Я встретил его возле банка, где я получал деньги по чеку от еврейской газеты. Я был молодым писателем, а он, назовем его Макс Блендевер, был видным сионистом в Варшаве и советником в ратуше. Он поссорился с основной сионистской группой, стал вождем экстремистов, называвших себя ревизионистами. Я узнал его по фотографиям в еврейской печати. Среднего роста, плечистый, большеголовый, скуластый, с густыми бровями. Я заметил, что политиканы любят отращивать брови, вероятнее всего, чтобы казаться мужественнее или прятать хитрые глаза. Макс Блендевер славился боевым духом. В ратуше он здорово нападал на антисемитов. Врагами его были не только иноверцы, но и евреи, считавшие Макса слишком горячим, а его атаки — приносящими вред.

Как правило, я никогда не останавливаю человека на улице, тем более — знаменитого. Но недавно я узнал, что его жена, Карола, погибла в автомобильной катастрофе. Я никогда ее не видел, но она послала мне новогоднюю открытку и бутылку вина к Рош а-шана. Подарок прибыл на адрес газеты, где я читал гранки. Это было совершенно неожиданно. Была ли Карола Блендевер идишисткой? Читала ли мои статьи в газетенках, у которых было несколько сот читателей? Насколько я знал, жены сионистских вождей большей частью наполовину ассимилированы. Я хотел послать овдовевшему супругу сочувственное письмо, но не послал. Он казался мне слишком надменным. Я подумал, что нам, евреям, следует понять, что в любой стране мы являемся меньшинством, и вести себя соответственно.

Но теперь, встретившись лицом к лицу, я подошел к нему и сказал:

— Вы меня не знаете, но я знаю вас. Я…

— Я вас знаю, я о вас слышал, — ответил Макс Блендевер, вынул изо рта сигару, протянул руку и сильно потряс мою. — Моя покойная жена однажды упомянула вас. Кроме того, хотя я за иврит, не за идиш, но покупаю книги и газеты на идише. Время от времени мне их посылают. Вы куда направляетесь? Может быть, пройдем немного вместе? Вы, конечно, слышали о несчастье с моей женой?

— Да. Мне ужасно жаль. Я получил от нее подарок. Я не мог понять, где она слышала обо мне, и чем я заслужил его.

Макс Блендевер шел так быстро, что я еле поспевал за ним, но внезапно он остановился.

— Подарок, хм? Что за подарок?

— Бутылка вина.

На его лице появилось нечто вроде досадливой улыбки. Он смерил меня взглядом с головы до ног.

— Не только вы получили, — сказал он. — У людей есть разные страсти. Кто курит опиум, кто гашиш. Есть и такие, кто больше всего любят охотиться в лесах на волков и медведей. У моей Каролы, мир ее праху, была страсть — посылать подарки. Я был беден, когда женился, а она — дочь богача. Получила кругленькую сумму в приданое и потратила все на подарки.

Некоторое время мы шли молча. Шаги у Макса Блендевера были огромные. На Маршалковской он, оглядевшись, сказал:

Раз уж я начал говорить о ней, не хотите ли зайти со мною выпить чашечку кофе?

— Это для меня честь и удовольствие, — ответил я.

— Какая там честь? Каждый из нас делает свое, прав он или нет. Бог, если Он существует, рассудит нас. А если Его нет, очень плохо. Не хотите кофе, можете взять чай, какао, что предпочитаете. Я люблю черный кофе без сахара и сливок.

Мы пошли в кафе, оно было полупустым — середина дня. Официант подошел сразу. Макс Блендевер заказал себе черный кофе и чай с лимоном для меня.

Он снова зажег сигару и сказал:

—  Поскольку вы беллетрист или хотите стать им, вас должен интересовать характер людей и их идиосинкразии. Я всегда знал, что существуют различные типы филантропов. Американские миллионеры швыряют состояния на самые странные вещи. Одна миллионерша в Чикаго, старая дева, оставила два миллиона своему пуделю. Но страсть моей Каролы посылать подарки, часто совершенно незнакомым людям, была для меня чем-то новым. Она никогда не говорила мне о самих этих людях, хотя о подарках упоминала. Я думал, что богатые женщины всегда так ведут себя. Считают, что каждое чувство должно быть выражено конкретно. У меня было мало опыта в обращении с так называемым прекрасным полом, и я не вмешивался. Вы видите перед собой человека, у которого кроме законной жены никогда не было женщины. Любовные интриги казались мне пустой тратой времени. У меня была иллюзия, что все самки более или менее одинаковы.

— Если б у меня была такая иллюзия!

— Моя настоящая страсть — политика. Это началось, когда я был еще мальчиком. Я с детства слышал, как евреи жалуются на свою судьбу — жить в изгнании. Я подумал, что может выйти из всех этих причитаний и вздохов? Почему бы не сделать что-нибудь? И так вот я стал таким, какой я есть. Отец учил меня, что еврей должен склоняться перед насилием и подставлять другую щеку. Мне это казалось чистым вздором.

Но вернемся к моему рассказу. Может быть, вы даже напишете об этом когда-нибудь. Но не упоминайте мое имя.

— Конечно.

— Да, так вот, о моей жене. У меня, как говорится, был один Бог и одна жена. Я любил ее и считал, что она меня тоже любит. Конечно, у нее также была мания покупать. Чтобы сделать подарок, надо сперва купить его. Иногда мне кажется, что страстью номер один у нее было стремление покупать. Прогулки с ней всегда превращались в разглядывание витрин. Однажды мы оказались рядом с католическим кладбищем в Повазеке и миновали магазин похоронных принадлежностей, и, конечно, она остановилась посмотреть.

Я спросил ее: «Хочешь купить гроб? Ты ведь знаешь, что евреи не хоронят в гробах, во всяком случае, здесь, в Польше».

Но ее нельзя было оторвать от витрины. Я рассказываю это, чтобы показать вам, как неотвязчива была ее мания. А о страсти делать подарки я узнал позже. Давайте покороче…

Каждый год она посылала подарки сотням мужчин, женщин и детей. Только ждала предлога, чтобы отпраздновать какое-нибудь событие, праздник, день рождения, помолвку, свадьбу, обрезание — что угодно.

Я нашел блокнот, куда она записывала бесчисленных кандидатов и поводы для благодеяний. Она, в сущности, потратила все свое наследство. Как вы понимаете, я часто разъезжал — конгрессы, конференции, бесчисленные партийные собрания. Вы знаете наши еврейские организации. В каждой партии есть фракции, рано или поздно фракции делятся. Здесь, в Варшаве, у нас есть левый политикан, некий доктор Брук, который уже был всем, чем возможно — бундовцем, коммунистом, правым лейбористом-сионистом, левым лейбористом-сионистом, анархистом, сеймистом, территориалистом. Последняя его партия столько раз раскалывалась, что стала фракцией фракции фракции. Острили, что когда теперешние остатки партии соберутся на общее собрание, вместо зала они наймут одноконные дрожки.

Нечего и говорить, что у меня с моим темпераментом и длинным языком врагов хватает. Иначе и быть не могло. Но в последнее время я стал замечать, что враги мои как-то притихли. Даже нападая на меня, они делали это, так сказать, в перчатках. Их нападки были смягчены некоторыми комплиментами. Там и сям они даже указывали на мои достоинства. Что случилось? С чего это они так великодушны? Я удивлялся. Не считают ли меня уже старым, отставшим и, в общем, безвредным? Или сами противники под старость немного цивилизовались? У меня не было времени размышлять. Да, вы догадались! Карола решила, что у меня слишком мало друзей для ее запаса подарков, и стала посылать подарки моим врагам.

Обнаружив это, я поднял скандал. В первый и последний раз я заговорил о разводе. Я понимал, что никто из моих врагов не поверит, что Карола делала это без моего ведома. Все они были убеждены, что волк стал ягненком и решил делать карьеру взятками. Я орал так, что сбежались соседи. Моя жена совершенно разрушила репутацию, созданием которой я занимался всю жизнь. Я был уничтожен. Как это говорится? Тысячи врагов повредят меньше, чем жена, у которой лучшие намерения. Говорю «лучшие намерения» потому, что когда я остыл (сколько можно орать и бить посуду?) и пытался объяснить ей, какая произошла катастрофа, она клялась, что не понимает, из-за чего столько шума…

«Разве так ужасно, если покажешь немного доброй воли? У твоих врагов, в сущности, та же цель, что и у тебя: помочь евреям. Только подход у вас разный», — сказала тогда она.

Дорогой мой юноша, я не знаю, почему поверяю вам все это… До сих пор не рассказывал никому. Поразмыслив, как следует, истерзав свою душу, я примирился с тем, что ущерб нанесен. Что можно сделать? Написать врагам, что жена посылала им подарки, не спросив у меня согласия? Я только стал бы посмешищем. Я решил выполнять свой долг и не обращать внимания на то, что думают или говорят мои враги. Могу только сказать, что из всех ее даров бутылка вина, посланная вам, — самый разумный подарок. Вы — молодой писатель, не имеете отношения к политике. Но послать подарок на Рождество величайшему антисемиту Польши, Адаму Новащинскому, безусловно, граничит с безумием.

— Она так поступила? — спросил я.

— Да, именно. Ирония в том, что этот сумасшедший юдофоб написал ей необычно теплое письмо, где превозносил евреев до небес. Написал примерно так: он ненавидит евреев только потому, что знает, как они умны, как развернули свой интеллект, изучая Талмуд, какие это опасные соперники для наивных и доверчивых поляков, которых им легко перехитрить. Поэтому давайте найдем способ использовать потенциал обоих народов для общего блага всех граждан Польши, и т.д. Как все демагоги, он верил собственной лжи.

— Делать подарки не ново в нашей истории, — сказал я. — Когда Иаков узнал, что брат Исав идет ему навстречу с четырьмя сотнями вооруженных молодцов, он послал подарок, который сегодня почитался бы сокровищем.

— Да! Да! Да! Слабый всегда стремится умилостивить, но это помогает ненадолго, — сказал Макс Блендевер. — Они берут подарок, обнимают вас, целуют, называют братом и вскоре нападают вновь. Истина в том, что Карола делала это не ради евреев, а просто питала страсть к подаркам. Фрейд объяснил бы это с казуистикой, тончайшей, как волос, скорее всего, открыл бы «комплекс подарка». Он со своими учениками обязательно должен разумно обосновать любую странность человеческой натуры. Но в какой чертовой книге сказано, что все можно объяснить? Я считаю, что НИЧЕГО ОБЪЯСНИТЬ НЕЛЬЗЯ!!!

— Я тоже так считаю, — сказал я. —Когда литература вдается чересчур глубоко в объяснения и комментарии, она становится нудной и фальшивой.

— Да, верно, — согласился Макс Блендевер. — Ваш чай остыл. Можно заказать вам горячий?

— Спасибо, нет. Определенно, нет.

— Почему? — спросил Макс Блендевер.

— Это тоже никогда не объяснишь.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 36)