В  нашем доме всегда не хватало мебели. В кабинете отца были только книги.  В  спальне две кровати — и все. В чулане у матери не было никакой провизии. Она покупала  еды лишь на один день и не больше, потому что часто денег не хватало. В домах соседей я видел картины на стенах, ковры, медные чаши, лампы, статуэтки. Но в нашем доме, доме раввина, на такие излишества смотрели косо. О картинах и статуэтках не было и речи — мои родители считали наличие таких вещей в доме идолопоклонством. Я помню, что однажды поменялся с одним мальчиком Пятикнижием, потому что у него на титульном листе был нарисован Моисей со скрижалями и Аарон в мантии жреца с пластинкой на груди. Мама увидела и нахмурилась. Показала книгу отцу. Отец заявил, что запрещено иметь картинки в священной книге. Он процитировал заповедь: «Не делай никаких образов или подобий».

В этой крепости иудейского пуританства, где тело считалось лишь придатком души, праздник Пурим представлял собой роскошь.

Все соседи посылали шалахмонос — подарки на Пурим. К концу дня появлялись посланцы. Они приносили вино, мед, апельсины, пироги и порожные. Один щедрый человек прислал коробку сардин, другой копченую семгу, третий — кисло-сладкую рыбу. Приносили бережно завернутые в материю яблоки, финики, инжир — все, что можно вообразить. Стол ломился от деликатесов. Потом приходили ряженые в масках, в шлемах, с картонными щитами и мечами, покрытыми золотой и серебряной бумагой. Для меня это был чудесный день. Но родителям подобное расточительство не нравилось. Однажды некий богач прислал английский эль. Отец посмотрел на бутылку с цветастой наклейкой и вздохнул. На наклейке был краснорожий тип со светлыми усами, в шляпе с пером. В хмельных глазах его было языческое веселье. Отец тихо сказал: — Сколько мыслей и энергии тратится на эту мирскую суету!

Позднее, вечером, отец угощал хасидов вином. Варшавских пирожков мы не ели, потому что сомневались, добросовестно ли соблюдают варшавские евреи правила приготовления пищи. Кто его знает, не испечены ли пирожки на курином жиру, а тогда их нельзя есть вместе с молочными блюдами.

От ряженых тоже быстро избавлялись, потому что маски и пение отдавали театром, а театр — треф, нечистое! В нашем доме «мирское» само по себе было треф. Много лет прошло, прежде чем я стал понимать, сколько смысла было в таком взгляде.

Но Крохмальная не желала замечать таких мыслей. Для Крохмальной Пурим был большим карнавалом, улицы полны масок и гонцов с подарками. Они пахли корицей, шафраном, шоколадом, свежеиспеченным пирогом и всевозможными сладостями, названия которых я не знаю. В кондитерских продавались булочки в форме царя Артаксеркса, нечестивого Амана, евнуха Харбоны, царицы Вашти и Вайзафы, десятого сына Амана. Хорошо было откусить Аману ногу или проглотить голову царицы Эсфири. Сорванцы весело шумели, презирая Аманов всех веков.

Среди помолвленных и тех парней и девушек, который «ходили вместе», обмениваться подарками было обязательно. Это входило в обычаи Пурима. Но из-за одного такого подарка возник спор, чуть не приведший к Дин Торе в нашем доме. Юноша послал своей нареченной серебряную коробочку, но когда та открыла ее — в присутствии сестер и подруг, нетерпеливо ожидающих подарка, — там оказалась дохлая мышь! Девушка испустила нечеловеческий вопль и упала в обморок. Остальные тоже заголосили. Невесту привели в чувство компрессами с холодной водой и уксусом, а подруги напрягали мозги, чтобы отомстить. Сама будущая невеста знала причину возмутительного поступка. За несколько дней до этого они поссорились. После долгих споров девушки придумали месть: в ответ на дохлую мышь ему послали пирог, начиненный отбросами. Пекарь был с ними в сговоре. Девушки с Крохмальной рассматривали этот конфликт как войну полов, и в тот Пурим было над чем посмеяться. Самое странное то, что юноша, совершив столь ужасное дело, не ожидал возмездия и опешил не меньше, чем его нареченная. Девушки Крохмальной всегда были хохотушками. Часто слышался такой дикий смех, что можно было подумать о сумасшедшем доме. На сей раз прыскала и хохотала вся улица из конца в конец. Но и юношу на праздничной трапезе окружали друзья, которые помогали ему и подстрекали его.

Да, этот Пурим был веселым. Но на следующее утро все протрезвились, и воюющие кланы пришли к нам. На Дин Тору! Комнаты наполнились народом. «Невеста» привела свою семью и подруг. «Жениха» сопровождали родственники и друзья. Все, поднимаясь по лестнице, орали и продолжали орать еще полчаса или больше, а отцу надо было выяснить, кто обвиняет, кто защищается, и о чем весь этот шум. Но пока они кричали, стонали, изрыгали проклятия и оскорбления, отец спокойно изучал книгу. Он знал, что рано или поздно они успокоятся, в конце концов, евреи не бандиты. Пока что, чтобы не тратить время зря, он хотел выяснить, что подразумевает рабби Шмуэль-Элеэзер Эдельс, Мааршо, в комментарии: «…И можно также сказать, что…»

Я был в комнате и скоро узнал все о деле. Я внимательно слушал каждое оскорбление, каждое проклятие. Сорились, пикировались, но время от времени кто-нибудь отваживался сказать что-то успокоительное, напомнить, что глупо из-за дурачества расстраивать свадьбу. Однако, другие перечисляли грехи прошлые. То люди свирепели, то через минуту музыка менялась, и они были полны дружелюбия и учтивости. С самого детства я заметил, что у большинства людей лишь один шаг от грубости к «утонченности», от побоев к поцелуям. То плюют в лицо, то сейчас же осыпают милостями.

Когда каждый охрип, и они стихли, кто-то наконец рассказал отцу историю. Отец был потрясен.

— Позор! Как можно делать такое?! Это нарушение Закона! «Не оскверняйте душ ваших»…

Отец сразу стал цитировать множество стихов из Библии и законов. Он говорил, что, во-первых, это нечестиво, во-вторых, отвратительно, в-третьих, такие действия ведут к ярости, сплетням, клевете, раздору, Бог знает к чему! Это также опасно, ибо жертва, обессиленная рвотой, может серьезно заболеть. А осквернение пищи, созданной Господом, чтобы утолять голод, пищи, которую надо благословлять, — само по себе кощунство. Отец вспомнил о мудреце, говорившем, что заслужил долгую жизнь только потому, что никогда не оставлял на земле крошек. Он напомнил, что для того, чтобы испечь пирог, кто-то должен был пахать и сеять, а потом небо посылало дождь и росу. То, что из сгнившего в земле семени произрастает колос — не пустяки! Все мудрецы мира вместе не могут создать такой колос. А тут, вместо того, чтобы благодарить и прославлять Создателя за Его щедрость, люди берут Его дар и используют против ближних — оскверняют то, что Он создал.

Теперь там, где был гвалт, воцарилось молчание. Женщины утирали глаза фартуками. Мужчины опустили головы. Девушки скромно потупили глаза. После речи отца уже не заговаривали о Дин Торе. Тора говорила устами отца, и все понимали, что каждое слово справедливо. Я часто видел, как отец простыми словами выводил на свет Божий мелочность, суету, тщеславие, глупую злость и самодовольство.

После отцовского увещания будущие жених и невеста помирились. Матери, которые только что осыпали друг друга оскорблениями, теперь обнимались. Уже опять говорили о дне свадьбы. Отцу не заплатили ничего, так как Дин Торы не было. Его мягкие упреки причинили нам ущерб. Тем не менее, несколько недель между Пуримом и Песахом мы относительно благоденствовали. Помимо деликатесов нам посылали кто рубль, кто полтинник. А вскоре начиналась предпасхальная продажа дрожжевого хлеба.

Когда кабинет опустел, отец подозвал меня и предостерег — вот что может случиться с тем, кто не читает Торы, а занят лишь суетой мирской.

В следующую субботу, после чолнта, субботнего мясного, я вышел на балкон. Было тепло. Снег давно растаял. По канавам бежали ручейки, отражавшие синеву неба и золото солнца. Юные пары начали субботние прогулки по Крохмальной. Внезапно мимо прошли те двое, что посылали друг другу ужасные подарки. Они шли рука в руке, оживленно болтали, смеялись. Парень с девушкой повздорили — что особенного? Я стоял на балконе в шелковом лапсердаке и бархатной шапочке и смотрел. Как огромен мир, как много разных людей и странных событий! И как высоко небо над крышами! И как глубока земля под фундаментом! И почему мужчина и женщина любят друг друга? И где Бог, который постоянно вещает в нашем доме? Я был поражен, восхищен, очарован. Я чувствовал, что должен решить эту загадку, один, собственным разумением.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 40)