Восточно‑западная улица
«Лехаим» продолжает публикацию фрагментов документального и одновременно очень личного повествования Филиппа Сэндса. Автор — профессор права, президент британского ПЕН‑клуба — на примере четырех героев (один из которых нацист, трое других — евреи из небольшого местечка подо Львовом) исследует возникновение в XX веке новых правовых концепций, которые позволили дать определение злодеяниям Третьего рейха.
Мисс Тилни из Нориджа
— Кто такая мисс Тилни? — спросил я маму.
— Понятия не имею, — без особого интереса сказала она.
Потом уточнила:
— Думаю, это она привезла меня из Вены в Париж летом 1939 года.
И утверждала, что больше ничего не знает. Про мисс Тилни ей сказал Леон спустя много лет после этой поездки: «Pas important». Не важно.
Насколько я мог понять, мисс Тилни забрала годовалую Рут у ее матери. Передача ребенка с рук на руки состоялась на Западном вокзале в Вене. Рита попрощалась с дочкой, мисс Тилни с младенцем отправились в Париж. Какая тяжелая минута для матери! На Восточном вокзале Парижа малышку встретил отец. Мисс Тилни оставила ему свой адрес, записанный карандашом на обрывке бумаги. Au revoir. Больше они не встречались.
— Получается, она спасла твою жизнь?
Мама кивнула.
— И ты не пыталась выяснить, кто она, повидать ее, выяснить что‑то еще, поблагодарить?
— Нет.
— Ты не хотела узнать, почему она это сделала?
— Нет.
Способ, которым моя мать в год и три дня от роду выбралась из оккупированной немцами Вены, был, конечно, таинственным и странным. Я понимал, почему она предпочитает об этом не вспоминать.
Уже не осталось живых свидетелей, знающих подробности этой истории, и я располагал немногими «уликами». Сохранился паспорт, выданный моей матери в декабре 1938 года, — три выцветшие визы, в том числе свастики. Одна печать, 4 мая 1939 года, разрешала однократный выезд из Вены с правом возвращения. Два с половиной месяца спустя, 22 июля, в австрийском городе Фельдкирх на границе со Швейцарией (к востоку от Цюриха) поставлена выездная виза. Въездная виза, éntrée, проставлена на следующий день уже во Франции. На обложке паспорта красуется свастика, но красная буква J отсутствует. Девочка не мечена как еврейка.
Рита осталась в Вене. Это обстоятельство всегда тревожило мою мать и вызывало вопросы о причинах, по которым Рита решила — если это был ее выбор — отпустить крошечную дочь одну в Париж. Безвыходность или осознанное решение? Ответ «безвыходность» казался привлекательнее.
Кроме паспорта оставался лишь один след — пожелтевший клочок бумаги, так терпеливо дожидавшийся меня в бумагах Леона. Сложенный пополам листок размером не более двух квадратных дюймов, на одной стороне которого карандашом были уверенно выведены слова: «Мисс Э. М. Тилни, “Менука”, Блю‑белл‑роуд, Норидж, Angleterre». Никакого сообщения, только имя и адрес.
Два года эта желтая полоска бумаги висела над моим рабочим столом. Время от времени я на нее поглядывал, гадая, где и кем это было написано и что побудило мисс Тилни предпринять столь опасное путешествие — если она действительно его совершила. Раз Леон хранил этот клочок до конца жизни, шесть десятилетий, за этим могло скрываться что‑то для меня существенное.
Норидж находится в 100 милях к северо‑востоку от Лондона, за Кембриджем, около Норфолк‑Бродс. Дома под названием «Менука» — название явно английское, среднего класса — я не сумел отыскать.
Я обратился к телефонному справочнику Нориджа и к переписи населения начала ХХ века. К моему удивлению, нашлись пять женщин по фамилии Тилни с инициалами Э. М. Двух можно было сразу списать со счетов в силу их возраста: Эдна Тилни тогда была слишком молода (родилась в 1924 году), а Эдит Тилни — слишком стара (родилась в 1866‑м). Оставались три варианта:
1. Э. М. Тилни, родилась в 1915 году в соседней деревне Блофилд.
2. Элси М. Тилни, родилась в 1893 году, в общенациональной переписи 1901 года указан возраст семь лет, проживала с родителями на Глостер‑стрит, 95, Норидж.
3. Эдит М. В. Тилни, без даты рождения, в 1940 году вышла замуж за мистера Хилла.
В телефонном справочнике значилась Э. М. Тилни в Блофилде. Если это она, то ей должно было сравняться 95 лет. Я несколько раз набирал номер и наконец сумел поговорить с Десмондом Тилни (у него был чудесный норфолкский акцент).
— Моя сестра Элси Мэй умерла три года назад, — печально сообщил он.
Не ездила ли она в Вену в 1939 году?
— Не знаю, никогда о таком не слышал.
Он обещал поспрашивать и перезвонил через два дня, разочарованный: до войны его сестра не бывала за границей.
Я занялся Элси М. Тилни, 1893 года рождения. Согласно общенациональной переписи, в 1901 году она жила в отдельном доме с отцом Альбертом (продавцом канцтоваров), матерью Ханной и четырьмя братьями и сестрами.
Это имя и дата рождения дважды встретились мне в интернете. 1 января 1960 года женщина с тем же именем и того же возраста сошла в порту Саутгемптон с корабля «Стирлинг Касл» (компания «Юнион Касл»), прибыв из Дурбана в Южной Африке. В корабельной декларации мисс Тилни, Элси Мод, записана как «миссионер», вернувшаяся из Басутоленда. Четырнадцать лет спустя, в октябре 1974 года, женщина с тем же именем и того же возраста умерла в округе Дейд, Флорида.
Сайт, на котором сообщалось о смерти этой женщины, предлагал за шесть долларов узнать ее почтовый индекс. За шесть долларов я получил пять цифр и город: 33134, Майами. Поиски по фамилии и индексу обнаружили еще нескольких Тилни в округе, двое из них умерли в 1974 году — кроме Элси, еще Фредерик (так, согласно переписи 1901 года, звали младшего брата Элси Мод). Найдя в телефонном справочнике Майами еще нескольких Тилни, проживающих в том же районе, я позвонил первой из них, Джермейн.
— Да, я знала Элси Тилни, — коротко ответила мне Джермейн. Элси приходилась тетей ее покойному мужу, она была старшей сестрой ее свекра доктора Фредерика Тилни. Со дня ее смерти прошло 40 лет, и Джермейн мало что могла рассказать о «тете Элси», «настоящей леди», которая вошла в их жизнь в середине 1960‑х.
Она занималась миссионерской работой с евангельскими христианами, а под старость перебралась во Флориду к брату. «Была тихой, замкнутой, очень правильной». Иногда присутствовала на семейных ужинах, чаще всего по воскресеньям.
Фотографии у Джермейн не было, и она мало что знала о молодости мисс Тилни, только то, что у нее в Норидже тоже был брат, проповедник по имени Альберт, и что она ездила миссионером в отдаленные края земли. «Кажется, в Северную Африку», — прикидывала Джермейн. Как она ни искала, никакой информации о жизни тетушки в военную пору и конкретно о поездке в Австрию не нашла. Тема войны вообще не затрагивалась, поскольку Джермейн имела немецкие корни.
— С самого начала мой муж Роберт собрал всю семью и заявил, что о войне мы говорить не будем, — пояснила Джермейн.
Во время войны ее свекор со свекровью принимали у себя британских солдат, временно находившихся в Майами.
Джермейн уточнила, что мне известно о брате мисс Тилни Фредерике.
— Ничего, — признался я.
А он прожил интересную жизнь, сказала она. Он приехал в Америку в 1920‑х, «стал знаменитым бодибилдером, и это он открыл Чарльза Атласа, он с ним дружил».
Джермейн дала мне ссылку на автобиографию Фреда «Молодость в 73 года и далее» . Я отыскал эту книгу с фотографией Фреда (впоследствии подарил ее маме на 73‑летие). В книге описаны бедное, тяжелое детство в Норидже с авторитарным отцом (тоже проповедником), а затем многолетняя дружба и совместная работа с Чарльзом Атласом.
Джермейн адресовала меня к своему племяннику Джону. Единственный наш телефонный разговор оборвался то ли случайно, то ли умышленно, этого я не понял. И все же он дал мне бесценный ключ.
— Элси Тилни ненавидела немцев, — внезапно и без всяких пояснений заявил Джон. — Ненавидела их до глубины души.
Что‑то случилось во время войны? Подробностей он не помнил.
Вырисовывались лишь общие очертания биографии мисс Тилни: она выросла в семье проповедников, отправилась миссионером в Южную Африку, ненавидела немцев, последние годы прожила в Коконат‑Гроув, Майами. Я закинул невод в архивы африканских миссий (архивы оказались более многочисленными и увлекательными, чем я себе представлял) и в итоге вышел на библиотеку Университета Витватерсранда. Там нашлись документы о деятельности мисс Тилни в Южной Африке после войны, а также несколько написанных от руки писем .
Я сравнил почерк с надписью на моем клочке бумаги. Они были идентичны. Евангелический миссионер и мисс Э. М. Тилни с Блю‑белл‑роуд оказались одной и той же леди. В письмах проступал сильный характер, из них я узнал кое‑что о жизни мисс Тилни в Португалии, а до того — во Франции, и потому обратился к французским архивам. Там нашлось еще одно письмо, единственное, от февраля 1942 года, написанное французским офицером некоему Отто Ландхаузеру, коменданту Фронтшталага 121, то есть лагеря для военнопленных в курортном городе Виттель. Речь шла о 28 интернированных женщинах, которых немцы хотели обменять на соотечественников, находившихся в британском плену. В списке женских имен — «Элси М. Тилни, г. р. 1893» , подданная Великобритании, интернированная немцами в лагерь под Виттелем.
Джермейн ранее говорила мне о брате Элси, Альберте Тилни, и это открывало еще один путь поиска. Альберт, как выяснилось, сотрудничал с Суррейской часовней в Норидже, основанной Робертом Говеттом, выпускником оксфордского колледжа Вустершир. Говетт учредил эту часовню, желая как можно вернее следовать Писанию. Проповедник, по его мнению, должен был обладать тремя качествами: логикой («бесстрашно следовать за мыслью до ее рационального обоснования»), независимостью (отвергнуть «обычные доктрины постреформационного протестантизма») и простотой (применять «прямой и простой язык, который всякий может уразуметь» ). Я прочел опубликованную в 1954 году, к столетию часовни, <a href=”http://www.schoettlepublishing.com/kingdom/govett/surreychapel.pdf”>брошюру</a>, в которой упоминалась также и созданная в 1903 году миссионерская группа. Там перечислялись все миссионеры, в том числе та, которая отправилась из Нориджа в Алжир в 1920 году, и прилагалось размытое черно‑белое фото. На снимке — целеустремленная молодая женщина, сильные черты лица, волосы зачесаны на лоб, простое элегантное платье. После двух лет поисков я смотрел в лицо мисс Элси Тилни.
Суррейская часовня оказалась живой и действующей общиной в самом сердце Нориджа. Я написал по электронной почте ее нынешнему пастырю Тому Чэпмену и уже через час получил ответ: проповедник восхищался «потрясающим исследованием» и выражал надежду, что это действительно «та самая Элси Тилни!». Он переслал мое письмо доктору Розамунде Кодлинг, хранительнице общинного архива. На следующее утро я получил письмо уже от мисс Кодлинг, которая была «практически уверена», что их мисс Тилни и моя — один и тот же человек.
Доктор Кодлинг тут же обнаружила брата мисс Тилни, проповедника Альберта, и сообщила мне про один из его трактатов, «Верующие и их суждение» (Believers and Their Judgment), который в свое время можно было заказать у «мистера А. Дж. Тилни, Холл‑роуд, 66, 6 п. за дюжину, 3 ш. 6 п. за сотню, пересылка бесплатно»). Последовали и другие упоминания о мисс Тилни из бюллетеня часовни. Она стойко противилась модернизму, пояснила доктор Кодлинг. А сфера работы мисс Тилни описывалась кратко и выразительно одним словом: «Евреи».
Через пару недель я отправился в Норидж — в первый раз; за ним последовали другие. Доктор Кодлинг очень хотела принять участие в поисках, поскольку и она сама, и другие члены общины впервые услышали ту историю, с которой я к ним обратился, и были в восторге от того, что появился сын «спасенной еврейки». Меня очень тепло приняли пастор и доктор Кодлинг, которая привела на нашу встречу Эрика, одного из самых старых членов конгрегации. Эрик помнил мисс Тилни, «красивую молодую женщину с мелодичным голосом». Он заговорил об этом чуть шутливо:
— Обычно же считается, что миссионерки некрасивые, так? — И поинтересовался, вышла ли она в итоге замуж (никаких документов на этот счет не нашлось).
Эрик припомнил, как мисс Тилни в воскресной школе рассказывала детям об Африке, об экзотических, неведомых краях.
— У нас висела карта Британской империи, но мы понятия не имели об африканских культурах и народе, о том же исламе, — пояснил Эрик. — Все знания об Африке мы получили от нее благодаря фотографиям, которые она привезла с собой, картинам, которые она рисовала.
По его словам, особенно «страстно» мисс Тилни говорила об Алжире. То было в середине 1930‑х.
Доктор Кодлинг проводила меня в архив Суррейской часовни, хранящийся в городском архиве Нориджа . Полдня мы перерывали огромный массив документов в поисках следов деятельности мисс Тилни. И многое отыскалось: она вела интенсивную переписку. А также — проницательный и владеющий языком наблюдатель — писала короткие статьи в различные евангелические журналы. Если Европа смирилась с фашизмом и антисемитизмом, то мисс Тилни избрала другой путь. Архивные материалы ясно указывали, что она жила в Париже весной 1939 года, когда в этот город приехал Леон.
С февраля 1903 года, то есть с десяти лет, Элси состояла в Суррейской общине, а в 1920 году отправилась с миссией в Алжир и Тунис и проработала там более десяти лет. В ноябре 1927 года мисс Тилни жила в городке Набул на средиземноморском побережье Туниса и работала вместе с мадам Гамати. Она описывала визиты в еврейские дома и то, как ее «великолепно» принимали , когда она пыталась спасти евреев и привести их к Иисусу (об успехах на этом поприще не сообщается). Летом 1929 года она присутствовала на летней конференции Северо‑Африканской миссии в Борнмуте. Кто‑то сделал групповой снимок, на котором мисс Тилни держит на руках малыша, — одна из очень немногих ее фотографий, какие мне довелось увидеть .
В 1930‑х годах она посвятила свои усилия евреям, присоединившись к миссии Милдмей. Прощальный адрес от Суррейской часовни начинался девизом из послания апостола Павла, которым руководствовалась эта деятельность: «Прежде всего иудеев» . Мисс Тилни постоянно общалась с настоятелем часовни Дэвидом Пэнтоном и вдохновлялась его статьями в издаваемой им газете «Заря» (The Dawn). Весьма вероятно, что она прочла и отклик Пэнтона на статью в «Таймс» 25 июля 1933 года по поводу речи Гитлера (эту речь, скорее всего, читал и Лаутерпахт в Криклвуде) — ту самую статью, в заголовок которой была вынесена цитата «Сражаясь против евреев, я выполняю работу Господа». Пэнтон осудил «антисемитское неистовство» фюрера как иррациональное и безумное, как ненависть «чисто расовую и фанатическую», без всяких религиозных оснований. Взгляды Гитлера «никак не соотносятся с характером или поведением конкретных евреев», писал Пэнтон. Статья, видимо, нашла отклик у мисс Тилни, жившей тогда в Тунисе, на острове Джерба. Год спустя, весной 1934‑го, она переехала во Францию и занялась новой деятельностью — «миссией среди еврейского народа в Париже» .
К октябрю 1935 года мисс Тилни прочно обосновалась в Париже. Издаваемые часовней «Записки миссионера» сообщали о статье в другом периодическом издании, «Вера и труд» (Trusting and Toiling), где описывается счастливое спасение мисс Тилни от серьезной опасности: она шла вдоль широкой улицы и ступила с тротуара на проезжую часть — «какой‑то джентльмен успел выдернуть ее почти из‑под колес автомобиля». Самое интересное — повод для радости и ликования — спаситель оказался «ЕВРЕЕМ!» .
В 1936 году мисс Тилни переехала в парижский дом, принадлежавший Северо‑Африканской миссии. Она блестяще владела французским и арабским и посетила парижскую мечеть. Само здание ее не привлекло, ибо в нем проповедовалось «учение, отрицающее Евангелие», однако мисс Тилни угостилась превосходным кускусом и воспользовалась возможностью для тихой молитвы и свидетельства (вручила Евангелие от Луки «искренне обрадовавшемуся» официанту из Туниса). Она описала внутреннее убранство мечети и «экзотическую прелесть цветов, листвы и фонтанов внутреннего залитого солнечным светом двора», но чувствовала «как грустно, грустно», что все здесь «гласит об упорном отрицании нашего Господа» .
1936 и 1937 годы мисс Тилни делила между Парижем и Габесом, где ее работа определялась главным образом эпидемией тифа: она посещала арабов в карантине, ухаживала за «милой и напуганной старой еврейкой», но и в этой беде умела различить светлую сторону, поскольку эпидемия «открыла двери во многие еврейские и мусульманские дома» и миссионерке довелось, например, видеть «еврейского мальчика… усердно читающего Евангелие от Матфея». В Париже она сотрудничала с баптистской церковью на авеню дю Мэн в 14‑м округе. «Я имела честь помогать еврейским беженцам из Германии и быть свидетельницей их страданий» , — писала она друзьям в Норидж.
В сентябре 1937 года, снова в Париже, она опрашивала в баптистской церкви еврейских беженцев из Германии и Австрии, помогая дьякону Андре Франклу, парижскому представителю Американского совета миссий к евреям (American Board of Missions to the Jews), — Франкл, внук венгерского раввина, родившийся в 1895 году, крестился и в 1914 году сражался в рядах австро‑венгерской армии на Восточном фронте, как и старший брат Леона Эмиль. Мисс Тилни сообщала, что пастор баптистской церкви мсье Венсан «нараспашку открыл свою церковь и свое сердце еврейскому народу». Она выступала на собраниях в пользу евреев, работала с беженцами и участвовала в опросах, которые требовались для определения необходимой помощи . В январе 1939 года, когда Леон приехал в Париж, мисс Тилни по‑прежнему работала в баптистской церкви, и, вероятно, там она с ним и познакомилась, когда Леон обратился за поддержкой. О деятельности мисс Тилни время от времени сообщалось в «Вере и труде», там же можно было прочесть о тяжелой ситуации во Львове: «В Польше антисемитские погромщики напали на еврейских студентов Львовского университета» .
Баптистская церковь на авеню дю Мэн стала прибежищем для изгнанников из Австрии и Германии — в их числе были ученые, врачи, многих поддерживала Служба помощи беженцам (Service d’Aide aux Réfugiés). В церкви ежедневно кормили сотни таких бедолаг, как Леон. Собрания в вечер пятницы «были особенно трогательны, поскольку большую часть присутствовавших составляли еврейские изгнанники из Германии, Австрии и Чехословакии» . Семьдесят лет спустя я провел полдня в баптистской церкви с ее нынешним настоятелем Ришаром Желеном. Он поделился архивными материалами, в том числе информацией о частых крещениях евреев, которые надеялись таким образом уберечься от надвигающейся опасности. В архиве сохранилось много сведений о помощи, которую церковь оказывала еврейским беженцам и их детям, и несколько книг, описывающих славный труд Анри Венсана. Я не нашел упоминаний Леона или мисс Тилни, но несколько фотографий еврейских беженцев из Австрии и Германии произвели на меня сильное впечатление. На одной из них в преддверии храма сидела группа людей, «испытывающих трудности и ждущих, чтобы их приняли» . Я представил себе в этом помещении Леона — безденежного, притихшего, одинокого в Париже.
15 июля 1939 года «Вера и труд» сообщает, что мисс Тилни работает в Париже. Неделю спустя она, подвергаясь некоторому риску, отправилась в Вену, чтобы на Западном вокзале забрать маленького ребенка. Она встретилась с Ритой, и та доверила ей свою годовалую дочку. От мамы я знаю, что, как рассказывали в семье, Рита пришла на вокзал вместе с сестрой Леона Лаурой — та привела своего единственного ребенка, одиннадцатилетнюю Герту, которая тоже должна была отправиться в Париж с мисс Тилни. В последний момент Лаура отказалась отпустить дочь, не смогла с ней расстаться. Решение понятное и все же трагическое: в октябре 1941 года Герта вместе с матерью была депортирована в гетто Лицманнштадта (Лодзи). Несколько месяцев спустя обе они были убиты.
Мисс Тилни вернулась в Париж только с одним ребенком. На Восточном вокзале ее встретил Леон. Не знаю, как он благодарил ее, не знаю, виделись ли они еще хоть раз. Она записала свое имя и адрес на клочке бумаги, отдала ему, и они разъехались — каждый в свой район Парижа.
На этом я мог бы закончить поиски мисс Тилни, но хотелось выяснить, что было дальше и почему она сделала это, чем вдохновлялись ее дела милосердия. Она находилась в Париже и месяц спустя, когда началась война, работала в Северо‑Африканской миссии и надеялась получить французское удостоверение личности (carte d’identité), что позволило бы ей остаться во Франции. Охват ее работы был широк, она всячески старалась помочь «своим еврейским подопечным» , с которыми у нее сложились близкие отношения. Часто мисс Тилни ездила в Гавр и другие французские порты — пожелать счастливого пути своим «подопечным», отправляющимся в Америку.
В июне 1940 года немецкая армия вошла в Париж. Мисс Тилни оказалась отрезана от внешнего мира на несколько месяцев. Молчание встревожило ее друзей, заметки «Веры и труда» призывали молиться за мисс Тилни и за тех, «чья участь нынче горше прежнего» . Часовня взялась собирать фонд ей в помощь, огромную сумму в десять фунтов, но деньги прибыли только через год, а до тех пор мисс Тилни выручала лишь поддержка американского посольства. В сентябре 1940 года она наконец сообщила, что была больна, выздоравливает, радуется солнечным дням, разгребает долги и «постоянно думает о родных и друзьях, особенно с Суррей‑роуд» .
Члены общины так встревожились, что обратились к лорду Галифаксу, министру иностранных дел, но безрезультатно. Архив скупо сообщает, что лорд Галифакс «свидетельствует всем свое почтение, но более ничего сделать не может» . И снова молчание. Находившиеся во Франции граждане вражеских стран были интернированы; в начале 1941 года мисс Тилни, как и сотни других британских женщин, отправили в военные бараки Безансона. В мае ее перевели во Фронтшталаг 121 в Виттеле, курортном городе восточной Франции, и поселили в превращенном в тюрьму «Гранд‑отеле» (теперь он входит в сеть «Клаб Мед»). Там она провела четыре года .
В феврале 1942 года англичане и немцы пытались договориться об обмене пленными, но из этого ничего не вышло. Суррейская часовня отправила мисс Тилни еще два фунта на лечение зубов, а в начале 1943 года пришли тревожные известия: она страдала от недоедания. Сама она писала коротко, в основном о том, как «напряженно ждет наступления мира» . В третью годовщину ее заключения начались новые, грозные события. До тех пор 2,5 тыс. иностранок находились в десяти зданиях отеля, отделенных от курорта трехметровой оградой с колючей проволокой поверху. В основном это были женщины из Великобритании, Канады и Соединенных Штатов, но в апреле 1943 года прибыла группа из 400 евреев — в нее входили и женщины, и мужчины, и дети . По большей части их отправили сюда из Варшавского гетто, поскольку у них были паспорта южноамериканских стран. Эти люди рассказывали чудовищные истории о массовых убийствах. Мисс Тилни, работавшая в комендатуре своего лагеря с анкетами и архивами, услышала от вновь прибывших, что комендант Ландхаузер получил от Алоиса Бруннера и Адольфа Эйхмана приказ собрать всех удерживаемых в Виттеле варшавских евреев и депортировать их на восток. Их паспорта отныне считались поддельными .
В январе 1944 года комендант Ландхаузер перевел варшавских евреев из отеля «Провиданс» в отель «Бо Сит», отделенный от основной территории. Это вызвало в лагере большие волнения. В марте первая группа варшавских евреев, 169 человек, была погружена в поезд (транспорт № 72), направлявшийся в Аушвиц. В этой группе находился и поэт Ицхак Кацнельсон; он спрятал бутылку с последними своими стихотворениями на территории лагеря, и впоследствии они были найдены. Одно из стихотворений получило широкую известность — «Песнь об убиенном еврейском народе» .
Нельзя сказать, что сопротивление вовсе отсутствовало. Несколько варшавских евреев совершили самоубийство с помощью яда или выпрыгнув из окон верхних этажей отеля. Другие пытались бежать, в том числе юный Саша Кравец, обратившийся за помощью к своей учительнице английского языка мисс Тилни. Об этом я узнал из книги «Софка: автобиография принцессы», которую написала другая заключенная того же лагеря, Софка Скипвит (счастливое совпадение: она оказалась двоюродной бабушкой моего лондонского соседа). В этой книге рассказывается об исчезновении Саши Кравца незадолго до отправки поезда в Аушвиц: «Мы подозревали, что к этому была причастна мисс Тилни, средних лет женщина, работавшая в комендатуре и очень любившая Сашу» .
Софка Скипвит угадала. Мисс Тилни прятала Сашу Кравца более полугода, до 18 сентября 1944 года, когда явились американские войска. «Только после освобождения лагеря выяснилось, что все это время он жил у нее в ванной», — писала Софка . Другой заключенный сообщил брату мисс Тилни Альберту, что его сестра «о себе заботилась в последнюю очередь», что она сохранила отобранные паспорта и «с огромным риском для себя… шестнадцать недель прятала молодого еврея, приговоренного к отправке в лагерь уничтожения в Польше. Кто‑то из заключенных выдал ее немцам, но, к счастью, обвинил в укрывательстве девушки — обвинение, которое она могла опровергнуть» . Другой заключенный сказал Альберту, что спасение Саши Кравца было одним из «наиболее отважных деяний в пору этой войны», что ему не доводилось видеть женщину «столь храбрую, усердно работающую и не щадящую себя в добрых делах». Мисс Тилни, подытожил он, «едва ли не самый смелый человек, кого я видел в жизни» .
После освобождения мисс Тилни еще долго оставалась в Виттеле: сначала она сотрудничала с Шестой армией США, затем получила должность «секретаря и администратора» отеля «Эрмитаж», где разместилась база отдыха Седьмой армии США (и там ее тоже признавали умным и добросовестным, верным своему долгу и думающим сотрудником). Затем она вернулась в Париж, в баптистскую церковь на авеню дю Мэн, привезла из имущества других заключенных то, что удалось сберечь. И наконец мисс Тилни уехала с миссией в Южную Африку и провела там большую часть 1950‑х годов. Выйдя на пенсию, она перебралась во Флориду в Коконат‑Гроув, поближе к брату Фреду (еще один колоритный персонаж: в 1955 году судья в Майами вынес ему приговор за «мошенничество с помощью почты» и запретил дальнейшую продажу «напитка бодибилдера» под маркой ViBeIon, состоявшего из пивных дрожжей с овощным ароматом).
— Здесь, в Коконат‑Гроув, они держались вместе, — пояснила Джермейн Тилни. — Доктор Тилни, мистер Атлас и Элси.
Мисс Тилни умерла в 1974 году, ее бумаги пропали. Я не смог даже отыскать ее могилу и обратился к специалисту по некрологам из «Майами геральд». Та сумела установить, что мисс Тилни была кремирована и ее прах был развеян над заливом Бискейн, на атлантическом побережье южной Флориды.
По всей видимости, она так никому и не рассказала о поездке в Вену или о своей деятельности в Виттеле — ни в Суррейской общине, ни родственникам во Флориде.
Мало кто из упоминавшихся Софкой заключенных еще был жив, но мне удалось разыскать Шулу Троман, художницу 90 лет. В Виттеле она провела три года, до освобождения в 1944‑м, а теперь жила в бретонской деревеньке Плумильо, поблизости от Атлантического океана. Мы договорились о встрече в Париже, в округе Марэ, в «У Марианны» — ее любимом ресторане на улице Розье. Дама явилась в ярко‑красном костюме, на лице сияла улыбка, энергия била из нее фонтаном. Восхищение и любовь с первого взгляда — вот что я ощутил при виде Шулы, и это впечатление сохранилось навсегда.
В Виттель она попала в результате канцелярской ошибки. Живя во французской деревне, она подала заявление на carte d’identité, и местный чиновник, увидев в свидетельстве о рождении Британскую Палестину (отец Шулы перебрался туда из Варшавы в 1923 году), записал девушку британской подданной, а Шула не стала его разубеждать. Впоследствии она вынуждена была надеть желтую звезду, и случайно доставшееся Шуле британское гражданство спасло ей жизнь, когда немцы схватили ее в Париже.
Весной 1941 года ее отправили в Виттель, разместили на шестом этаже «Гранд‑отеля».
— Большой номер с видом во двор, практически люкс, с ванной, — жизнерадостно вспоминала она.
Да и в целом пребывание в лагере было не так уж страшно, хотя случались трудные времена, особенно когда в 1943 году прибыли евреи из Варшавского гетто с их «немыслимыми» историями. Шула училась рисованию у молодого лихого англичанина Морли Тромана, влюбилась в него, после освобождения они поженились. Шула вошла в тот литературный и политический круг, где находились и Софка Скипвит, и ближайшая ее подруга Пенелопа (Лопи) Брирли.
Моя собеседница показала свою совместную фотографию с Лопи, на обороте была строка из стихотворения Шарля Вильдрака. Une vie sans rien de commun avec la mort, «У жизни нет ничего общего со смертью», — надписала Пенелопа.
Порой они ставили озорные спектакли, на которых бывала и мисс Тилни, — в том числе «Вечер восточной песни».
— Это было чудесно, — вспоминала Шула, глаза ее разгорелись. — В первом ряду сидели почетные гости, в самом центре — комендант Ландхаузер, по бокам — гестаповцы. Мы не предоставили им либретто, они понятия не имели, что мы поем. Одна песня им особенно понравилась, там были слова: «Да здравствует народ Израиля! Израиль будет жить вечно!» Мы пели на иврите, и они не могли ничего понять. Весь первый ряд встал, аплодировал нам, кричал «браво», на бис вызывал. Это было так здорово.
Она расхохоталась.
— Мы распевали во весь голос, они аплодировали изо всех сил. А еще веселее стало, когда они выяснили‑таки слова. И на будущее нам запретили спектакли!
Шула с симпатией говорила и о Ландхаузере, хозяине отеля, который был назначен комендантом лагеря. В Первую мировую войну он попал в плен и оказался в Англии.
— Он хорошо относился к английским заключенным, все равно, христиане они были или евреи, — пояснила Шула. — Когда нас освободили, он вручил мне свою визитку и звал в гости.
Почти сразу Шула обратила внимание на странную англичанку, старую деву — ее имя она произносила как «мисс Тилней», — к ней она относилась настороженно.
— Мисс Тилни работала в комендатуре с документами и личными делами интернированных; я ее боялась, подозревала в чем‑то.
Это была женщина без возраста, седая, «очень тощая», «ушедшая в себя»; она держалась в стороне и была глубоко религиозной. Шула считала ее rétrécie — «напряженной, зажатой» — и думала, не служит ли англичанка доносчицей. Шулу это особенно беспокоило, потому что она рассчитывала скрыть свое еврейское происхождение. Но внезапно летом 1941 года ее отношения с мисс Тилни изменились:
— Я шла по коридору, а навстречу мне — мисс Тилни. Я занервничала, потому что знала, что она работала в комендатуре, и не хотела с ней иметь дело. И чем ближе она подходила, тем сильнее я нервничала. Но тут случилось нечто очень странное: подойдя ко мне, она упала на колени, схватила меня за руку и поцеловала ее. Я застыла, estomaquée — совершенно ошеломленная, — не зная, как поступить, что сказать. Мисс Тилни произнесла: «Я знаю, вы из того народа, который спасет мир, вы из народа избранного».
Шула поглядела на меня — мы сидели друг напротив друга за ресторанным столиком.
— Вы понимаете, как она меня напугала? Вот она я, — пояснила Шула, — надеюсь, что никто не узнает мой секрет, что на самом деле я еврейка, а не англичанка. Вы можете себе представить, как это было опасно, какие последствия могло иметь?
Она боялась, что ее переведут в разряд лиц без гражданства, а это означало депортацию в лагерь.
— А дальше мисс Тилни сказала: «Не бойтесь, я буду о вас заботиться. Я все сделаю, чтобы вас защитить». Это было так странно. Для всех остальных быть евреем казалось несчастьем, и только мисс Тилни считала это особой привилегией.
Помолчав, Шула подытожила:
— Она противостояла тем временам.
С тех пор мисс Тилни присматривала за молодой женщиной. А после освобождения Шула узнала, как англичанка спасла Сашу Кравца.
— Мы стояли во дворе отеля, свободные, растерянные, как бы на ничейной земле, под контролем англичан. Моя подруга Кролик (Мадлен Штейнберг) так горевала, когда евреев увезли в другой лагерь, а оттуда в Аушвиц. Мы думали, что забрали и Сашу. И вдруг, полгода спустя, он среди нас во дворе — очень бледный, измученный, полубезумный. Он вел себя как одурманенный наркотиками, но он был жив, спасся благодаря мисс Тилни. Потом мы узнали, как она это сделала: велела ему предупредить ее, когда будут отправлять евреев. И он подал знак, а она вызвала его к себе, и он явился, переодетый женщиной.
Шула помолчала и тихо добавила:
— Вот что сделала мисс Тилни.
И заплакала, приговаривая: «Une femme remarquable» . Слова ее были едва слышны.
Розамунда Кодлинг из Суррейской часовни организовала мне встречу еще с одним членом общины, тоже помнившим мисс Тилни. Грейс Уэзерли приближалась к девяноста годам и поначалу отказывалась общаться со мной, потому что не доверяла юристам. Но в итоге ее удалось уговорить, и мы встретились после утренней воскресной службы. Она выделялась в толпе: сильные черты изборожденного морщинами лица, яркие блестящие глаза, чудесные снежно‑белые волосы.
Да, она помнила мисс Тилни, как та приходила к ним в воскресную школу в начале 1930‑х, когда приезжала из Африки.
— Я лучше помню ее брата, хотя Берт мне нравился намного меньше, — решительно заявила Грейс. — Совсем не такой сильный характер, как у сестры; порой он терялся.
Мои вопросы помогли расшевелить ее память.
— В 1935 году я сидела рядом с ней, — взволнованно, стараясь быть как можно точнее, сообщила Грейс. — Она была абсолютно бесстрашна и любила детей, вот что ею двигало.
Помолчав, она добавила:
— Вот что движет нами.
Улыбка осветила ее лицо.
— Когда я была подростком, я не то чтобы поклонялась ей — это неверное слово, — но восхищалась ею, ее бесстрашием.
Грейс слышала в общине разговоры о деятельности мисс Тилни, различные слухи.
— Говорили, она спасает еврейских детей.
Подробностей Грейс не знала: никто из детей в часовне так и не появился.
— Это было во время войны, она была за границей, там от евреев хотели избавиться. Она была бесстрашна, увидела этих несчастных детей и стала их спасать. Она совершила настоящий подвиг, рисковала собственной жизнью.
Мы оба сидели задумавшись.
— И вот вы приехали к нам! — просияла Грейс. — Я думаю, дело не только в том, что это были еврейские дети, — добавила она. — А в том, что Гитлер натворил бед. Ею двигало человеческое сострадание. Ведь христианин должен приходить на помощь любому, кто окажется в беде.
Она мысленно вернулась в прошлое и к собственной истории.
— С какими опасностями довелось столкнуться мне? — спросила она вслух. — Ничего особенного. Меня бы не схватило гестапо. А она могла потерять всё — в любой момент могла лишиться жизни.
Грейс знала, что мисс Тилни оказалась в лагере.
— Не знаю, как это случилось, — продолжала она, — но, конечно же, она подложила свинью Гитлеру на континенте, спасая тех, кого он хотел умертвить.
Она гордилась знакомством с мисс Тилни, с женщиной, которой «посчастливилось остаться в живых». И, завершая наш разговор, Грейс сказала:
— Она была милосердна, умна, щедра душой.
Пауза.
— Уж и подложила она ему свинью!
Грейс искренне радовалась, что я добрался до ее общины.
— Как прекрасно, что вы нас нашли, как прекрасно, что вы увидели свет!
— Тебя не интересовало, чем вдохновлялась мисс Тилни? — спросил я маму.
— Разве это что‑то меняет? — возразила она.
Но мне все же хотелось понять, почему мисс Тилни это делала: поехала в Вену забирать еврейскую девочку; прятала Сашу Кравца, рискуя собственной жизнью.
Некоторые подсказки я получил от Грейс Уэзерли и ее единоверцев, а потому вновь обратился за ответом к Розамунде Кодлинг из Суррейской часовни.
— Это очень деликатный вопрос, — сказала она, и все же ответ у нее был, причем конкретный и связанный с истолкованием текста. — Причина в великой любви мисс Тилни — любви во Христе — к еврейскому народу.
Я попросил пояснить.
— Мне кажется, она буквально понимала послание апостола Павла к Римлянам.
Розамунда открыла это прославленное послание и указала строки, которые, по‑видимому, спасли жизнь моей матери, а значит, а мне. Вместе мы перечитали Римлянам 1:16: «Я не стыжусь Радостной Вести, ведь она — сила Божия, спасающая всех верующих, прежде всего иудеев, а потом и язычников» .
Розамунда указала мне и другой стих, Римлянам 10:1: «Братия! Желание моего сердца и молитва к Богу об Израиле во спасение».
Она была уверена, что именно эти строки побудили мисс Тилни принять на себя миссию к еврейскому народу, «обратить его ко Христу». Я понимал, почему она колебалась, прежде чем высказала эту мысль, — опасалась, что меня заденет религиозная мотивация. Но Розамунда напрасно беспокоилась.
Том Чэпмен поддержал мое расследование. Он считал, что мисс Тилни руководствовалась человеческим милосердием в сочетании с сильной верой, которую разделяли и другие прихожане Суррейской часовни, в эту формулу: «Прежде всего иудеев». Предшественник Чэпмена Дэвид Пэнтон истолковывал послание буквально, видел в нем призыв сочувствовать евреям и не забывать об их ключевой роли в осуществлении Божьего замысла. По словам Тома, это прямая противоположность нацистскому кредо.
— Павел утверждает, — пояснил Том, — что христианскую веру в Бога можно доказать, проявив сочувствие к еврейскому народу.
Когда мисс Тилни поехала в Вену за еврейским младенцем, надеялась ли она, что ребенок вырастет христианином? Неловкий вопрос.
— Она прославляла еврейский народ, она хотела делать добро страдающим — всем, — ответил Том, — и это сочеталось с богословским убеждением, которое обостряло ее чувствительность именно к еврейской катастрофе.
Значит, некая смесь сострадания и богословия?
Да, и все же милосердие играет тут главную роль, а богословие его подкрепляет.
— Она знала о преследовании евреев в Германии и Австрии и категорически выступала против господствовавшего в Германии антисемитизма.
Я знал, что послание Павла вызывает неоднозначную реакцию, в том числе из‑за отношения автора к гомосексуальности и положению женщин в церкви. Но я знал также об особом значении этого послания — о пророчестве, что второе пришествие Христа не настанет, пока евреи не обратятся, пока все евреи не примут Христа как Бога. В этом для мисс Тилни заключалась серьезная проблема, потому что ее христианская вера опиралась на представление о личном спасении: каждый еврей должен решать за себя, делать индивидуальный выбор. Речь всегда об одном человеке, а не о множестве. В итоге у мисс Тилни хлопот только прибавлялось — можно считать это последствием Реформации, которая предложила новое истолкование Писания, обращенное к индивидуальной совести человека и отрицающее группы.
— Так зародилась идея индивидуума в современном мире, — пояснил мне интересующийся богословием друг. — Отсюда возникла современная концепция прав человека, в средоточии которой — личность.
Как и Том Чэпмен, я понимал, что мисс Тилни вдохновлялась не только идеологией. Ее письма и статьи, решение поехать в Париж, сам факт, что она владела арабским и французским, — все указывало на нечто большее. Описывая свой визит в мечеть, она отмечала и красоту убранства, и приветливость отдельных людей. Эта женщина была верующей и непоколебимой в своей вере, но идеология не заслоняла от нее разнообразие и оттенки жизни, не отгораживала от людей, думающих иначе, — она готова была общаться со всеми.
Мисс Тилни была милосердным человеком, а не идеологом, одержимым своей миссией. Ведь она не только прятала евреев — она прилагала особые усилия, чтобы хоть кого‑то спасти.
— Люди способны на подвиги лишь тогда, когда во что‑то страстно верят, — сказала мне подруга, выслушав эту историю. — Ради абстрактного принципа героем не станешь: тут нужны чувства, нужна глубокая мотивация. 
Восточно‑западная улица
The Times of Israel: В поисках истины о нацистском военном преступнике
