Меня позвали провести несколько бесед на львовском Лимуде. Эти семинары очень мне по душе, поскольку концептуально соответствуют моему представлению о необходимости многоуровневого погружения в широкий спектр еврейских штудий. Я почти всегда соглашаюсь в них участвовать. Но на сей раз, как только чудесная Галя Рыбникова предложила мне приехать во Львов, я незамедлительно согласился по другой причине. Сейчас очень важно делать все возможное, чтобы связи между российскими и украинскими евреями остались «поверх барьеров» на самом высоком уровне.

Во Львове я не был почти 25 лет. Так что и конференция, и город были мне более чем интересны.

В первый день Виктор Шендерович громко и Виктор Шапиро потише рассказывают о своих впечатлениях от Львова. И я с ужасом понимаю всю грандиозность влияния пропаганды. Вот ведь, удивляются презентеры Лимуда, во Львове‑то за русский язык не бьют, «героям слава» приезжих кричать не заставляют и евреям штаны не снимают. Мне все эти комплименты кажутся немного обидными для львовян.

Я несколько часов хожу по городу, просто чтобы послушать забытый мной язык. И очень жалею в очередной раз, что, понимая все еще едва ли не каждое слово, говорить уже могу только стихами Кобзаря — их память держит цепко… 

Из иных впечатлений: понравился мэр Садовый, остроумный и доброжелательный человек. Не понравились улицы имени Героев УПА и Бандеры. Удивило полное отсутствие в городе каких‑либо признаков того, что ты находишься в воюющей стране, — но это я и по летней Одессе знаю. И, увы, не удивило почти полное отсутствие упоминаний о событиях июня 1941 года.

Гуляя, прошелся вдоль всей улицы Героев УПА: интересно было посмотреть пересечения. Вот, например, хорошее место для встречи какого‑нибудь Еврейского исторического общества: «на Героев УПА угол Максима Железняка».

Тут мне вспомнилась одесская вой­на имен. На улице Бебеля находилось самое зловещее здание города — серый дом КГБ. Этот монстр даже зданием назвать трудно — растекшееся по двум кварталам воплощение советского ГосУжаса. Я часто мимо него ходил — бабушка жила на Ярославского, угол Грибоедова, а как раз по переулку Грибоедова и располагалась боковая часть этой махины. Чекисты, конечно, в страшных снах не видели, что когда‑нибудь улице Бебеля вернут дореволюционное название Еврейская и в повестках надо будет указывать, что цитадель опричнины находится на улице с таким неблагозвучным названием. А дальше — городская легенда, как я ее слышал. Якобы в повестках стали указывать адрес по боковому входу. И тогда мэр Гурвиц переименовал и пере­улок Грибоедова… в переулок Романа Шухевича. Потом, кажется, его опять переименовали — уже в Покровский. Зря, сейчас была бы символичная жидобандеровская развилка.

Итак, круглый стол на Лимуде по украинско‑еврейским отношениям. Ведущий Игорь Щупак: «Украина для нас такая же Святая земля, как Израиль». Далее идет обоснование — родившиеся здесь основатели хасидизма и сионизма. Я нервно записываю в блокнотик, что тогда наша самая святая земля — это Ур Халдейский. Следующий тезис уже не удивляет: «Мы все помним редкие вспышки насилия, но забываем о долгой истории добрососедства». Я пишу в блокнотике: «Нина». Это вот про что. Когда я для поступления в университет работал в одесском Жовтневом суде, там слушалось «дело Нины», которая вызвала у меня глубокое сочувствие. Муж годами избивал ее до полусмерти, его судили, а она его защищала: «Так‑то мы мирно живем!»

Знаете, мне стыдно, что евреи впереди всех остальных пытаются быть адвокатами националистов, запачканных и еврейской кровью. Все это — ложно понятый патриотизм, наследственная, генетическая, неизлечимая еврейская болезнь, которую так точно диагностировал доктор Жаботинский.

Мне очень понравился нынешний Львов. Своей открытостью, туристической инфраструктурой, умением подать себя. Тем больнее весь этот исторический блеф и полное отсутствие рефлексий на события лета 1941 года.

На львовском Лимуде было столько интересного, что впервые я не только преподавал, но и сходил на несколько занятий. Совершенно замечательной оказалась беседа Мордехая Юшковского об идише и идишкайте. Мне очень близко было все, что он говорил, но в конце я услышал такое, от чего перехватило дыхание. В Израиле Юшковский дружил с писателем, который всю жизнь писал о Вильне, — Авроомом Карпиновичем. Героями его рассказов всегда были виленские уголовники — воры, сутенеры, проститутки. Однажды Юшковский спросил почему. И старик ответил: «В Понарах рядом легли праведники Вильны и виленские воры. О праведниках все помнят и многие напишут. А кто вспомнит виленских воров, если не я? Понары их уравняли…»

Еще из прекрасной беседы Юшковского на львовском Лимуде. Рассказывая об атмосфере доносительства на родителей (едят ли мацу, соблюдают ли Субботу) в советской еврейской школе, он вспомнил анекдот того времени:

— Хаимке, а у тебя дома что происходит?

— А у нас кошка родила четверых котят — так двое коммунисты!

— Так, а другие двое?

— А у них уже глаза открылись!

Ни с кем, ни разу во Львове не довелось мне беседовать о Майдане, Путине, ДНР, ЛНР, Крыме. 

Зато в самолете из Львова в Мюнхен моим соседом оказался немецкий профессор в шерстяной вышиванке, научившийся отменному русскому у своей жены, уроженки Нижнего Тагила. И уж мы с ним оттянулись!..