Целебная сила шуток
Материал любезно предоставлен Tablet
Когда моему отцу было пятьдесят, его сбил пьяный водитель. Отец сильно пострадал, был буквально опгерисн — разодран в клочья, — и ему пришлось семь месяцев пролежать в ортопедической клинике на Манхэттене.
Одна нога в стержнях и спицах аппарата Хоффмана, другая подвешена к потолку, как на карикатурах, — таким видели отца навещавшие его друзья. И что же они делали? Потчевали его анекдотами. «Знаешь, что такое сионизм? — спрашивали они. — Это когда два богатых еврея собираются вместе и посылают третьего в Израиль». А вот еще: «Какую сумму их друг должен потратить на благотворительность — ни в чем другом двум евреям к соглашению не прийти». Потом обычно следовал вопрос: «Больно, реб Хаим?» А отец отвечал: «Только когда смеюсь». Он почему‑то находил это смешным, его опушенные густыми ресницами веки дергались, и он так сильно жмурился, что у него начинали течь слезы.
В современной клинике к услугам искалеченного пациента имеется великое множество врачей и специалистов. Там были хирурги‑ортопеды, пластические хирурги, неврологи, урологи, инфекционисты. Вереницы этих кочевников от медицины круглосуточно тянулись через палату отца. Я часто оставался на ночь рядом с ним и видел это собственными глазами.
Славные ребята были эти врачи, ассимилированные евреи. Жили они в престижных районах и в Уэстчестере, но, как и отец, были родом из Бронкса и посещали там Школу Девитта Клинтона, Школу науки или другие подобные заведения. Но вот на что я обратил внимание. Осматривая отца, они непременно шутили, причем шутки их были вполне еврейские. В них обычно шла речь о раввине, или о попавшем впросак чудотворце, или о каких‑то чисто еврейских слабостях, или о сделках, которые люди заключают со своими богами. Один врач, пластический хирург Лестер Сильвер, человек широкой души и великого ума, неизменно сопровождал осмотр пациента шутками, нередко упоминал туманные талмудические детали, странные алахические правила и тому подобное, то и дело вставлял словечко на идише.
Один из докторов рассказал такой анекдот. Некоему раввину приспичило порвать со своей синагогой. В конце концов он садится в самолет, летит в Париж и поселяется в «Рице». На следующий день, погуляв по городу, он идет обедать в модный ресторан и заказывает молочного поросенка с большим сочным яблоком в пасти. У раввина уже текут слюни, когда официант приносит заказ. И тут как гром среди ясного неба возникает староста синагоги со своей свитой. «Ребе, ребе, что вы здесь делаете? Неужто вы нас предали?» — вопрошают они, указывая на поросенка. Раввин в ответ недоуменно пожимает плечами: «Вы только посмотрите, как эти французские дурни испортили печеное яблоко!»
Эти еврейские врачи, важные‑преважные, под завязку увешанные дипломами и прочими регалиями, никак не могли удержаться от шуток. Покойный Герман Роббинс, заведующий отделением ортопедической хирургии, приступая к операции — а оперировали моего отца 13 часов, — взял в руку медицинскую пилу и обратился к коллегам: «Ну, ребе, ломир махн амойци (“произнесем благословение над хлебом”)?» Отец помнил, что слышал это слово в слово, хотя уже лежал под наркозом.
Помимо постоянных шуток врачей я обратил внимание и вот на что: медсестры не были еврейками. По большей части это были католички, филиппинки. Преданные делу, строгие и серьезные. Они исповедовались отцу, хотя он и был священнослужителем другой конфессии. Но, в отличие от еврейских врачей, эти сестры никогда не рассказывали отцу анекдотов.
Что особенного можно сказать о евреях и анекдотах? Что особенного в еврейских анекдотах? Чем еврейские анекдоты отличаются от всех других? Сам Фрейд немало написал об анекдотах. Он даже собрал коллекцию еврейского юмора, которую неизвестно по какой причине сжег в 1905 году, как свидетельствует немецко‑еврейский психоаналитик Эгон Фабиан.
Фрейд считал, что в основе шутки — триумф нарциссизма, отстаивание своего «я», утверждение непреодолимой стойкости маленькой личности. Таким образом, еврейский юмор — это духовный продукт Восточной Европы. Весьма вероятно, что противоречия между процессом общего освобождения, с одной стороны, и антисемитизмом — с другой, вылились в конфликт. С одной стороны, в еврее глубоко укоренена внутренняя преданность культуре Талмуда и раввинистической традиции. С другой — современный еврей может открыто отвергать Талмуд как интеллектуально неприемлемый.
Приехав в Америку, представители «избранного» народа, привыкшие к гонениям и изолированной жизни в гетто, неожиданно для себя оказались желанными членами общества — но при одном условии, пусть и прямо не высказанном: им придется отказаться от соблюдения традиции, которая некогда объединила еврейский народ. Этой ценой были открыты шлюзы, и члены угнетенного племени устремились во все профессии и виды деятельности. И именно здесь, в Америке, за последнюю сотню лет появились все эти знаменитые еврейские комики — от Милтона Берла до Билли Кристала, от Бадди Хэкетта до Родни Дейнджерфилда, от Хенни Янгмена до Мела Брукса.
А мишенью еврейских шуток становится сам еврей, вот в чем ирония. Полюбуйтесь‑ка! Я весь из себя такой знаменитый доктор‑шмоктор с Парк‑авеню — а все еще копаюсь в талмудической псевдологике. Мы можем охотиться с монаршими особами — и при этом есть шмальц и чолнт и носить под мышками все эти толстенные книги.
Отец рассказал мне такой анекдот и клялся, что в нем все — чистая правда. Паренек из Бронкса участвовал в Арденнской операции в рядах армии генерала Паттона. Сидя в холодном окопе, он пишет маме: «Вокруг падают бомбы и свистят пули, рядом с нами рвутся снаряды. В соседний окоп угодил 88‑миллиметровый снаряд — троих разорвало в клочья, а парень рядом со мной потерял руку».
Мама отвечает: «Гершл, посылаю тебе колбасу, но предупреждаю: что бы там ни было между Паттоном и немцами, как бы они ни лаялись, не вмешивайся. Не давай себя впутать. Тебя все это не касается!»
Это шутка исключительно для еврейских ушей, больше того — для самого этого еврея, простодушного добропорядочного славного паренька, и его властной, влезающей во все печенки еврейской мамаши. Эта пара, еврейский сынок и его мама, всегда сами по себе, посторонние. По иронии здесь они «настаивают» на своем статусе чужаков, на пассивности непричастных, хотя мама и пытается управлять миром со своей кухни.
В какой‑то момент, когда отец уже выздоравливал, в ортопедической клинике появился пожилой чудаковатый еврей из Нижнего Ист‑Сайда, державший бет гевант — магазин постельного белья — на Аллен‑стрит: внушительный перстень на мизинце, круглое лицо, золотые зубы и тонкий голосок. В шабат он обычно проделывал путь от Нижнего Ист‑Сайда до больницы на Семнадцатой улице, чтобы навестить пациентов. Отцу он нравился. Он купил отцу книгу на идише: сборник анекдотов Гершеле Острополера — это был всем известный бадхен, шутник и балагур, живший в прежние времена в Польше.
Отец попросил меня почитать ему на идише. Дело было в шабат, мы вдвоем помолились в его палате. Нас ожидала субботняя трапеза: бутылочка виноградного сока для кидуша и бутерброд с копченой говядиной из старого кошерного ресторана «Шмулка Бернстайнз». Тайком пронес я в больницу еще и банку ледяного «Хайнекена», любимого пива отца.
Нем аройс дос шпас бихл. «Достань‑ка эту книгу с анекдотами», — велел отец. Суббота, часов около одиннадцати. Зимнее солнце льется в широкие окна. В такие моменты и в больничной палате не так уж плохо. Тепло и солнечно, как в обычной комнате. Настроение приподнятое. Из окон виден весь город. Лейн, лейн, говорит отец, «читай, читай».
Вот один из анекдотов Острополера. Приезжает в местечко человек, и ему как гостю оказывают честь: вызывают к Торе шестым из тех семи, кто удостаивается такой чести каждую субботу во время чтения Торы. Не оценив проявленного к нему уважения, гость набрасывается на синагогального служку: «Почему меня не вызвали первым? В моем местечке шестыми вызывают собак!» Служка в карман за словом не полез: «Вот и мы поступаем так же!»
Множество анекдотов, которыми мы делились, относились к жизни иммигрантов. Рожденный в Америке, я тем не менее всегда чувствовал себя иммигрантом. Ешиве‑бохер и сын раввина, я считал себя безнадежным невеждой. Я помнил горстку бесполезных историй, с грехом пополам владел далекой от жизни культурой и находился в до странности близких отношениях с отцом, а это исключало общение с теми, к кому меня больше всего влекло: с женщинами и неевреями. Эйнзамкайт — одиночество молодого человека! Эти шутки мне нравились: ведь я сам был героем такого — а возможно, и более смешного — анекдота. Одинокий юноша! У меня, в отличие от врачей моего отца, не было утешения в виде «успеха».
Чуть ли не месяц я переваривал эти шутки, пока не усвоил их полностью и они не срослись со мной. Пусть не сразу, но я осознал, что способность чувствовать одиночество и отчужденность может быть великим даром — и действительно, дар этот стал моим величайшим достоянием. Цель шутки, говорил Фрейд, состоит в том, чтобы связать самого человека (а равно и других) с потайными областями его личности, позволить ему соприкоснуться со своим неизведанным «я».
Не исключено, что есть такие физически или психически пострадавшие люди, которых может исцелить только шутка. Так случилось с моим отцом, и так случилось со мной.
Отец был в буквальном смысле исцелен рассказанными к месту анекдотами и своей необычайной расположенностью к тем людям, которые эти анекдоты рассказывали. Он смеялся вместе с врачами, даже когда испытывал страшную боль. Они словно изливали еврейскую душу на его раны, а глубокие раны на бедре в свою очередь служили воротами, через которые входил в него их нежный еврейский дух.
Один из докторов рассказал отцу такой анекдот. Раввин перед субботней молитвой одалживает у богатого члена общины 50 тыс. долларов — и затем сразу же возвращает долг. «Для чего вам понадобились деньги, ребе?» — спросил заимодавец. «Ни для чего, — ответил раввин. — Просто с деньгами в кармане я мелю языком гораздо убедительнее».
День за днем слушая все эти шутки, я уже не приходил в отчаяние от своего юношеского чувства «безнадежности». Оглядываясь назад, можно сказать, что в то время я себя презирал. Ну как неуклюжий сынок раввина мог добиться успеха в жизни? Но когда я слышал, как люди, осиянные «американским успехом», без устали прибегают к чему‑то глубоко в них внедренному и делятся этим, то чувствовал, что столкнулся с чем‑то, не имеющим цены.
В этих еврейских шутках и прибаутках соприкоснулись духовные миры отца, его врачей — да и мой тоже. Их мешанина помогает нам поддерживать друг друга и сплачиваться перед лицом страшных угроз. Эти воспоминания, шутки, анекдоты стали в моем сознании плодородной почвой для проецирования, переноса, проективного самоотождествления, контрпереноса — всех понятий психоанализа, которые стали для меня (я и сам занимаюсь врачеванием) средством зарабатывать хлеб свой насущный. 
Оригинальная публикация: The Healing Power of Jokes
Веселый человек всегда прав
Три раввина в одной лодке
