Материалы о «Черной книге», опубликованные в рубрике «4×4» в августовском номере «Лехаима», не оставляют равнодушным. Тема уникального собрания документов о Холокосте поистине бездонна, и вопросов, возникающих вокруг нее, не меньше, чем внятных и исчерпывающих ответов. Мне кажется, что история, которую я предлагаю читателям, представляет определенный интерес для тех, кто пристально смотрит в прошлое, чтобы понять настоящее.

«Черная книга» — наиболее всеобъемлющее собрание свидетельств об уничтожении еврейского народа нацистским гитлеровским режимом в годы второй мировой войны — пережила трудную, иногда смертельно опасную биографию. Рожденное в огне Холокоста, это детище Ильи Эренбурга и Василия Гроссмана было принято властями СССР с подозрением, чтобы не сказать с враждебностью. Составителей Книги сначала завуалированно, а затем и в открытую обвиняли в «выпячивании» и «преувеличении» страданий евреев по сравнению с другими этносами, населяющими СССР, — русскими, украинцами, прибалтами. Идеологический подбой кремлевских пропагандистов без труда просматривается в таком подходе к Книге, каждая страница которой пропитана кровью жертв: советская «дружба народов» предусматривает «полное равенство» составляющих величин, на фоне которого евреи не должны по какой бы то ни было причине страдать сильней и тем самым выделяться из «единой дружеской массы». Эту «массу» ничто не должно размазывать по столу всемогущего государства — ни особые страдания, ни особые радости; это тоже нарушает равновеликую социалистическую гармонию… Не думаю, что антисемитизм играл главную роль в преследовании «Черной книги», хотя и это явление не следует сбрасывать со счетов. Ревнители коммунистической идеологии не планировали отводить евреям особое, как им казалось, место в советском бараке — подальше от параши. И речь тут шла не только об уцелевших, но и о памяти убитых.

В 1948 году набор «Черной книги» был уничтожен. «20 ноября 1948 года, когда закрыли Еврейский антифашистский комитет, рассыпали набор “Черной книги”, забрали гранки и рукопись» (И. Эренбург, «Люди, годы, жизнь»). Нетрудно догадаться, кто закрыл и кто забрал. Для недогадливых: закрытием ЕАК, конфискацией и вывозом всех его документов занималось МГБ. В причастности к подготовке и изданию «Черной книги» обвинялись в августе 1952 года, на закрытом судебном процессе, некоторые члены Президиума ЕАК, приговоренные «по совокупности совершенных преступлений» к расстрелу.

Нетрудно разглядеть за тайной, окружавшей разгром ЕАК и историю «Черной книги», сгорбленную над письменным столом фигуру Ильи Эренбурга, считавшего создание летописи Холокоста одной из главных, если не наиглавнейшей целью своей жизни. Принадлежность к еврейству, нерасторжимая с ним связь в обстановке стрелкового тира, где в качестве мишеней вместо картонных зайчиков и уточек были выставлены «лица еврейской национальности», — этот смертельно опасный аттракцион вынуждал держать мысли при себе. Во всяком случае, Эренбург вел себя именно таким образом, и не исключено, что благодаря этой камуфляжной позиции сберег свою жизнь. Люди из спецслужб не питали иллюзий на этот счет: на него тщательно собирали политический компромат на Лубянке, готовя «убедительную» базу для ареста. Не вызывает сомнений, что «еврейская составляющая» послужила бы одним из столпов обвинения.

Всякий (ну, почти всякий!) русский интеллигент в то жуткое времечко жил двойной жизнью. В скрытой части жизни Ильи Григорьевича Эренбурга укрывался, помимо всего прочего, несомненный сердечный интерес к происходящему в новорожденном еврейском Государстве Израиль. Писатель понимал масштаб гигантского подвига, совершенного его народом на территории подмандатной Палестины, — возрождения государственности, утраченной два тысячелетия назад. Информация из его источников на Западе давала ему возможность объективно оценивать происходящее на святой для евреев земле. Он, несомненно, знал о том, что одним из первых шагов молодой страны было решение создать Институт для изучения и увековечения памяти шести миллионов жертв Катастрофы европейского еврейства — тех миллионов, которые, по замыслу первого поколения сионистов, должны были составить костяк населения будущего еврейского государства. Тех самых миллионов, в память о которых была составлена им и его соавторами «Черная книга», подвергнутая гонениям на родине.

Институт «Яд ва‑Шем», расположенный в Иерусалиме, на горе Герц­ля, — самый крупный в мире научно‑мемориальный комплекс, занимающийся историей, предпосылками и последствиями Холокоста. Архивы, хранящиеся в Институте, необъятны и бесценны, они привлекают исследователей со всего мира. Разумеется, «Черная книга», составленная «по горячим следам» национальной трагедии, — краеугольный камень изучения еврейской Катастрофы на территориях бывшего СССР, оккупированных гитлеровцами. Особое место в этом мартирологе занимает Литва, где евреи проживали издавна, где была укоренена их культура и где в живых остались считанные единицы.

В обрывочных оригинальных материалах «Черной книги», уцелевших после культурного погрома и физической расправы над евреями — а это продолжалось все послевоенные годы вплоть до смерти Сталина и начала, по меткому определению того же Эренбурга, политической «оттепели», — отсутствовало описание бед и смертей, обрушившихся «под немцами» на литовское еврейство. Эта часть «Черной книги» исчезла, на ее месте образовалась черная дыра. В «Яд ва‑Шем», при всех его немалых возможностях, оставались в полном неведении, куда же подевался раздел «Литва» из «Черной книги».

Как и всякий израильтянин «еврейской национальности», я, разумеется, побывал в «Яд ва‑Шем». «Дом Убитых Детей» — не знаю, что сильней на меня когда‑либо действовало… Мне хотелось больше узнать об институте, о той важной работе, которую ведут его сотрудники, — но в своей собственной работе я никогда не обращался к теме Катастрофы европейского еврейства, и формального повода для контактов с Институтом у меня не было. Я был знаком с несколькими работниками института, в том числе и с его директором — легендарным генералом Ицхаком Арадом,

выходцем из Литвы; и это все.

Но судьба рассудила так, что мне все‑таки пришлось «прикоснуться» к этому замечательному институту.

Тридцать с лишним лет назад в моей квартире, часов около десяти утра, зазвонил телефон. Я снял трубку. На другом конце провода оказался незнакомый мне господин, говоривший по‑русски свободно, но с сильным западным акцентом. Этот господин сказал, что его попросили передать мне пакет из Москвы и что дело это срочное.

В начале 1980‑х не терпящее отлагательств получение пакета из советской Москвы было делом неординарным. Не вдаваясь в подробности, я сел в машину и поехал в город, на встречу с незнакомцем. Мы договорились встретиться в небольшом кафе в самом центре Тель‑Авива.

В пустом в этот утренний час кафе незнакомец — человек средних лет, моложавый и худощавый, — сидел за угловым столиком, поглядывая на вход. У его ноги, прислоненный к стене, стоял вместительный черный чемодан. Я направился к незнакомцу, он кивнул мне, как знакомому человеку. Что ж, это объяснимо: перед ним на столешнице лежала газета не первой свежести, зато с моей фотографией, иллюстрирующей статью.

Забегая вперед, скажу, что незнакомец занимал далеко не рядовое место в государственной иерархии своей страны; он и сейчас, в пожилом возрасте, сохраняет завидное здоровье и общественную активность. Не уверен, что, без разрешения назвав его по имени, я не окажу ему медвежью услугу. Поэтому прибегну к сугубо литературному приему — буду именовать его «господин Икс»; это так мило и никому ничем не грозит.

Много лет спустя я спросил его, зачем он принес тяжелый чемодан с собой в кафе, а не оставил его, скажем, в багажнике своей машины, чтобы потом без спешки перегрузить в мою. Спокойно, даже как‑то буднично он объяснил мне, что та дама, которая попросила его доставить чемодан в Израиль, не скрыла от него, что́ там, внутри, и, понимая неимоверную ценность вложения, он полагал, что не имеет права оставлять его без присмотра.

Сегодня я могу сказать с абсолютной уверенностью, что целых тридцать пять лет, до вывоза из СССР, материалы к чернокнижной «Литве» хранились в припрятанном где‑то «неудобном» архиве Ильи Григорьевича Эренбурга, в еврейской его части. Равно как утверждаю, что Эренбург в середине 1960‑х высказал пожелание изыскать возможность тем или иным способом передать самую еврейскую часть архива в руки иерусалимского института «Яд ва‑Шем». Пожелание отца было неукоснительно выполнено его дочерью, Ириной Ильиничной Эренбург, обратившейся с этой рискованной просьбой к господину Икс, согласившемуся сделать доброе дело. И чемодан с документами, преодолев немало границ, прибыл наконец в Израиль. Таким образом, затерянная и считавшаяся бесследно пропавшей «Литва» вынырнула в Иерусалиме.

Получив московский чемодан, я прямиком направился в Иерусалим, в «Яд ва‑Шем». Через час, с чемоданом в руке и почти фантастической историей еврейской части эренбурговского архива на устах, я входил в кабинет директора «Яд ва‑Шем» Ицхака («Тольки») Арада. Я видел, как волновался прошедший не одну войну бригадный генерал Арад, открывая черную крышку. Наряду с материалами к «Литве» в чемодане обнаружились и другие вещи, не имеющие цены. То были документы и фотографии, связанные с участием евреев в партизанском движении, в их вооруженной борьбе с немецкими фашистами. На одной из обгоревших фотографий Арад узнал свою сестру, воевавшую в партизанских лесах… Встречались среди бумаг и предметы, рассказывавшие о жизни евреев в гетто: ходившие там денежные знаки и талоны, желтые звезды и нарукавные повязки. Особняком хранилась толстая пачка писем, адресованных Илье Эренбургу, — в них возвращавшиеся на освобожденные от немцев территории, на прежние места жительства еврейские беженцы рассказывали знаменитому писателю о чинимых им местными жителями и окружным начальством препятствиях, об их родных домах, заселенных неизвестными людьми, об отнятом и присвоенном имуществе. И это уже был самый что ни на есть настоящий антисемитизм с государственной политикой пополам.

Эренбург, как мало кто иной, знал, что место, где следует хранить в назидание потомкам еврейские исторические документы, — Иерусалим, а не Москва. Набиравший в те годы силу антисемитизм не оставлял надежды на улучшение национального климата. Сталин умер, но сталинизм в коридорах советской системы и не думал умирать. Идейные наследники Сталина не выпускали из рук поводья власти. Умный, прозорливый, многоопытный Эренбург не мог не улавливать движения этого отрезка советского времени. Вряд ли он покидал этот мир умуд­ренным созерцателем, «сытым днями». Решение передать «еврейский архив» своему народу кое‑что объясняет в его непростой жизни.

А теперь еще немного о том достойном и отважном человеке, благодаря усилиям которого смертельно опасное по тем временам пожелание Ильи Эренбурга стало явью. Господин Икс никоим образом не относится к нашему роду‑племени, и, взявшись выполнить опасную просьбу Ирины Ильиничны, он рисковал очень многим — и в своей карьере, да и в жизни тоже: советская власть еще держалась на ногах, на дворе стоял 1981 год. В разговоре с господином Икс дочь Эренбурга назвала мое имя и сказала, что мне можно доверить довести дело до конца — передать, во исполнение воли ее покойного отца, «еврейский архив» в «Яд ва‑Шем»; я благодарен Ирине Ильиничне за это доверие.

К сожалению, я не удержал в памяти, какой вид имели материалы к разделу «Литва», самим своим появлением на свободе поставившие золотую точку под «Черной книгой». Мне кажется, это была машинопись, довольно‑таки подслеповатая — третья или четвертая копия.

А «господин Икс» остался в стороне от публичных событий, приведших к доскональному научному изучению и публикации утраченных до поры до времени материалов к «Литве» и других важных документов из черного чемодана.

За благородство и отвагу «господин Икс» был награжден институтом «Яд ва‑Шем» медалью, предметно напоминавшей ему об этой замечательной истории, — пока по долгу службы он не оказался «в неправильное время в неправильном месте», где радикально настроенные исламские боевики без долгих слов конфисковали у него «сионистскую награду».