В «Пасхальной агаде» много чего есть — есть и полемика. Казалось бы, дважды обмакиваем, дай‑дайену, кровь и огонь, и столбы дыма, маца и марор, горы прыгают, как овцы, стучит в окно Элияу, хад‑гадья‑хад‑гадья, до встречи в Иерусалиме — не в Тель‑Авиве же! Ну где тут полемика?! И тем не менее.
Вот несколько примеров без претензии на полноту, — уж наверно, найдутся не охваченные моим вниманием. В качестве несложного и полезного пасхального задания: изучив это сочинение, дополните прилагаемый далее перечень эпизодов самостоятельно. Конечно, полемика не бросается в глаза, и это понятно: все дело в меняющемся контексте и в хрестоматийном глянце, покрывающем со временем любой значимый текст и препятствующем его пониманию.
Все случаи полемики в «Пасхальной агаде» представлены с разной степенью имплицитности. Кроме одного: этот вполне эксплицитен и завершается публичным и демонстративным уничтожением злокачественного антагониста, притупление зубов, славная метафора. Так будет с каждым, кто посягнет.
Притупление зубов
Это вложенная в «Пасхальную агаду» микродрама, в которой четырем сыновьям даются ответы на вопросы (в том числе и незаданные) о смысле происходящего.
Один сын — отличник, выстраивающий свою картину мира под руководством отца‑мудреца‑наставника.
Второй — злобный малый, вместилище всех пороков, полемист, хулиган, интеллектуальный провокатор и ниспровергатель — перверсия вкуса, вовсе не склонен пить мед мудрости из уст отца своего.
Два других — двоечники и раздолбаи, никуда не годятся, без а идише коп, то есть совершенно без а идише коп, что делать, им не досталось (или придуриваются).
Диалог отца с отличником и раздолбаями заслуживает внимания, но не в нашем случае — нас интересует полемика, а там ее нет, полемизировать не с кем: отличник во всем заведомо солидарен с родителем, он его юный клон, а раздолбаи, они вообще не по умственной части.
Носитель полемического начала — злобный малый, вместилище всех пороков, но голова у него, нет сомнений, на месте («но умный тут уж извини»). И вот сей язвительно вопрошает: «Что это за служба у вас?»
«У вас», а не у него! Исключая себя из общины Израиля, он отвергает основы веры. Притупи ему зубы и растолкуй: «Это ради того, что Г‑сподь совершил для меня при выходе моем из Египта». «Для меня», но не для него. Будь он там — не был бы вызволен.
Вопрос гадкого сына — цитата из Торы (Шмот, 12:26). В Торе вопрос детей (там спрашивает не сын, а дети) носит совершенно нейтральный характер. В Торе — нейтральный, в «Пасхальной агаде» — провоцирующий и злокачественный. Один и тот же текст. Авторам «Пасхальной агады» была ведома тайна, открытая Борхесом и Фуко через пару тысяч лет: текст сам по себе — абстрактный концепт, в реальности текст существует только в контексте или, более точно, в контекстах. Писателя и читателя. Говорящего и слушающего. Гадкий сын, естественно, задает гадкий вопрос, даже если цитирует Тору. Цитата как раз придает его высказыванию дополнительную остроту.
Кстати, старший, увенчанный талантами и добродетелями сын тоже цитирует Тору (Дварим, 6:20) и тоже говорит «вам»:
Что это за свидетельства, уставы и законы, которые заповедал вам Г‑сподь, Б‑г наш?
Но это «вам» в вину ему не вменяется: одному позволено, он молодец, другому — нет, не позволено. Мне попалось как‑то на глаза издание «Пасхальной агады», где в переводе на русский вопроса умного сына было написано «нам»: «которые заповедал нам Г‑сподь, Б‑г наш». Рука переводчика не повернулась написать «вам». Чтобы не смущать пытливый ум сидящих на седере. Само собой, на оригинал переводчик не посягнул. Наверно, этот сторонник гармонизирующей герменевтики исходил из того, что оригинал пытливому уму недоступен.
Вопрос гадкого сына и притупление зубов любимы комментаторами. Смысл провоцирующего вопроса легко окрашивается в цвета конкретной исторической ситуации и, соответственно, варьируется. Скажем, в знаменитом фельетоне Жаботинского («Четверо», 1911) гадкий сын — антисионист. А на традиционном седере в конце XIX — начале XX века вполне себе могли воспринять гадкого сына как сиониста. Некоторые ультраортодоксы и сегодня так думают. Из еврейского фольклора: было у отца три сына, два умных и один сионист.
Но как понимали этот вопрос сидящие на седере, описанном в «Пасхальной агаде»? Вообще говоря, понять его (не только тогда, но и сейчас) можно двумя способами. Первый: отрицание алахи в принципе. Что за гадость эта ваша заливная рыба! Второй: отрицание конкретной «неправильной» алахи, практикуемой именно на этом, то есть на нашем, седере, и, соответственно, по умолчанию, противопоставление ей своей собственной «хорошей», «правильной» алахи. Абсолютно для отца, а в его лице и для всех нас, неприемлемой.
Обсуждение этой темы с привлечением, насколько возможно, идеологического контекста двухтысячелетней давности см. в моем тексте «Апостол Павел за пасхальным столом?» (Лехаим. 2014. № 4).
Здесь же достаточно зафиксировать сам факт полемики.
Я, а не ангел
«Пасхальная агада»:
«И вывел нас Г‑сподь из Египта рукою крепкою и мышцей простертою, и ужасом великим, и знамениями, и чудесами». «И вывел нас Г‑сподь из Египта…» — не посредством ангела, не посредством серафима и не через посланца, а сам Пресвятой, благословен Он, лично, ибо сказано: «Я пройду по земле Египетской в ту ночь и поражу всякого первенца в земле Египетской от человека до скота, и над всеми богами египтян совершу суды; Я Г‑сподь».
Я пройду по земле Египетской в ту ночь… — Я, а не ангел; «и поражу всякого первенца в земле Египетской от человека до скота…» — Я, а не серафим; «и над всеми богами египтян совершу суды…» — Я, а не посланец; «Я Г‑сподь…» — это Я, а не другой.
В этом фрагменте дважды (один раз в третьем лице, один раз — в первом) повторена одна и та же мысль: Б‑г творит знамения и чудеса и выводит еврейский народ из Египта — сам, лично, а не посредством некоего могущественного порученца. Повторение демонстрирует важность высказывания. Вся риторика этого фрагмента построена как очевидно полемическая: некто неназванный ошибочно (или злонамеренно) утверждает, что выходом из Египта мы обязаны ангелу, — мы решительно опровергаем это утверждение.
Неназванный виртуальный оппонент сегодняшнему участнику седера неизвестен — если только он не обладает специфическим академическим знанием. Сколько таковых, ну, два с половиной человека, может, и найдется. А во времена танаев, конечно, известен, «всем» известен, иначе полемика теряла бы всякий смысл.
Мысль об ангеле‑истребителе высказывается Филоном Александрийским (ок. 25 г. до н. э. — ок. 50 г. н. э.) в сочинении «Вопросы и ответы на Исход», то бишь на Шмот: «И гибель, и разорение были вызваны действиями посланцев (или посредников), но не самого Царя, Г‑спода Всевышнего» .
«Посланец» в данном случае — ангел.
Филон не одинок: он транслирует общее мнение в среде эллинизированных грекоязычных евреев. Ангелы — посредники между Всевышним и созданным Им миром: разрушение Египта, частный, в сущности, случай, как раз прямая ангельская компетенция. В самом деле: не Царю же царей этим заниматься.
«Ангельской» традиции следует христианский автор святитель Мелитон Сардийский — младший современник собравшихся на седере танаев. В своей пасхальной проповеди он говорит:
Когда агнец был заклан <…> ангел пришел поразить Египет <…> в одну ночь, поразив его, вверг его в траур по первенцам его. Ибо, когда ангел проходил среди израильтян, он видел, что они отмечены кровью агнца, и тогда обратился в сторону египтян и поразил жестоковыйного фараона .
Если отрицающий ангелов фрагмент «Пасхальной агады» предшествовал проповеди Мелитона (скорее всего), то Мелитон, не декларируя этого, полемизирует с агадой — есть серьезные основания считать, что ее текст был Мелитону известен. В любом случае он опирается на «ангельскую» традицию эллинистического еврейства. Можно предположить, что в ней он черпает аргументы и для неявной внутрихристианской полемики.
Одна из важных идей умозрения Филона — гипостазирование Логоса (Слова Б‑жия). Эта идея была адаптирована и развита христианским богословием, она звучит в полный голос уже в прологе Евангелия от Иоанна. Логос идентифицируется здесь с Христом.
Среди дохристианских текстов, на которые опирается мысль раннего христианства, — апокрифическая книга Премудрости Соломона , в которой Логос — убийца первенцев (18:15, 16):
Сошло с небес от царственных престолов на средину погибельной земли всемогущее Слово Твое, как грозный воин. Оно несло острый меч — неизменное Твое повеление и, став, наполнило все смертью: оно касалось неба и ходило по земле.
Возможно, вмешательство Логоса со столь сокрушительными последствиями представлялось Мелитону морально проблематичным. Милосердный и кроткий Иисус как истребитель первенцев в маске смерти вызывал внутренний дискомфорт: может, египтян и не жалко, но скотину зачем? — отдадим это безымянному ангелу. Современник Мелитона Иустин Философ настаивал на Логосе.
Между тем «Пасхальная агада» не передоверяет ковровую бомбардировку Египта посредникам, будь то ангел или Логос, и ничуть не смущается сокрушительной силой гнева Всевышнего, более того, воспевает и демонстративно умножает ее мощь в пассаже с Б‑жественной арифметикой: в результате представленных вычислений выясняется, что Десять казней — условное обобщающее число и убедительно демонстрируется, что на суше египтян поразило 40 казней, а на море так и вообще все 250! Трепещите, враги Израиля: Г‑сподь наш воистину грозен в гневе Своем! Сотрет в прах и утопит в море, притом Сам, лично, не привлекая посредников.
Как выяснится ниже, вырастающая из эпоса угроза носит актуальный политический характер.
Теперь, как соотносятся оба мнения (ангелы, посредники или Г‑сподь?) с повествующей о казнях Торой? В Торе есть два класса высказываний на эту тему, причем в явном виде посредниками выступают не ангелы, а люди. В первых девяти казнях Г‑сподь обращается к Моше (или к Моше и Аарону): сделайте то‑то. Они делают, и это запускает механизм казни. То есть для народа (еврейского и египетского) и фараона они были магами и видимыми акторами казни. В последнем случае Г‑сподь действует сам: «И было, в полночь Г‑сподь поразил всякого первенца в земле Египетской» (Шмот, 12:29).
Г‑сподь использует Моше и Аарона в своих целях, но все‑таки в глубоком смысле действует Он, а не они. Об ангелах и Логосе, понятно, ни слова. Однако действие Б‑га остается тайной. Тора передает этот процесс чередой антропоморфных образов. Религиозно‑философская рефлексия интерпретирует их, встраивая в более общую концепцию взаимодействия Б‑га и созданного Им мира. Эта проблема принципиально поставлена в тринитарном богословии, в том числе и у упомянутого выше мимоходом Иустина Философа, в эллинистическом мире — в существенной мере инспирированном христианством гностицизме, в иудаизме — в каббале.
В конечном счете в «Пасхальной агаде» победила точка зрения Оккама: не следует без необходимости умножать сущности. Правда, по мнению сторонников ангелов, необходимость была.
Полемика умолчанием
Моше — главный герой Исхода после Г‑спода — не упоминается в «Пасхальной агаде» ни разу. Нет, все‑таки один раз есть, но мимоходом, технически, на обочине, совершенно необязательно (в цитате из Торы как пояснение арифметики умножения казней). Уж лучше бы вообще не упоминался. Герой Торы, но не герой «Пасхальной агады». То есть совсем не герой. Демонстративное игнорирование.
Как это может быть?
Вот еще раз та же цитата из «Пасхальной агады» в чуть усеченном виде:
«И вывел нас Г‑сподь из Египта…» — не посредством ангела, не посредством серафима и не через посланца, а сам Пресвятой, благословен Он, лично, ибо сказано: «<…> Я пройду по земле Египетской в ту ночь… — Я, а не ангел; «и поражу всякого первенца в земле Египетской от человека до скота…» — Я, а не серафим; «и над всеми богами египтян совершу суды…» — Я, а не посланец; «Я Г‑сподь…» — это Я, а не другой.
Б‑г действует сам, не используя ни ангела (о чем уже шла речь), ни посланца (что важно в данном случае). Посланец здесь определенно Моше, хотя и в духе принятой концепции умолчания неназванный. Значит ли это, что «Пасхальная агада» сознательно полемизирует с Торой? Учитывая абсолютную святость Торы в глазах авторов «Пасхальной агады», это предположение невероятно. «Пасхальная агада» не полемизирует с Торой, но остро интерпретирует ее в том смысле, что великие деяния Моше все‑таки совершенно несоизмеримы с деяниями Всевышнего, неразличимо малы.
С чем связана такая интерпретация?
«Пасхальная агада» ссылается на седер в Бней‑Браке (см. ниже), в котором мудрецы Израиля собственно и формировали традицию празднования Песаха или, по крайней мере, практиковали ее, закрепляя своим авторитетом. Принято считать, что этот выставочный седер имел место во второй половине 20‑х годов II века. В 66 году началась Иудейская война. Несмотря на победу римлян, замешанное на мессианских ожиданиях еврейское свободолюбие не было сокрушено, полыхала война в диаспоре, а впереди предстояло еще восстание Бар‑Кохбы. Претенденты на статус посланца являлись и исчезали. Таковым был как раз и Бар‑Кохба, которого рабби Акива, участник упомянутого седера, провозгласил Машиахом. Значит, к моменту явления Бар‑Кохбы изменил свое мнение и ошибся с самыми ужасными последствиями.
Демонстративное умолчание в «Пасхальной агаде» роли Моше, решительное отрицание роли посланца, который после всего сказанного не может не оказаться самозванцем (как и все предшествующие), — актуальная религиозно‑политическая рефлексия. Мы дождемся освобождения, вот оно, рукой подать, близ дверей, уже как бы и глаза наши его видят, уже и число казней известно, десятью не отделаетесь, но только не своею собственной рукой: субъектом сокрушения Рима будет Г‑сподь, Сам Г‑сподь, без посредников. Трепещите!
Фрагмент агады с решительным вычеркиванием посланцев‑посредников вполне смотрится как аргумент ортодоксии против сионизма, который в эпический период своей юности был все‑таки преимущественно социалистическим и добиться освобожденья желал не рукою крепкой и мышцей простертой, а именно что, как велит Интернационал, своею собственной. И, ясное дело, шли за посланцами — не Г‑спода, а проснувшейся вдруг истории.
Седер в Бней‑Браке — седер в Лоде
«Пасхальная агада»:
Однажды рабби Элиэзер и рабби Йеошуа, и рабби Эльазар бен Азарья, и рабби Акива, и рабби Тарфон совершали [пасхальную] трапезу в Бней‑Браке, рассказывали они об исходе из Египта всю ночь, пока не пришли их ученики и не сказали: учители наши, настало время утренней молитвы «Шма».
Внешне ничего полемического, ни тени. Но географическая локализация, перечисление участников и объявление повестки дня наводит на мысль о другом седере, состоявшемся в другом месте с другими участниками и другой повесткой.
И действительно, Тосефта (Псахим, 10) рассказывает об этом не названном в «Пасхальной агаде» седере:
Однажды раббан Гамлиэль и старцы совершали [пасхальную] трапезу в доме у Байтоса бен Зонена в Лоде, и занимались они законами о пасхальной жертве всю ту ночь, пока не прокричал петух.
И структурно, и содержательно, и даже словесно оба текста очень похожи.
Программа седера разительно отличается.
Раббан Гамлиэль был наси (патриархом, князем), то есть политическим главой еврейского народа, причем не только в Стране Израиля, но и за ее пределами — именно так воспринимали его в Риме. Кроме того, раббан Гамлиэль был главой Синедриона и главой академии. Как будет показано, авторитет его был велик, но власть не была абсолютной.
В «Пасхальной агаде» поименно упоминаются мудрецы, проводящие седер в Бней‑Браке. Там собрались лучшие из лучших. Цвет мудрецов Израиля. Раббан Гамлиэль, конечно, один из них. Но в Бней‑Браке его нет — он в Лоде.
Кто участвовал в пасхальной дискуссии в Лоде — неизвестно. Некие безымянные старцы. Видимо, все заслуживающие упоминания мудрецы собрались в Бней‑Браке. А в Лоде все‑таки — вторая лига. Кроме раббана Гамлиэля, разумеется.
Возникает естественный вопрос: почему?
Дело в том, что раббан Гамлиэль был смещен мудрецами с должности — смещен как раз теми, кто рассказывает сейчас в Бней‑Браке об Исходе. Раббан Гамлиэль, человек жесткий и авторитарный, публично унизил рабби Йеошуа — и возмущенные мудрецы отказали ему в доверии. Надо полагать, что оскорбительный эпизод был все‑таки триггером накопившегося недовольства.
На место раббана Гамлиэля был избран рабби Эльазар бен Азарья. «Пасхальная агада» рассказывает о его неуверенности в себе, о его сомнении, соответствует ли он своему высокому посту: Бен‑Азарья был в то время молод, стеснялся своей молодости в компании украшенных мудростью и сединами старцев. Всевышний, видя эти переживания, решил его малость подбодрить: посеребрил кудри, дабы новоизбранный глава академии не выглядел столь вызывающе юным.
На самом деле я погорячился. «Пасхальная агада» излагает много лапидарней: рабби Эльазар бен Азарья с удовлетворением отмечает: «Вот, я выгляжу семидесятилетним». И это все. Но за «этим все» стоит рассказанная мной история, возлежавшим на седере в Бней‑Браке хорошо известная, поэтому она и не воспроизводится.
Молодой человек, рабби Эльазар бен Азарья, доволен, что выглядит семидесятилетним. Сегодня это представляется безумием, но в те времена отношение к старости было не таким, как сегодня.
Избрание именно Бен‑Азарьи стало дополнительным оскорблением для раббана Гамлиэля: ему предпочли мальчишку. Момент личного конфликта здесь налицо, хотя раббан Гамлиэль это решительно отрицал: для него (и в этом, и в других случаях) речь шла о принципиальных расхождениях. В конце концов конфликт был улажен: раббан Гамлиэль вернулся к руководству, правда, теперь уже совместно с Бен‑Азарьей.
Принято считать, что оба седера: в Бней‑Браке и Лоде — проходят как раз когда раббан Гамлиэль был смещен.
Это было время восстания в диаспоре, охватившего огромные пространства Восточного Средиземноморья. Боевые действия задели и Страну Израиля. В 117 году Лод осажден римлянами и после взятия разрушен. Во время осады раббан Гамлиэль был в Лоде. В том же году он умер. То есть описанный в Тосефте седер праздновался до этой даты. Восстание в диаспоре жестоко подавили римляне, но в Стране Израиля было разлитое в воздухе ожидание: вот‑вот и у нас полыхнет. И, с нами Б‑г, мы будем успешнее, чем в диаспоре. Действительно, через полтора десятка лет полыхнуло: началось восстание Бар‑Кохбы.
Этот исторический контекст важен для понимания остро современного танаям политического измерения нарратива «Пасхальной агады». Фактически на события, описанные в Торе, аплицируется современная им ситуация. События Исхода становятся не только воспоминанием о сакральных событиях, происшедших в незапамятные времена, и даже не только обязательным (!) для сидящих на седере личным переживанием — они становятся пророчеством, которое, ждать недолго, в скором времени на наших глазах осуществится. Б‑г сокрушил фараона — сокрушит и императора, с той же мощью, с тем же размахом. И мы поучаствуем.
В рассказе «Пасхальной агады» на мгновенье возникает Лаван‑арамеянин. Он хуже фараона, много хуже: фараон хотел погубить только еврейских мальчиков, этот же — под корень извести всех. Комментаторы полагают, что «арами» (арамеянин) — внятная для того времени фонетическая аллюзия на «Роми» (Рим): говорим «арамеянин» — подразумеваем «Рим». Рим ответит за все: и за Лавана тоже. Все антиримские инвективы — неявны: жили под Римом, боялись доносов, предохранялись, но для понимающих прозрачно.
«Пасхальная агада» наполнена воздухом свободы. Многократно используется слово «херут» (свобода). Слово постбиблейское — в Танахе его нет. В Танахе другие слова: «дрор» и «хуфша» (с однокоренными). Что важно, используются они крайне экономно: вместе не более десяти раз . В конце библейского частотного словаря. Свобода — не ведущая библейская тема, в «Пасхальной агаде» — ведущая.
Что не менее важно, смысл слов «дрор» и «хуфша», с одной стороны, и, «херут» — с другой, не вполне совпадает: смысл «дрор» и «хуфша» — правовой, у «херут» — остро выраженный религиозно‑политический.
По смыслу «херут» близок к греческой «элевтери́я». С одним существенным различием: «элевтерия» — это свобода, которую надо отстоять, «херут» — которую надо завоевать.
По сравнению с этим страстным повествованием пасхальная тема седера в Лоде контрастна (страстна — контрастна): старцы обсуждают законы пасхальной жертвы. Тема сугубо академическая: Храма почти полвека как нет — соответственно, и жертв нет. А они всю ночь увлеченно обсуждают пасхальную жертву. Про херут, заметьте, ни слова.
Виленский гаон (1720–1797), размышляя над этим фрагментом в Тосефте, испытал когнитивный диссонанс: как это может быть? немедленно исправить ошибку, предлагает очевидную конъектуру: вместо «занимались законами о пасхальной жертве» (кетив) читать «рассказывали об исходе из Египта» (кере). Как иначе?!
Однозначно интерпретировать дискуссию старцев в Лоде с дистанции двух тысяч лет едва ли возможно. С одной стороны, раббан Гамлиэль как представитель еврейского народа, согласно Талмуду, неоднократно бывал в Риме, беседовал с императором и его приближенными, у него сложились уважительные отношения с римской правящей элитой, он был заинтересован в сохранении политического статус‑кво и совершенно не заинтересован в восстании. Как и его учитель рабби Йоханан бен Заккай, он был противником политического экстремизма, жертвами которого они оба стали во времена Иудейской войны — чудом спаслись. С другой стороны, изучение законов несуществующей пасхальной жертвы свидетельствует о надежде, что культивируемое знание будет (вскоре?) вновь востребовано: Храм отстроен, и жертвоприношения возобновятся.
Все‑таки раббан Гамлиэль на седере в Бней‑Браке присутствует. Правда, виртуально: одной фразой, вошедшей в «Пасхальную агаду». Всем любящим седер она хорошо известна:
Раббан Гамлиэль, бывало, говорил, что тот, кто в пасхальный вечер не упомянул следующих трех вещей, не выполнил заповеди: песах, маца и марор.
«Песах» (здесь) — пасхальный жертвенный ягненок.
Возможно, на пасхальном блюде в Лоде лежал этот самый «песах» в виде пасхального ягненка (или козленка). Не знакомая всем нам косточка, праправнучка косточки из Бней‑Брака, а мясо ягненка, которого на седере и съедали — маца и марор были приправой. Конечно, это не был в собственном смысле жертвенный ягненок — Храм не существовал, жертва была невозможна, но это было наглядное напоминание о ней, живое воспроизведение седера былых (благословенных) времен. Не только умом и сердцем, но, как и в случае с мацой и марором, вполне телесно: языком, небом, всею утробой.
Подобная традиция, что определенно известно, существовала в некоторых общинах. По‑видимому, ей был привержен и раббан Гамлиэль. В «Пасхальной агаде» эта традиция зафиксирована в приведенной цитате. Во всяком случае, такая интерпретация представляется достаточно естественной. Мацу и марор мы же не только упоминаем — мы ее и едим. Почему «песах» должен быть исключением? Между тем в традиции, идущей из Бней‑Брака, наследниками коей мы являемся, — все упоминаем, но не все едим.
Можно рассматривать слова раббана Гамлиэля, включенные в «Пасхальную агаду», как примирительный жест редакторов, желающих снизить уровень конфронтации: дали высказаться самому авторитетному оппоненту бней‑браковской школы — и ему нашлось место на нашем седере.
А что, если — это я только предполагаю, невероятно, то есть совершенно невероятно, а вдруг — злобный сын как раз из компании раббана Гамлиэля? Оказался по случаю в Бней‑Браке, так уж случилось, Лод далече, деваться некуда, автобусы уже не ходят, последняя электричка только что отошла, что обидно, прямо на глазах отошла, еврейское счастье, приходится бедняге сидеть на местном седере. Что тут за дела творятся? о чем говорят? где законы пасхальной жертвы? где «песах»? парень сходит с ума, ему бы промолчать, не могу молчать, что это у вас здесь такое происходит? На грубость нарывается, вот и получает, и поделом, ищи теперь стоматолога. Ну, дальше‑то он сидит понуро, без наслаждения, затаив в душе некоторое хамство. И дождавшись момента, нахально и бестактно встревает: «Раббан Гамлиэль, бывало, говорил, что тот, кто в пасхальный вечер не упомянул» и прочее.
Мы не сделали скандала: все уже разнежены, вдыхают запах приближающейся фаршированной рыбы, вдыхают волнующий запах чолнта (понятное дело, без фасоли), проявляют по такому случаю чудовищную, нечеловеческую толерантность. Ладно, в сущности, ты один из нас, ты брат наш, мы вместе выходим из дома рабства: пущай будет и раббан Гамлиэль, нам не жалко, тем паче, что сказал хорошо, лучше не скажешь.
И рабби Акива не возразил.
И рабби Эльазар бен Азарья.
Так раббан Гамлиэль попал в «Пасхальную агаду». 
Автор признателен Сергею Рузеру за критические замечания, которые помогли избежать ошибок и улучшить качество текста.
Пасхальная агада: история дополнений
Предание об исходе
