память, она прожила пятьдесят лет. Зачем ей был нужен второй брак? Она думала, что найдет, куда преклонить голову, но оказалось наоборот. Теперь она не успокоится, пока не издаст книгу первого мужа.

Мама, которая видела людей насквозь, слушала молча, но взгляд ее говорил: «Знаю я ваши штучки!» Отец, однако, ее жалел. Она говорила с ним об ученых вещах, делая невероятные ошибки, хвасталась своими предками, жаловалась на здоровье, требовала, чтобы отец собрал денег и послал ее на курорт — лечить артрит. Болтая, она пила чай и поглощала печенье. Взглянув на маму, она сказала:

— Сколько вам лет, чтобы не сглазить?

Мама сказала.

— Ах, будь у меня ваши годы!

— Что бы вы сделали?

— Я бы горы свернула!

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №31)