В декабре 1941 года, во время битвы за Москву, впервые в ходе Великой Отечественной войны, парламентеры из 1‑й Ударной армии вручили немецкому командованию гарнизона окруженного города Клина требование сложить оружие, обещав сохранить жизнь солдатам и офицерам. Об этом малоизвестном эпизоде войны наше расследование.

Журналистская судьба свела меня со многими участниками Битвы за Москву — от командующего фронтом до подносчика снарядов. Часто встречался с генерал‑лейтенантом артиллерии Григорием Давидовичем Пласковым — осенью 1941‑го он командовал артиллерией стрелковой дивизии и был командующим артиллерией 10‑й армии. Юноша из еврейского местечка под Минском в октябрьские дни 1917‑го стал красногвардейцем и с тех пор до последнего дня служил в армии.

8 июля 1941 года дивизия приняла первый бой в Белоруссии, а в сентябре оказалась под Москвой.

— Знаешь, — сказал он мне, — я полностью согласен с Жуковым. Как‑то его спросили, какое событие войны ему запомнилось больше всего. И он ответил: Битва за Москву. И для меня тоже эти дни самые памятные. Ты не очень распространяйся на этот счет, но самая дорогая для меня награда — медаль «За оборону Москвы». Хотя, как видишь, начальство наградами не обижало.

Дивизия Пласкова заняла рубеж Кресты—Каменка, до окраин Москвы — 30 километров. С этого рубежа артиллерист‑еврей Григорий Пласков первый раз пошел в наступление и дошел до Берлина. А в Каменке захватили немецкие орудия, предназначавшиеся для обстрела Москвы.

…На КП Пласкова — это как раз на Клинском направлении — прибыл начальник артиллерии В. Э. Таранович. И сразу на передовые позиции. Немецкие бомбардировщики улетели, показались танки, за ними пехота. Таранович сел на место наводчика, выстрел! Танк, оказавшийся в метрах трехстах, застыл, из дыры в броне повалил дым.

К орудиям сели и другие командиры. Пласков тоже прильнул к окуляру панорамы. Волнуется, давно не стрелял. Поймал в перекрестье цель, дернул шнур. Попал! Танк остановился.

Клин — город в 80 километрах северо‑западнее Москвы. Волею судьбы осенью и зимой 1941 года он стал важным опорным пунктом — и в дни отхода Красной Армии, и в ходе ее декабрьского контрнаступления. Именно на Клинском направлении вермахт ближе всего подошел к столице. И здесь наносился основной удар наших войск. Германский клин вышибался советским клином, вокруг Клина разворачивались события, во многом определившие провал гитлеровского плана захвата Москвы.

О драматических днях обороны столицы в советских источниках сказано много. А что рассказывают немцы — непосредственные участники тех событий? В начале 2000‑х годов у нас перевели две книги Пауля Карелла «Гитлер идет на Восток» и «Барбаросса: от Бреста до Москвы». Автор — солдат вермахта, воевал на Восточном фронте, немало страниц посвятил Московской битве. Его наблюдения позволяют взглянуть на какие‑то эпизоды с другой стороны.

«16 ноября 5‑й пехотный корпус Гепнера начал наступление на город Клин, — пишет Карелл. — 10 часов. Командиры подносят к глазам бинокли. И тут раздается крик:

— Русские танки!

По заснеженному полю переваливаются три танка Т‑34. Странно, что танки идут одни, без пехоты. В чем дело? Снова крик:

— Внимание! Справа из леса кавалерия!»

«С военной точки зрения, — пишет Карелл, — кавалеристская атака была абсолютно бессмысленной…» Но атака эта показала, с какой решимостью советское командование стремится во что бы то ни стало не допустить немецкого агрессора в свою столицу.

Наступление немцев продолжалось. Вторая танковая дивизия генерал‑лейтенанта Фейельса прорвалась через речку Лама и обошла Клин с юга. 23 ноября с запада к Солнечногорску прорвалась штурмовая группа 3‑го танкового полка. 24 ноября пал Клин. На следующий день полковник Родт захватил деревню Пешки и еще на 9 километров приблизился к Москве.

Двадцать третья потсдамская пехотная дивизия наступала через Икшу на Москву, завязала бои за Красную Поляну. Мотоциклисты 62‑го танково‑саперного батальона, действовавшего в районе Лобни, спокойно проехали, не встречая никакого сопротивления, аж до самых Химок, находящихся в 8 километрах от административной границы Москвы. Так пишет Карелл. Возможно такое?

Увы, так было. Маршал артиллерии В. И. Казаков (в то время начальник артиллерии 16‑й армии) поведал мне о таком эпизоде. Командарм Рокоссовский, он и еще группа офицеров поздно вечером возвращались в штаб.

«Ехали по Ленинградскому шоссе, — рассказывал Василий Иванович. — Оно, по докладам, было под нашим контролем. Неожиданно возле заброшенной деревеньки нас обстреляли из автоматов невесть откуда взявшиеся немцы. Пришлось покинуть машины, уходить задами домиков. Немцы нас не преследовали, но стреляли. Метров через триста выбрались на шоссе. Там уже стояли машины, сумевшие в суматохе пробиться. Помчались к Москве, минут через сорок въехали в нее. Ни разу нас никто не остановил! Не встретился ни один солдат! Мы сейчас же проинформировали штаб фронта, и наши части оседлали шоссе». Вот такое случалось в те дни.

Западнее Вязьмы часть сил Западного фронта оказалась в окружении. Среди них была и 3‑я армия под командованием генерала Якова Крейзера. Умелыми действиями командарм вывел многие части из «котла», выдвинул к Наро‑Фоминску, где задержал продвижение противника. Армия Крейзера принимала активное участие и в декабрьском контрнаступлении Западного фронта. Уже после войны Якову Григорьевичу, второму среди евреев, присвоили звание генерала армии, по западной терминологии — вице‑маршала.

А первым среди евреев, получившим это высокое звание, был Владимир Колпакчи. Он тоже участник Московской битвы — заместитель командующего 4‑й Ударной армии Калининского фронта. Герой Советского Союза Владимир Яковлевич Колпакчи закончил войну в Берлине.

Немцам удалось захватить мосты через канал Москва—Волга. К востоку от него оборонительных рубежей почти не было. Второй батальон 304‑го немецкого пехотного полка майора Рейхмана взял Горки. До Москвы оставалось 20 километров, до Кремля 30.

29 ноября 1941 года начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии Франц Гальдер отмечает в своем военном дневнике о возросшем сопротивлении советских частей на подступах к Москве, подтягивании новых сил.

Анализ обстановки под Москвой позволил советскому командованию сделать вывод, что немецкие войска уже не выдерживают наших ударов. Ставка приняла решение о контрнаступлении Западного фронта.

Командующий фронтом генерал армии Георгий Жуков доложил Сталину о плане контрнаступления, попросил передать фронту 1‑ю Ударную армию в районе Яхромы и 10‑ю армию в районе Тулы. Поздно вечером 29 ноября Жукову сообщили, что Ставка пошла на это.

 

5 декабря 1941 года пришли в движение соединения Калининского фронта; на другой день войска Западного и Юго‑Западного фронтов ударили по немецким фланговым группировкам, которые должны были замкнуть кольцо окружения вокруг Москвы к востоку от нее. Наступление началось без паузы. Еще 3 декабря вели оборонительные бои, а спустя два дня перешли в наступление. Удалось скрытно сосредоточить на главных направлениях три свежие армии.

На всех участках немцы переходили в контратаки. Генерал‑майор Андрей Семенович Гладилин — в ту пору лейтенант, а сейчас ему 95 (!) — рассказал мне:

«Ночью выгрузились на восточном берегу канала Москва—Волга — бригада прибыла с Урала в 1‑ю Ударную армию. А рано утром стала переправляться по льду через канал и с ходу вступила в бой».

Преодолевая упорное сопротивление, части 30‑й и 1‑й Ударной армий стали охватывать Клин, превращенный немцами в сильный опорный пункт. Задача: окружить гарнизон и принудить его к сдаче.

13 декабря командование Западным фронтом издает приказ командармам Лелюшенко (30‑я армия) и Кузнецову (1‑я Ударная армия). В приказе под грифом «Особо важное» всего три пункта: «1. Приказываю <…> 13.12 завершить полное окружение немцев в районе Клин и пленить их…» Пункт второй предписывал сбрасывать листовки, вести передачи с громкоговорящих устройств, направлять парламентеров, предложив немцам, находящимся в Клину, сдачу, обещав им сохранение жизни. «В противном случае истребить их до единого». И третье: исполнение под личную ответственность командармов. Подписали Жуков, Булганин.

И буквально на следующую ночь немецкие позиции в городе были усыпаны листовками «От русского командования — к немецким войскам, окруженным в Клину». «Немецкие солдаты! Русское командование предлагает вам немедленно сложить оружие и сдаться<…> Русское командование гарантирует вам жизнь <…> Если условия сдачи в плен не будут приняты, то вы, все до единого, будете истреблены».

Германские солдаты в осажденном городе с неподдельным интересом знакомились с листовкой на немецком языке «Приказ войскам Западного фронта». В приказе, подписанном Главным командованием Западного фронта, всего два пункта: «1. Всех немецких солдат, ефрейторов и унтер‑офицеров, сложивших оружие и добровольно отказавшихся драться против частей Красной Армии, немедленно принимать на свою сторону, хорошо накормить, раздетых одеть и, не задерживая, направлять в глубь страны. 2. Настоящий приказ является пропуском через линию фронта русских для неограниченного количества пленных».

Интересна история появления удивительного приказа. Об этом рассказал генерал‑майор Михаил Бурцев, в годы войны он возглавлял отдел (потом управление) спецпропаганды.

«Командующий Западным фронтом Г. К. Жуков приказал подготовить листовку, которая побуждала бы немецких солдат сдаваться. В политуправлении поручили составить текст опытному пропагандисту. Он быстро справился с заданием и отправил текст Жукову. Скоро автора пригласили к командующему фронтом. Георгий Константинович сказал:

— Ваша листовка правильная, но слишком гладкая, литературная. Немецкий солдат привык к коротким чеканным фразам, к официальному языку. — И протянул политработнику листок бумаги: — Вот возьмите, я сам написал…»

Одновременно ночью шла работа над ультиматумом, который должны были вручить коменданту немецкого гарнизона в Клину. Есть две версии подготовки этого уникального документа — первого в истории Отечественной войны. По одной, его составлял командир 29‑й стрелковой бригады 1‑й Ударной армии полковник Михаил Емельянович Ерохин. Ему помогал переводчик Колин — учитель немецкого языка из Нижнего Новгорода (тогда г. Горький). По другим источникам, текст составил член Военного совета 1‑й Ударной армии полковой комиссар Яков Сергеевич Колесов. Никто не знал, каким должен быть этот документ, советоваться не с кем, машинки с немецким шрифтом не было, переписали от руки. Как бы то ни было, текст был готов, советское командование, чтобы избежать ненужных жертв, предложило гарнизону сложить оружие, при этом всем пленным солдатам и офицерам гарантировало жизнь, раненым и обмороженным — оказать медицинскую помощь. На принятие решения давалось два часа. Если капитуляция не произойдет, вся ответственность за гибель немецких военнослужащих и мирных жителей Клина падет на командование германских войск.

Полковник Ерохин подобрал группу парламентеров из бойцов своей бригады. В нее вошли помощник командира роты 310‑го отдельного пулеметного батальона младший лейтенант Владимир Романович Берге, командир отделения того же батальона сержант Дмитрий Самойлович Лямин, красноармеец 1‑го лыжного батальона Евгений Иванович Развадовский.

Они знали, что пойдут без оружия, по открытому полю, не прячась, во весь рост, в самое светлое время. И достаточно одной автоматной очереди, чтобы никогда больше не прятаться.

Стрелять по парламентариям? Да, возможно, это даже вменялось в обязанность своим солдатам немецкими военачальниками. Передо мной приказ главнокомандующего 6‑й немецкой армией, тогда еще генерал‑полковника, Фридриха Вильгельма Паулюса.

Этот «честный немецкий солдат» в конце декабря 1942 года в Сталинграде подписывает приказ, начинающийся словами: «В последнее время русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией и с подчиненными ей частями. Их цель вполне ясна: путем обещаний в ходе переговоров о сдаче в плен надломить нашу волю к сопротивлению… Кто сдастся в плен, тот никогда не увидит своих близких! Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонять, оставлять без ответа, а парламентариев прогонять огнем».

На южной окраине Клина советские и немецкие позиции разделяли 300–400 метров чистого поля. Никаких дорог, почти метровый ровный слой снега. Лишь от полуразрушенного кирпичного завода к немецким окопам вела тропинка, протоптанная немецкими солдатами, когда они три недели назад захватили Клин.

Утро 14 декабря выдалось хмурым, долго не рассветало. Но к полудню стало светло. Несколько часов до этого с советской стороны не стреляли. Немцы насторожились: затишье перед бурей? Но тоже не вели огонь. И вдруг около стены заводика поднялся красноармеец с белым флагом. Что это? Немцы недоумевают: они окружены, листовки призывают их сложить оружие, а тут русские подняли белый флаг. Собираются сдаваться? Через минуту от стены отделились еще двое, и все трое двинулись к немецким позициям.

Первым по тропинке шел, судя по всему, офицер, за ним с белым флагом солдат, замыкал тоже солдат. Все в теплых шинелях, шапках‑ушанках, на руках рукавицы. Вот в таком порядке: Берге, следом Лямин, за ним Развадовский — дошли до немецких позиций. Навстречу вышел офицер. Владимир Берге на чистом немецком сказал, что должен вручить пакет от советского командования коменданту гарнизона. Немец пригласил следовать за ним. Под удивленными взглядами солдат они молча дошли до комендатуры.

Их тотчас проводили к коменданту полковнику Хаузре. Тот быстро прочитал текст, тут же заявил Берге:

— Выполняя волю фюрера, я решительно отклоняю советский ультиматум.

Затем сел к столу и набросал несколько слов ответа командиру 29‑й стрелковой бригады полковнику Ерохину, что, кстати, делать необязательно. Так немецкий комендант подписал смертный приговор тысячам своих солдат.

— Всем нам было не по себе, — рассказывал потом Владимир, — ждали — вот‑вот автоматная очередь, а мы безоружные.

Как и предупреждалось в ультиматуме, начался штурм города. Завершить полное окружение гарнизона не удалось; это позволило немцам часть войск отвести на Высоковск. Но уже 14 декабря 1263‑й стрелковый полк 30‑й армии ворвался в город. Были захвачены пленные, много трофеев. В Клин вошли и части 1‑й Ударной армии.

21 декабря в штабе армии получили «Приказ по войскам Западного фронта за № 0419». На нем стоял гриф «Секретно». Этим приказом командующий фронтом генерал армии Жуков наградил орденами Красного Знамени В. Р. Берге, Д. С. Лямина, Е. Н. Развадовского. «За образцовое выполнение боевых заданий Командования и проявленные при этом доблесть и мужество».

Начальник политотдела 1‑й Ударной армии генерал Ф. Лисицын вспоминал, что в боях на подступах к городу отличился комиссар батальона 29‑й стрелковой бригады Гринберг. Новый военком все время находился на передовой. Генерал был рад, что комиссар оправдал их доверие.

Я проштудировал военные дневники командующего группой армий «Центр» фельдмаршала Федора фон Бока и начальника Генштаба сухопутных сил Германии Франца Гальдера и не нашел в них ни слова об ультиматуме коменданту Клина. Зная педантичность немцев в подобных делах, трудно себе представить, чтобы высокое начальство не получило об этом информацию.

Почему вспомнил о пленных? Работая над этой статьей, обратил внимание на то, что германские источники — будь то мемуары, документы, какие‑то свидетельства — не упоминают о клинском ультиматуме. Известно, что немцы и спустя много лет после окончания войны очень болезненно воспринимали публикации о зверствах, грабежах, вообще о преступлениях немецких вояк, геноциде целых народов. В этих публикациях они, вояки всех рангов и званий, показывались не рыцарями, как рисовал их Геббельс, а мародерами, убийцами, преступниками.

Казалось бы, история с тем ультиматумом дает повод защитникам «кристально чистого немецкого мундира» для утверждения обратного: дескать, убеждайтесь — немецкие офицеры не преступники, а благородные воины, не отдали своих парней в ужасные сибирские лагеря! Гордитесь такими командирами!

Может, и отдавали, но у этой медали есть оборотная сторона. Оборона окруженного Клина, по некоторым данным, унесла жизни 15 тыс. солдат и офицеров. Пятнадцать тысяч немецких семей получили официальные извещения о том, где и когда погиб их сын, отец, брат. И вот спустя много лет родные и близкие узнают, что те солдаты могли остаться живыми и вернуться домой, если бы немецкое командование приняло тогда условия ультиматума. В очередной раз померк бы образ немецкого офицера Второй мировой войны.

Неоднозначная реакция на ультиматум в декабре 1941 года заставила взглянуть на проблему шире. По данным статистического исследования «Россия и СССР в войнах ХХ века» (под редакцией генерал‑полковника Г. Ф. Кривошеева, 2001), в советском плену оказалось 3 777 290 военнослужащих Германии и стран ее союзников. Больше всего немцев, но много и венгров, румын, итальянцев. 2 352 671 немецкий военнопленный вернулся домой. Это составило 86,1%. Умерли в плену 381 067 человек — 13,9%. Кто‑то заметит: 382 тыс. — немалая цифра. Согласен. Но она не идет ни в какое сравнение с числом советских военнопленных, погибших в немецких лагерях. 4 млн 559 тыс. красноармейцев томились в немецком плену в ужасающих условиях. Из них вернулись на родину лишь 1 млн 836 тыс. человек, т. е. 40%. Около 2,5 млн человек погибли в немецких лагерях, более 180 тыс. эмигрировали в другие страны или вернулись, так сказать, самостоятельно, т. е. обходя сборные пункты.

Вот так строчка из ультиматума, который Владимир Берге предъявил немецкому коменданту Клина, привела к этому обобщению.

 

Неожиданно события вокруг Клина приобрели, скажем так, международный характер. В эти дни в Москве находился министр иностранных дел Великобритании, будущий премьер‑министр страны Антони Иден. 13 декабря гостя познакомили с сообщением Совинформбюро о провале немецких планов захвата Москвы, и он высказал пожелание посетить места боев.

15 декабря к зданию комендатуры Клина подошла колонна легковых машин — Иден, сопровождавшие его лица, много английских корреспондентов с кино‑ и фотокамерами. После беседы с командирами гости отправились по городу. Увиденное произвело на них впечатление: на дорогах и обочинах сотни германских подбитых автомашин, орудий, танков, трупы немецких солдат. То и дело попадались группы пленных, бои шли совсем рядом, 29‑я бригада сражалась всего в 9 километрах от города. Иден пытался говорить с пленными. Куда там! Оборванные, дрожащие от страха и холода, они твердили одно: «Гитлер капут!»

Не знаю, что министр докладывал об увиденном премьеру Черчиллю, но наверняка эта поездка в Клин убедила союзников в том, что СССР безусловно будет продолжать борьбу до победы. И что она, несомненно, придет. Летом 1942 года Иден подписывает соглашение с нашей страной о военном сотрудничестве.

Осталось мало свидетельств, о чем беседовали советские командиры и англичане в клинской комендатуре. Полагаю, гостям сказали, что именно здесь советские парламентеры вручили немцам ультиматум. И наверняка назвали имена.

При сборе материалов для этой статьи я столкнулся с тем, что в разных источниках по‑разному пишутся фамилии, звания и пр. Так, почти все мемуаристы указывают: лейтенант Берг. А то и вовсе — Вергер.

В Центральном архиве Минобороны (ЦАМО) внимательно отнеслись к нашему запросу, в разных папках находили какие‑то отдельные документы, но составили «Историческую справку». В ней читаем: «Лейтенант Вергер» (фамилия, воинское звание так в документе, инициалы не раскрыты). А в официальных документах значится: тогда он был младшим лейтенантом, а фамилия его Берге. Фамилия красноармейца во всех такая: Разводовский, через «о». В приказе Жукова о награждении — Развадовский. Но в этом же приказе читаем: он боец 1‑го личного батальона 29‑й стрелковой бригады. Долго не мог выяснить, что это такое —«личный батальон». И в Центральном архиве Минобороны, и в Министерстве обороны заявили, что таких подразделений в Красной Армии не было. В одной из статей натолкнулся: боец лыжного батальона… Вот как! Конечно лыжного, а не личного!

Очень огорчил ответ ЦАМО: «Личного дела, учетно‑послужной карточки Берге В. Р., а также других документов 310 пулеметного полка, журнала боевых действий 310 пулеметного батальона, 29 стрелковой бригады на хранении в ЦАМО РФ нет».

Язык не поворачивается бросить упрек командирам тех подразделений. Немец на расстоянии артиллерийского выстрела от Москвы, какие тут подробности… На Курской дуге — а это лето 1943 года — я был комсоргом роты, выпустил несколько «Боевых листков». Ни одного не сохранилось. А отступал — всего‑то 30 километров.

Пришлось буквально по строчкам собирать материалы о Владимире Романовиче Берге. Не буду перечислять десятки фамилий, учреждений, хоть как‑то причастных к этим поискам. С помощью ЦАМО удалось раздобыть весьма скудные сведения о первом советском парламентере.

Владимир Романович Берге родился в 1912 году. Стало быть, в дни Московской битвы ему было 29 лет. Где он жил, учился или работал в Москве, установить не удалось. Лишь узнал, что призван Октябрьским райвоенкоматом. Судя по ведомостям денежного содержания офицерского состава 310‑го отдельного пулеметного батальона, он в нем значился с ноября 1941 года по январь 1942‑го. Батальон входил в состав 29‑й стрелковой бригады до 5 января 1942‑го, затем переброшен на Северо‑Западный фронт в состав 44‑й отдельной стрелковой бригады. Владимир был командиром взвода, помощником командира роты. Ему присвоили звание «лейтенант».

А в марте 1942 года Берге уже старший лейтенант и командир роты противотанковых ружей. В этом качестве 25 марта принял последний бой под Старой Руссой, похоронен в деревне Свинухово. Учетно‑послужной карточки нет, но в архиве обнаружилась страничка такой карточки, в ней звание, должность лейтенанта В. Р. Берге, отметка, что награжден орденом Красного Знамени. В графе «за что награжден» лаконичная запись: «За бои с германским ФАШИЗМОМ». Так в оригинале — прописными буквами. И штамп: «награда вручена».

К сожалению, никого из родственников Владимира Романовича разыскать не удалось. Отдел адресно‑справочной работы и информационных ресурсов Управления Федеральной миграционной службы по г. Москве на мой запрос ответил, что архивными сведениями не располагает и что УФМС России по г. Москве не является компетентным органом по вопросам установления (наличия) родственных связей граждан.

Вот поэтому редакция и автор обращаются к читателям: если вы располагаете какими‑либо сведениями о В. Р. Берге, вам известны адреса или телефоны его родных и близких, сообщите нам. О героях Великой Отечественной войны мы должны знать много полнее. Поиски Д. Лямина и Е. Развадовского и вовсе оказались безрезультатными. Только в одной книжице прочитал: оба погибли под Москвой. Где, когда, как? Увы, никаких подробностей. Надеемся и в этом на вашу помощь.

Невероятно жаль, что не сохранились архивы пулеметного батальона, стрелковой бригады, записи участников тех событий. А сколько самих участников дожило до наших дней? Председатель Совета ветеранов 1‑й Ударной армии Ефим Аркадьевич Гуманов сообщил, что у него на учете состоят 14 человек. Я переспросил: 14 тысяч? Он ответил: четырнадцать человек. Из них только один воевал под Москвой.

Формирование такого крупного соединения, как армия (а это 50–60 тыс. бойцов, тысячи единиц боевой техники, десятки, а то и сотни различных служб), в нормальных условиях занимает не один месяц. А под Москвой в те дни счет шел даже не на сутки, а на часы. Не до записей было.

Честно говоря, была надежда на немецкие архивы. С помощью друзей, живущих в Германии, послал запросы. Представлялось, что немцы в подобных делах более аккуратны и педантичны. И такой совсем не рядовой эпизод, думалось, должен оставить документальный след. Увы, четкого ответа, есть ли какие‑то документы, я не получил.

Серьезный исследователь участия евреев в Великой Отечественной войне Федор Давыдович Свердлов обнаружил в архивах 1‑й Ударной армии приветствие командарма генерал‑лейтенанта В. И. Кузнецова лейтенанту Берге В. Р. с награждением орденом Красного Знамени. (В некоторых документах и статьях тоже фамилия первого парламентера указывалась без буквы «е» на конце — Берг.) У исследователя не было сомнений, что он еврей. В тех же архивах командарма есть представление к наградам командиров и красноармейцев. Среди них упоминаются лейтенанты Исаак Борок, лейтенант Ханан Зихерман, рядовой Головчинер.

По подсчетам Ф. Свердлова, только указами за первые дни декабрьского контрнаступления под Москвой орденами Красного Знамени были награждены 45 командиров и бойцов‑евреев, орденами Красной Звезды — 116 евреев, боевыми медалями — более 300.