Если в биографии всемирно известной художницы Сони Делоне до сих пор остается немало белых пятен, то биография ее младшего брата, Соломона Штерна, до недавних пор представляла собой белое пятно практически полностью. Известно было лишь единичное упоминание о нем самой Соней в ее вышедшей в 1978 году автобиографии Nous irons vers le soleil , причем она даже не называла его имени. Соня писала, что в 15‑летнем возрасте, после окончания гимназии с золотой медалью, ее наградили книгой по истории восточной философии, которую она «проглотила». Затем последовало увлечение Спинозой и Кантом, но младший брат «зачитал» у нее книгу Канта, чего она ему так и не простила.
Авторы ряда биографий художницы упоминали о том, что она была младшей в семье и имела двух старших братьев. Эта ошибка повторена даже в самой точной на сегодня биографии Делоне, вышедшей к открытию ее персональных выставок в парижском Музее современного искусства и лондонской Tate Gallery в 2015 году .
Биографов всемирно известной художницы сложно упрекнуть. В архивах самой Сони Делоне, переданных ею в Национальную библиотеку Франции и в Государственный музей современного искусства в Центре Жоржа Помпиду, нет писем от брата и упоминаний о нем. Дело в том, что незадолго до своей смерти художница передала бумаги, связанные с ее детскими и юношескими годами, в том числе письма от родителей и брата, исследователю русского и украинского авангарда Жан‑Клоду Маркаде. Спустя почти 40 лет он передал эти документы одному из авторов этой статьи (Е. Деменку).
Главная ценность этого архива в том, что в сотнях писем, открыток, документов содержатся сведения о ранних годах жизни Сони Делоне, то есть именно о том периоде, который изучен и описан меньше всего. Это позволило начать работу, находя разбросанные в десятках писем от Сониных родственников (отца, матери и тети) упоминания о брате и пытаясь сопоставить их с какой‑либо доступной информацией о нем.
Но и тут не обошлось без трудностей. Во всех письмах от родителей и родных он упоминается как «Сема». А никакие поиски следов Семена Ильича Штерна к успеху не привели.
Прорыв произошел внезапно, по наитию. Однажды вечером, после долгих тягостных раздумий, мы предположили, что полное имя Сониного брата могло быть не Семен, а Соломон. И все моментально сложилось. Канва его жизни, которая прослеживается в воспоминаниях соратников по ссылке на Соловки, данные из «Открытого списка» репрессированных советским режимом, «Мартиролога» красноярского общества «Мемориал» и других источников полностью совпали с тем, что рассказывала о сыне в своих письмах к дочери в Париж их мать, Хана Товиевна Штерн.
Мы вели поиски сразу по нескольким направлениям. Один из авторов (А. Белогорский) искал следы Соломона Штерна в ссылках, тюрьмах и лагерях, другой (Е. Деменок) занимался архивными изысканиями, связанными с одесским периодом жизни его и их с Соней родителей, а также разбором писем и документов, полученных от Жан‑Клода Маркаде. И по мере углубления в историю жизни Соломона Штерна мы все яснее понимали: он интересен отнюдь не только как брат знаменитости, но и как личность, как знак эпохи и страны, в которой ему довелось жить.
Вкратце описать жизненный путь Соломона Штерна можно так: трудный подросток, доставлявший немало хлопот родителям, проявил вдруг на войне самоотверженность и героизм, стал полным георгиевским кавалером, а после, будучи убежденным социалистом‑революционером, испытал всю горечь большевистских репрессий, проведя вторую половину жизни в лагере, тюрьмах и ссылках и закончив ее в тюремной больнице. И здесь он проявил себя мужественным и благородным человеком. Не видя годами жену с дочерью и мать, он делал все возможное, чтобы помогать им, отдавая практически все, что удавалось как‑то зарабатывать.
Но обо всем по порядку.
Имя Сони Делоне, входящей в десятку наиболее известных художниц всех времен и народов, до сих пор широко не известно ни в России, ни на Украине, хотя родилась она в Одессе, а выросла в Петербурге. Работ ее практически нет ни в российских, ни в украинских музеях. Вместе с тем в Государственном музее современного искусства в Париже ей с мужем Робером выделен отдельный зал. Только за последние шесть лет масштабные выставки ее работ прошли в Музее современного искусства Парижа (2014–2015), лондонской Tate Modern (2015), Центре современного искусства Галуста Гюльбенкяна в Лиссабоне (2016), Музее Тиссена‑Борнемисы в Мадриде (2017), в 2018 году ее работы были представлены на выставке «Дада есть дада» в Музее картин в Умео (Швеция). Она была первой художницей, чья прижизненная выставка прошла в Лувре. Офицер ордена Почетного легиона. Кавалер Ордена искусств и литературы. Икона дизайна, в первую очередь в мире моды — ее пальто носили голливудские звезды (Глория Свенсон) и самые модные светские дамы и аристократки (Нэнси Кунард). Ее идеи до сих пор вдохновляют великих кутюрье, а книги о ней выходят чуть ли не ежегодно. Вместе с Робером Соня была основоположницей симультанизма, стояла у истоков абстрактного искусства и много лет была активной его пропагандисткой, участвуя в объединении Abstraction‑Creation и салоне «Новых реальностей». Дружила и сотрудничала с Василием Кандинским, Гийомом Аполлинером, Блезом Сандраром, Тристаном Тцара, Филиппом Супо, Сергеем Дягилевым, Игорем Стравинским, Ильей Зданевичем, Владимиром Маяковским, Владимиром Барановым‑Россине, Александрой Экстер, Константином Бранкузи, Гервартом Вальденом, Августом Макке, Жаном и Софи Арп и десятками других художников и поэтов, чьи имена давно вошли в историю. Ее работы запоминаются с первого взгляда и мгновенно узнаются. Интересный факт: именно ее работу Жорж Помпиду подарил Ричарду Никсону во время своего официального визита в США в 1970 году. Художнице было тогда 85 лет, но она все еще продолжала активно работать — подаренная работа была написана за год до этого.
Казалось бы, в биографии столь известного человека не должно быть белых пятен. Но они есть, и касаются в первую очередь первых 20 лет ее жизни. А произошло это потому, что Соня Делоне сама не любила о них рассказывать. В своей автобиографии Nous irons vers le soleil она уделила событиям, происходившим до момента ее первого приезда в Париж, всего семь страниц — а приехала она туда в 20‑летнем возрасте. При этом автобиография грешит ошибками, начиная с даты того самого приезда в Париж: на самом деле это произошло в 1906 году, а не в 1905‑м, как вспоминала уже 93‑летняя художница. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть ее не опубликованный дневник, хранящийся среди других документов в фондах Сони и Робера Делоне в Национальной библиотеке Франции.
И так как сама художница была крайне сдержанна в описании раннего периода жизни, сдержанными были и ее многочисленные биографы. Именно Жан‑Клод Маркаде первым начал публиковать подтвержденные документально подробности об ее одесских родственниках и круге петербургских друзей . А теперь, имея на руках записи из книг раввината, связанные с ее семьей, с рождением двух братьев и смертью одного из них, и соединив их с документами из архива самой художницы, мы можем восстановить множество деталей того, как прошли первые 20 лет жизни Сары Штерн, ставшей позднее Софи Терк, а потом и Соней Делоне.
Итак, Сонины родители, Эля и Хана Штерн (в девичестве Терк) сочетались браком 21 мая 1885 года в Одессе. 16 июня 1885 года в книге «О бракосочетаниях» под номером 244 сделана запись о том, что это был первый брак уволенного в запас Эли Штерна, холостяка, с дочерью одесского мещанина Товия Терка, девицей Ханой. Обряд бракосочетания совершил уважаемый раввин Шмуэль Янкелевич Полинковский. Эле (в книге он записан как Элья) на тот момент было 27 лет, Хане 22 года. А 1 ноября у них родилась дочь Сара (запись номер 1173). Несложно подсчитать, что Сара родилась через пять месяцев после бракосочетания родителей, то есть брак был, скажем так, срочным.
Это оказало влияние на все дальнейшие события. Эля, вернувшийся из армии и сразу женившийся (всесословная воинская повинность была введена в России 1 января 1874 года, в армию призывались молодые люди, достигшие 20‑летнего возраста, и служили они шесть лет, так что легко подсчитать, что служил он с 1878‑го по 1884 год), был вынужден начать зарабатывать, и вряд ли этот заработок был достаточным для безбедного существования молодой семьи. Для начала предстояло получить профессию, и мы теперь знаем, что получил он ее в Одесском ремесленном училище общества «Труд». Это было училище для бедных еврейских мальчиков, открывшееся в 1864 году и находившееся в доме номер 17 по Базарной улице. Все это удалось узнать благодаря данным, полученным во время Первой всеобщей переписи населения Российской империи. В данных переписи указано его отчество — Иосьев (Осипович), и по состоянию на 1 января 1897 года Эля Штерн вместе с женой Ханой и четырехлетним сыном Соломоном жил в Одессе по адресу: Прохоровская, 28, квартира 9, дом Степанова. Работал он в то время механиком при фабрике по производству крючков к дамским платьям, в отношении к воинской повинности был нижним чином запаса. В ведомости указано, что Хана не работала, была «при муже», а образование получила дома. Родным языком всех троих указан русский, сословие — мещанское. Также указано, что все трое родились в Одессе. По поводу Ханы и Соломона сомнений в этом нет, а вот Эля, возможно, слукавил, потому что приписан он был — а за ним и вся семья — в городе Владимире Волынской губернии (нынешний Владимир‑Волынский), и записи о его рождении в книгах одесского раввината обнаружить не удалось. Зато запись о рождении Соломона имеется — это радостное событие случилось 28 июля 1892 года. Обрезали мальчика 4 августа .
В данных всеобщей переписи не указан еще один мальчик. 3 января 1888 года у Эли и Ханы Штерн родился сын Зейлик. Как и Соня, и Соломон, он родился в Одессе, о чем свидетельствуют все те же книги раввината . Обряд обрезания совершил раввин Блинчевский. К сожалению, Зейлик умер от скарлатины в пятилетнем возрасте, 18 октября 1893 года (запись 1179 книги «Об умерших»).
Скорее всего, именно эти события — смерть первого и рождение второго брата — вкупе с финансовыми трудностями в семье родителей оказали решающее влияние на судьбу будущей художницы. Хана Штерн соглашается отдать Сару на воспитание своему преуспевающему, обеспеченному брату и его жене, которая после перенесенной операции не могла иметь детей. Соня стала для Генриха Терка и Анны (в девичестве Зак) практически родной дочерью. Хотя согласия на удочерение, которого они добивались, Хана Штерн так и не дала. Так что фамилия Терк, которую девушка (после переезда в Петербург она из Сары стала Софи, а позже Соней) носила долгие годы, была фактически псевдонимом. Впервые в Петербург Соня попала в пятилетнем возрасте, а перебралась окончательно, скорее всего, уже в 1892–1894 годах .
Как бы там ни было, этот переезд стал одним из главных, ключевых событий в ее жизни. Именно благодаря смене места жительства она получила хорошее образование и завязала множество знакомств в среде петербургской — в первую очередь еврейской — интеллигенции. Выучила иностранные языки. Путешествовала по Европе и посещала музеи. Генрих и Анна поощряли ее творческие устремления — достаточно упомянуть, что первый набор красок ей подарил выдающийся немецкий импрессионист Макс Либерман, приятельствовавший с дядей.
Именно в результате переезда Соня смогла учиться живописи в Карлсруэ, а затем в Париже, благодаря дяде и тете не бедствовала, получая от них достаточные для жизни средства, даже будучи замужем и живя уже во Франции. Она выросла в богатой семье, в совершенно ином кругу, чем это случилось бы, останься она в Одессе, о чем красноречиво свидетельствует судьба ее брата Соломона, получившего лишь начальное образование и в дальнейшем работавшего на самых низкооплачиваемых должностях .
Первые «следы» Соломона обнаруживаются в письмах Анны Сергеевны (Израилевны) Терк к Соне в Париж. В январе 1909 года он отправился во Францию, о чем Анна Сергеевна написала Соне 12/25 января:
…твоя мама пробыла здесь только до пятницы вечера. Она ведь приехала уже после похорон, проводив Сему за границу. Она в общем здорова и жалуется только на те хлопоты и мучения, которые они пережили за эту передрягу с Семой. Дядя Яков взялся устроить, чтобы Сему не оставили в Париже, что мы оба считаем для него погибелью, а чтобы перевезти его куда‑нибудь в Германию. Не знаю, удастся ли ему это.
Отношения брата и сестры, судя по всему, были в то время достаточно натянутыми. Это неудивительно. Виделись они крайне редко, и даже гораздо более крепкие чувства к родителям у девочки, в таком раннем возрасте уехавшей в другой город, не смогли не претерпеть изменений. 14 августа 1904 года, готовясь к отъезду на учебу в студии профессора Людвига Шмид‑Ройтте в Академии художеств в Карлсруэ, она записала в дневнике: «Написала письмо родителям, сообщая о своем отъезде за границу. Как они мне чужды: ничего общего, ни капли любви не привязывает меня к ним. Ужасно и невероятно — и только доказывает, что в родственной (кроме материнской) любви главное дело в привычке». Эти слова можно было бы отнести на счет юношеского максимализма, но и на закате жизни, в своей автобиографии она писала:
Мой отец был рабочим. В Градижске на Украине он работал на гвоздильной фабрике. От него у меня большая принципиальность, отвращение к алчности и мелочности. Он не выносил, когда жалуются. Это его настраивало против моей матери, которая только и делала, что ныла и стонала над своей долей. Это явно является причиной моей нелюбви к ней. Уже с 3 лет я реагировала, как отец. Всю жизнь я сжимала зубы и не жаловалась; я не люблю хнычущих .
7 января 1909 года тетина подруга Мария Оскаровна Курнанд, которая будет жить позже в Париже и нянчить Сониного сына Шарля, написала ей:
Дорогая моя Сонечка, как вы, голубушка, поживаете, вероятно, неважно себя чувствуете, если до сих пор нет от вас ни весточки. Тетя ничего себе здорова, только очень слаба. Похоронили мы дядю в воскресенье: было много народу, и все очень хорошо и прилично обошлось . Сегодня приехала к нам ваша мама, которая проводила только что вашего брата до Александрова, очень вероятно вам уже известно, т. к. он поехал на учительство в Париж. Две беды стряслись над вашей головой, моя бедная девочка, т. к. я очень хорошо знаю, что не радость вам приезд вашего брата в Париж. Но что уж делать, вы вступили в жизнь, и житейские невзгоды окружили сразу вас, не дав воспользоваться радостями жизни.
Тогда же, в начале 1909‑го, в письме тети Анны возникли первые упоминания о том, что Соломон может быть причастным к какой‑то партийной организации:
То, что ты сообщила о Семе, очень грустно, потому что оно не так просто, как тебе кажется: тут наверное политика, и он попал в организацию, которая ему дала какое‑нибудь поручение и средства, чтобы исполнить его; оттого он скрывает, куда едет. Тогда он погибший человек, и хорошо еще, если он не поедет в Россию, что ведь очень возможно. Конечно, жаль родителей, и то отец писал мне, что с его отъездом в доме тоска. Беда, когда такой мальчик попадет в эту компанию. (из письма от 28 марта)
Соломон провел во Франции два с половиной года. В Одессу он вернулся в конце лета 1911‑го. В своих письмах к племяннице Анна Сергеевна Терк время от времени упоминает и его. 17 февраля 1909 года она пишет Соне: «Ты пишешь, что заходишь к Семе, а часто ли ты его видаешь?» 24 февраля тетя Анна спрашивает у Сони: «Что будет с Семой? Неужели ты ни о чем его не спрашиваешь?»
Соня, увлеченная в 1907–1909 годах написанием портретов, хотела рисовать и брата. 18 сентября 1909 года тетя пишет из Монтрё: «Разве Сема будет тратить время на позирование?»
Сохранились два письма, которые сам Соломон отправил сестре. Первое — летом 1910 года:
Понедельник
Неделя как мама здесь у меня, и только теперь имеем возможность написать тебе. Письмо, посланное мной в Ain , пришло обратно. Словом, после долгих трудов удалось найти твой адрес, хоть я и не уверен, что ты там; во всяком случае, пишу. Мама хорошо себя чувствует, только… недостает ей тебя, хотя она сама этого не хочет, чтоб я писал тебе (черт возьми!) Пишу от себя. Приезжай, и это будет (думаю) единственное хорошее, что ты сделаешь из того, что я знаю за тобой.
Я, может быть, груб, но я зол в данный момент. Не обращай внимания! [От мамы]: Если ты думаешь что‑либо предпринять, то сообщи мне [маме]. Как живешь? И что делаешь? Если тебя нет там, куда я пишу, то сообщи свой адрес. Горячий привет! Целую тебя, мама.
Тогда, в 1910‑м, Соня увиделась с мамой. Скорее всего, эта встреча была последней. Потом, в 1920‑х, Соня будет регулярно отправлять ей деньги и посылки.
Одно время Соломон работал на стройке за пределами Парижа, у моря. Возможно, это был север или запад Франции, потому что тамошнее море показалось ему «скучноватым». К сожалению, на письме не проставлена дата, но, скорее всего, это 18 августа 1911 года:
Пятница, 18
Милая Соня! Должно полагать, что мое письмо дома получено, так как я получил известие, что для меня получены деньги (я дал адрес товарища в Париже во избежание всяких возможностей, если б я уехал отсюда в промежуток времени посылки и получения письма). Это известие мною получено еще в субботу, но до сих пор письма нет. Относительно денег, полученных тобой, я полагаю, что они высланы тебе на покрытие будущих расходов (я не знаю, послала ли ты то, о чем просил папа). Дело в том, что домой я не писал ничего относительно долга тебе, так как считал, что его покрыть должен из своих средств, ибо в самом начале возни с бумагами мне на это было выслано 100 fr., из которых я на «дело» истратил франков 25–30, а остальные на… себя. Неужели ты писала домой?
Я собирался выслать тебе их недели через две, срок достаточный, чтоб собрать такую сумму. Во всяком случае всю разницу между суммой, что ты израсходовала и еще израсходуешь, и тем, что получила на расходы, покрою я, и ты, пожалуйста, только сообщи, сколько это составляет. А насчет этих 50 fr. я столкуюсь с папой сам. Долго ли я останусь здесь? Я сам бы хотел знать что‑нибудь больше предположений и [неразборчиво]. Устройство дома, где я работаю, заканчивается в субботу (завтра), других домов по случаю сезона нет, собственно говоря, они‑то есть — но сейчас работать нельзя. Это за что — что можно ожидать расчета — с другой стороны, в воскресенье контр. метр мне задал такой вопрос: «Это правда, что вы не можете остаться с нами работать зимой» (в разговорах с рабочими я несколько раз упоминал, что осенью возвращаюсь в Россию). Я ему повторил то же, сказав, что осенью мне необходимо быть в России. «Так вы во всяком случае предупредите меня за [несколько] дней до ухода». Эти его слова дают мне возможность предполагать, что рассчитывать меня не собираются. Увидим завтра. С момента приезда сюда я работал без перерыва 24 дня и только в день 14 июля не работал, а день выдался, как назло, дождливый, так что дальше нескольких улиц и моей дороги на работу ничего еще не видал. Море вижу по вечерам, и то издали, но, как мне кажется, оно здесь скучновато. Лесок (где и работа) ничего — другое зло — комары. А вообще, все это проходит мимо меня, или, вернее, я прохожу мимо.
Ну, всего наилучшего (спать пора). Привет твоим. Целую, Сема.
Пиши.
Уже в конце августа 1911‑го Соломон был в Одессе. Илья Штерн писал дочери 30 числа: «Дома у нас все благополучно, все здоровы. Сема понемногу поправляется как здоровьем, так и морально». Вернувшись домой, он устроился на работу в электротехническую мастерскую и начал зарабатывать «на свое содержание». «Мы очень довольны теперь его поведением. С тех пор, как он начал работать, он значительно переменился в лучшую сторону. Не нервничает, не хандрит (что раньше часто бывало с ним) и вообще стал спокойнее и уравновешеннее, что нас, конечно, очень радует», — писал 16 ноября 1911 года Соне отец.
Три года спустя началась Первая мировая война. 21 июля 1914‑го отец писал Соне:
Мы теперь переживаем очень тревожное время, вчера у нас стало известно, что Германия объявила России войну, и также носятся слухи, что Германия перешла французскую границу. Кстати, каково положение Роберта по отношению воинской повинности, по частным сведениям, Франция вслед за Россией тотчас объявила мобилизацию.
От Семы мы последние 2 недели не получали писем. Где он в настоящее время находится, не знаю. Последние письма от него получили со станции Сеймы Моск. Нижегор. ж. д., где расположен был их лагерь. Думаю, этими днями будет от него какое‑нибудь известие.
В письме от 15 ноября подробностей больше:
В своем письме к нам он извещает нас, что посланную ему посылку он получил, а о себе очень мало пишет, но и без слов понятно, что он переживает. В предыдущих письмах к нам он писал, что несколько дней участвовал в боях с австрийцами и награжден орденом кавалера Св. Георгия 4‑й степени.
В походе он уже с начала августа месяца. Был в 25 верстах за Ярославлем, а теперь он, как видно из последнего его письма, очутился в Петроковской губ. Бедный мальчик, сколько он перестрадал за это время, и хоть бы одна жалобная нота прозвучала в его письмах. Я никогда не подозревал в нем столько стойкости, терпения и мужества. Дал бы Б‑г ему благополучно домой возвратиться, а с таким характером при его честности много хорошего может достичь.
Возможно, что мама поедет повидаться с ним, если ей удастся заручиться от властей надлежащим разрешением.
Вскоре Соломон был ранен и находился в госпитале на излечении. 12 июня 1915 года Илья Штерн писал дочери:
Дорогая Сонечка! Из предыдущего письма к тебе ты уже достаточно ознакомилась с жизнью Семы за первый 5‑месячный период его похода вплоть до его ранения, выздоровления и отправки в его полк. Прилагаю при сем его открытку, полученную нами от него с дороги. В этой открытке ты найдешь подтверждение тому, что писал тебе в прошлом письме о его мужестве и выносливости, какой мы и не подозревали в нем.
4 ноября 1916 года отец писал:
Дорогая Сонюша!
Наконец‑то после долгого перерыва могу сообщить тебе, что у нас нового. Из прежних моих писем тебе уже известно, что Сема пробыл почти 2 года на фронте, на позициях участвовал во многих боях, за что награжден георгиевской медалью и 3 георгиевскими крестами, 4‑й, 3‑й и 2‑й степенями, но в конце апреля был ранен вторично в правую руку (раздроблена лучевая кость) и после краткого лечения отправлен был, по ходатайству мамы, из Москвы в Одессу для дальнейшего излечения. Затем он получил 3‑месячный отпуск, который кончился 26 июня, и затем в июне ему дали еще раз 2‑месячный отпуск, который кончается 26 сего месяца. Мы думаем, что в третий раз при освидетельствовании его совсем освободят, так как рука в нормальное состояние не приходит; требуется сложная операция, которую сами врачи не советуют ему теперь делать. Пока на досуге стал посещать занятия для получения аттестата зрелости.
В конце письма — приписка от Соломона:
Дорогая Соничка!
Прости, что до сих пор я не писал тебе, теперь всего несколько дней как я опять начал писать своей правой (раненой) рукой. Все, что можно было писать о себе, уже написал папа, самочувствие среднее. Целую всех вас. Сема.
6 января 1917 года отец писал о том, что «Семе отпуск опять продлен до 6 марта текущего года, но о нем в его полку не забывают. Как раз под новый год он получил из полка георгиевский крест I степени, таким образом он теперь полный георгиевский кавалер всех степеней и в чине подпрапорщика, фотографическую карточку его прилагаю при письме».
Таким образом, служивший с 1913 года в 39‑м пехотном Томском полку Соломон стал полным георгиевским кавалером на начало 1917 года. Более того, приказом по 5‑му армейскому корпусу № 182 от 23 мая 1916 года он был награжден и георгиевской медалью 4‑й степени («…в бою 15 марта 1916 г. у деревни Близники, под сильным артиллерийским и ружейным огнем противника, проявил выдающуюся храбрость и самоотвержение, идя впереди роты»). Чтобы лучше понять, что такое полный георгиевский кавалер в российской армии времен Первой мировой для солдата‑еврея, следует заметить лишь, что современные источники определяют число таких евреев‑орденоносцев до 40 человек на 500 тыс. евреев, принимавших участие в войне.
Из другого (последнего) письма отца следует, что в октябре 1917‑го Соломон снова был на фронте. Спустя четыре года, 8 сентября 1921‑го, бывший присяжный поверенный Семен Ефимович Вейсенберг, муж сестры Сониной тети Анны Терк, Фанни Сергеевны Вейсенберг (в девичестве Зак), занимавшийся вопросом Сониного наследства в Петрограде, писал ей о том, что «Сема, кажется, не очень скверно материально устроен, кажется, мама вместе с ним живет».
К сожалению, на этом светлая полоса в жизни Соломона Штерна закончилась. И началась трагическая, продлившаяся до самой его смерти в тюремной больнице Красноярского НКВД 19 сентября 1937 года.
Дело в том, что он был эсером. Убежденным социалистом‑революционером. В партию вступил, скорее всего, в 1907 году, еще до приезда в Париж (что косвенно подтверждается словами Анны Сергеевны Терк), и был предан партии и ее идеям до самой своей смерти, несмотря на 15 лет пребывания в тюрьмах, ссылках и лагерях. Со временем стал одним из лидеров ПСР — на уровне не только Одессы, но и всей страны.
Скорее всего, сам приезд в 1909 году в Париж был связан либо с какой‑то партийной миссией, либо с необходимостью скрыться на определенное время от царских властей. Возможно, не было случайным совпадением и то, что в то же самое время во французской столице находился один из лидеров партии социалистов‑революционеров Владимир Николаевич Рихтер. Убежденный эсер (участвовал в партийной деятельности с 1898 года, трижды арестовывался, трижды ссылался, дважды был в эмиграции, в 1917–1918 годах член ЦК партии), Рихтер окончил в 1899 году одесскую Ришельевскую гимназию и в 1903‑м — историко‑филологический факультет одесского Новороссийского университета. В 1908–1910 годах он жил во Франции: учился в Сорбонне, читал лекции по западноевропейской литературе в Парижском вольном университете, был членом и секретарем областного заграничного комитета ПСР. С 1918 по 1921 год Рихтер возглавлял в Одессе краевой комитет — Краевое южное бюро ПСР, руководившее всеми действиями правых эсеров в Одесской, Николаевской, Подольской губерниях. Одним из лидеров бюро был и Соломон Штерн. Именно с Рихтером связан первый документально засвидетельствованный арест Соломона — это произошло 28 сентября 1922 года в Киеве. До этого Соломон успел побывать депутатом. Виктор Файтельберг‑Бланк и Виктор Савченко пишут:
В апреле 1920 г. в Одессе проходит Второй губернский съезд Советов. В выборах в Одесский горсовет приняло участие 110 тыс. человек, преимущественно рабочие. Выборы прошли в атмосфере запугивания, политического давления со стороны большевистского руководства, откровенных фальсификаций власти. Это и отразилось на социальном составе Одесского Совета, в который было избрано 334 рабочих, 89 — служащих, 94 — красноармейца. Всего было выбрано 499 депутата. 73% состава Одесского Совета оказались большевиками, 11,6% (58 депутатов) — борьбистами, 1,2% (6 депутатов) — боротьбистами (в Исполком Одесского Совета попало 17 большевиков и 3 борьбиста). Меньшевики провели в городской Совет 16 депутатов, анархисты — 6, правые эсеры — 4, еврейская социалистическая партия «Поалей Цион» — 2 депутата. Среди меньшевиков, избранных в Одесский Совет, были «звезды» РСДРП «общероссийского масштаба»: Рихтер, Гарви, Богданов, Серпер, Штерн .
Соня Делоне Мадрид. 1920
Википедия
В 1920 году пришедшие к власти в Одессе большевики стимулировали раскол в рядах эсеров, обещая легализовать «левую» фракцию. Тем не менее Одесса оставалась одним из главных центров ПСР на Украине; в городе даже функционировало несколько эсеровских клубов, в том числе Народная школа имени Брешко‑Брешковской. Одесская организация ПСР заняла антибольшевистскую позицию, и репрессии не замедлили последовать. Первые аресты начались в 1921 году. 22 февраля был арестован В. Н. Рихтер . Вслед за этим были арестованы 35, затем 80 эсеров — правда, бóльшую часть вскоре выпустили . По некоторым сведениям, 26 сентября 1921‑го был арестован и Соломон Штерн . 2 марта 1922‑го он был осужден к трем годам заключения в Соловецком лагере. Не совсем понятно, как он при этом оказался в Киеве, где был арестован 28 сентября того же 1922 года. Также непонятна пока дата, когда он оказался на Соловках (вместе с ним там оказался целый ряд однопартийцев‑одесситов — Г. Гольд, А. Митропольский, М. Павлоцкий, А. Павлоцкая, М. Леонтьева и другие). Эсер Екатерина Львовна Олицкая, проведшая в лагерях, тюрьмах и ссылках 27 лет, упоминала Соломона Штерна в своих мемуарах — они познакомились уже на Соловках. Вот фрагмент, в котором идет речь о планируемой голодовке:
Многие в коллективе думали так же. Однажды Саша Яковлев, Егор Кондратенко и Соломон Штерн, три заядлых эсера, залучили меня в свою камеру. Все трое были рабочими людьми без особого образования. Саша, многие называли его «святым», молодой, в ореоле каштановых кудрей, с какими‑то светящимися глазами, казалось, сошедший с одного из нестеровских полотен, бил меня этическими категориями. Егорушка, значительно старше, рабочий от станка, неказистый, ничего привлекательного по внешности не представлявший, брал иронией, скепсисом. Сема Штерн, более эрудированный, чем его товарищи, раззадоривая, поддерживал их отдельными репликами .
Одно время Олицкая даже жила с Соломоном под одной крышей:
В нашем дворике, рядом со скитской гостиницей, где размещался наш корпус, стояла маленькая деревянная часовенка. Она пустовала. Соломон Штерн, уставший от жизни в больших камерах, предложил Шуре перегородить часовенку на две половины. В одной половине должен был поселиться он с товарищем, в другой — мы с Шурой. Старостат разрешил, и мужчины принялись за работу .
История упомянутого выше Шуры Федодеева, лагерного друга Екатерины Олицкой, очень важна для понимания психологии Соломона Штерна. Олицкая пишет о том, что зима 1924/1925 года была очень тяжела для него:
После его ареста у него родился сынок. Жена Шуры тоже была эсеркой. В связи с беременностью и родами она отошла от партийной работы. И все же ее послали в ссылку. В ссылке, далеко в Сибири, ей жилось нелегко. Ее родители стали хлопотать и добились перевода к ним. Шура не одобрял этот перевод, отрыв от ссыльных товарищей. И он оказался прав. Перед натиском родных, перед соблазнами жизни Циля не устояла. Шура стал получать письма о том, что ей с ребенком нецелесообразно жить так, что все окружающие убеждают ее написать письмо с отказом от общественной деятельности, посвятить жизнь ребенку. Шура в ряде писем старался удержать Цилю от этого шага. Как раз перед нашей голодовкой он послал ей решительное письмо. Он писал ей, что отречение от партии означает отречение и от него. В первом письме, полученном после голодовки, сообщалось о том, что Циля опубликовала в газете письмо с отказом от партии с.‑р. Шура не ответил на это письмо. <…> Все сочувствовали ему, все понимали его. Люди, давшие в печать письмо с отказом от партии, отрекшиеся от своего прошлого, от всего того, за что мы шли в тюрьмы и ссылки, во имя своих узких личных интересов, осуждались нами.
<…> В те годы было достаточно печатного отречения от своей прошлой деятельности, от своих прошлых убеждений, и человек возвращался из тюрем, из ссылок к жизни.
Мы понимали, что человек отказывается от своих убеждений во имя житейских благ, но путь погони за благами был скользким путем. <…> Сможет ли кто‑нибудь, кроме нас, понять такое отношение к этим людям? В нашей среде для них был создан особый термин, выдававший наше отношение к ним, — «продаванец».
Соломон Штерн не стал «продаванцем». Он был человеком слова и чести. Расплатой за убеждения стали 15 лет тюрем, лагерей и ссылок и разлука с семьей — не только с матерью, которой было не на что жить, но и с женой и дочерью, родившейся в 1921 году.
О скитаниях сына в каждом своем письме Хана Штерн писала дочери в Париж:
Одесса, 5‑ое октября 25 г.
Дорогая Соничка! Наконец я после долгого мучительного времени получила от тебя известие. Из Ленинграда я вчера получила от г‑жи Барац 18 руб. или 250 франков. Я тебе очень благодарна за это, так как они улучшили на некоторое время мое положение. Вот уже три года после ареста Семы, во время обыска твое письмо было забрано, таким образом, я лишилась твоего адреса. <…> Три года, как Сема был выслан в Соловки, а теперь он переведен в Тобольск в каторжную тюрьму. 2‑го декабря кончается срок его тюремного заключения как политического с‑р.
Жена его до этих пор служит в Одессе библиотекаршей, и она содержит себя и девочку на средства хотя и скудные, но лучше чем без всего. Девочка хорошая, но худенькая. Все те вещи детские, которые ты послала, мы получили, и они очень пригодились.
Одесса, 24‑ое марта 26 г.
Дорогая Соничка.
Получила твое заказное письмо, за что очень тебе благодарна, я была неспокойна, все время думаю, не болен ли кто из вас. Сема выслан на три года в г. Чимкент Сырь‑Дарвинской [sic!] губ. Как только приехал туда, и вскорости получил должность в Стат. бюро, 55 руб. в месяц, он пишет, что по мере возможности будет помогать мне, пока мне очень трудно, живу в нужде.
Одесса, 17‑ое апреля 26 г.
Дорогая Соничка
На днях получила деньги, которые ты выслала, за что я очень тебе благодарна, как Шарле учится хорошо, я мысленно думаю, что он должен быть добрый и хороший сын. Недавно получила от Семы письмо, пишет, что там, где он служил, многих уволили, в том числе и он уволен, очень печально, если ему придется долго быть без дела. Жена его выехала в Иркутск на службу, где будет заведовать библиотекой; в мае месяце возьмет туда и девочку, зовут ее Илина , когда бываю у нея, мне больно слышать, как она говорит все про своего папу, что как долго и он не приезжает, как бы я хотела его увидеть, все дети своего папу видят, а я не вижу его.
Одесса, 12‑ое июля 26 г.
Дорогая Соничка
Спасибо тебе, что не забываешь меня. Только и живу вами и Семой. Получила от Семы письмо, просил меня, чтобы выслать твои карточки, которые ты недавно прислала. Я их отправила ему, но с условием, чтобы обратно прислать.
Одесса, 14‑ое сентября 26 г.
Дорогая Соничка,
Получила твое письмо, и в тот же день получила и от Семы письмо. Дорогие дети, не могу описать мою радость, когда получаю от вас письма часто и узнаю, что вы все здоровы. Сема очень нежный и добрый ко мне; старается, по мере возможности, улучшить мое положение.
Он постарался выхлопотать там такую бумажку, где я могу получить совет и лекарства бесплатно; я в этом очень нуждаюсь. Жена его и дочь Илина живут в городе Иркутск, она там заведует библиотекой. Сема очень интересуется тобой и Шарлюшей и мужем твоим в каждом письме, шлет привет и наилучшие пожелания вам всем. Он очень рад, когда я пишу ему, что получаю часто от тебя письма и деньги.
Одесса, 5‑ое сентября 27 г.
Дорогая Соничка.
Получила твое письмо, и очень беспокоюсь, что ты должна еще пережить операцию, теперь только я уже волнуюсь и никак не могу успокоиться, хотя мне один хирург сказал, что эта операция не опасна. <…> Вот уже два месяца как Сема без дела, он очень волнуется, что не может теперь мне помогать. Девочка его живет на даче и немного поправилась. Привет от дяди и тети, будьте все здоровы и целую вас всех крепко.
Мама.
Одесса, 26‑ое января 28 г.
Дорогая Соничка,
Получила твое письмо, прости, что так долго не отвечала, я все время больна, твое письмо меня немного ободрило, что тебе лучше и не будут оперировать. Дорогая Соничка, в этом письме ты неверно написала номер дома, вместо восемь ты написала девять, когда будешь писать, так пиши дом номер восемь, квартира номер двадцать шесть. Ты писала, что выслала немного денег, до сих пор не получила. От Семы имею часто письма, пишет, что немного имеет работу на дом. Шлет сердечный привет тебе и мужу и дорогому Шарло. Он находится в г. Чимкент Сыр‑Дарьинской области. Будьте все здоровы, целую вас всех крепко. Привет от дяди Марка и тети.
Мама.
Одесса, 30‑ое апреля 29 г.
Дорогая Соничка
Уже месяц как я дома, все время я находилась в клинике, благодаря профессору и врачам, что поместили мне там все время без платы. Здоровье мое неважно. Сема выехал в г. Ташкент, он должен быть там три года, семья его живет в г. Иркутск. Дочь учится, ей минуло восемь лет, ему невозможно повидаться с ней. Рада, что дорогой Шарло славный у тебя сын. Привет от дяди и тети Терк. Будьте все здоровы, целую крепко.
Мама.
Как мы видим, осенью 1925 года, после Соловков, Соломон оказался в Тобольской каторжной тюрьме, а в начале 1926‑го был выслан на три года в Чимкент. Весной 1929‑го, не имея возможности приехать в Одессу (для бывших ссыльных существовало ограничение в праве проживания в больших городах), он уехал в Ташкент — как предполагалось, на три года. Все годы ссылок Соломон помогал матери, как только мог. «Он последнее время посылает матери от 20–30 р. в месяц», — писал Соне мамин лечащий врач 7 января 1928 года.
6 мая 1930‑го мама писала Соне:
Дорогая Соничка!
Наконец ты дала о себе знать, за что я тебе очень благодарна. Меня беспокоит, что на фотографии твое лицо худое, кажется мне, что ты была больна. Сема здоров, осталось ему еще два года там быть. Живет он в г. Ташкент, а семья его находится в Иркутске, дочь его учится, ей минуло недавно девять лет, она уже в третий класс переведена.
Однако, попав в Ташкент, Соломон и не думал прекращать политическую деятельность. «Вопреки традиционной советской версии, значительная часть эсеров, оказавшихся в тюрьме и ссылке, не считала свою партийно‑политическую деятельность завершенной после ареста. В изученных автором протоколах допросов, относящихся к 1930 году, многие находившиеся в ссылке и вновь арестованные твердо называли себя членами ПСР или сообщали, что разделяют ее программу», — пишет в статье о ташкентской платформе ПСР Михаил Соколов . И продолжает: «В “колонии эсеров” в начале 1930 года при выработке платформы также шли горячие споры, о чем и сообщал информатор ОГПУ: “7.II‑30 г. на нелегальном собрании в квартире Флегонтова, на котором присутствовали Флегонтов, Беднякова, Кривчик, Плеханов, Штерн и Фонштейн, была подвергнута обсуждению платформа ПСР”».
Перед ОГПУ была поставлена задача задушить очередную попытку интеллектуального сопротивления сталинскому режиму, и она была успешно выполнена. «Аресты по делу “Реставрация” продолжались в октябре и ноябре 1930 года — брали и отошедших от политики, и не покаявшихся эсеров в Москве, Ленинграде, Казани, Ташкенте, во Фрунзе, “упаковав” в одно дело к декабрю 1930 года до полусотни человек. Все проходившие по делу были разделены на две категории. Решением Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 23 декабря 1930 года видные эсеры во главе с И. А. Плехановым получили по 3 года политизолятора, более молодые — по году тюрьмы. Все — с дальнейшей ссылкой в отдаленные районы СССР» .
Согласно выписке из протокола особого совещания при коллегии ОГПУ от 23 декабря 1930 года, Соломон Ильич Штерн был заключен в «места лишения свободы, подведомственные ОГПУ, сроком на один год». К тому времени даже упоминать о некоей политической оппозиции было опасно, потому в очередном — и последнем — письме к дочери, написанном по просьбе Ханы Товиевны Штерн лечащим врачом, тот осторожно пишет уже не об аресте, а о «болезни» брата:
8/V/1931
Mme Делонэ, мать ваша (пишу по ее поручению) снова лежит в клинике. Удалось устроить ее по удешевленной цене, т. к. болезнь ее представляет интерес для преподавания. Ходить она почти не может из‑за одышки, и ноги очень опухли. Брат ваш ничем ей полезен быть не может, т. к. уже 8 м[есяцев] болен своей обычной болезнью, от которой его когда‑то лечили поездкой в В[осточные?] края. Чем кончится и когда кончится этот приступ, неизвестно. От семьи его писем нет.
До окончания «приступа болезни» оставалось чуть больше шести лет… В «Книге памяти жертв политических репрессий Красноярского края» мы нашли, что Соломон Ильич Штерн умер 19 сентября 1937 года в тюремной больнице УНКВД Красноярского края . По нашей просьбе Алексей Бабий — руководитель «Мемориала» по Красноярскому краю — удивительным образом смог ознакомиться со следственным делом Соломона в местном архиве ФСБ. Вот его дословный отчет, воспроизведенный от руки (копировать дело было запрещено):
Они [ФСБ. — Авт.] чуть ли не в последний день позвонили, но я успел дело посмотреть. Хотя смотреть там нечего. Очень странное дело: практически пустое, ни одного допроса, даже анкета арестованного не заполнена. Похоже, дело было так, что его привезли больного из Туруханска в Красноярск, он там сразу попал в тюремную больницу и там умер.
В деле три бумажки: постановление об аресте, протокол обыска и справка о смерти. А еще постановление о прекращении дела в связи со смертью обвиняемого.
В постановлении говорится: «1892 г. р., уроженец г. Одесса. ОСО НКВД СССР 1 июля 1935 заключен в ИТЛ на 5 лет, пост. ОСО от 3.3.1936 г. ввиду болезни досрочно освобожден и сослан в Туруханск на оставшийся срок, срок кончается 28 апреля 1940 г.».
«В 1935 г. активный эсер был завербован Спиридоновой и выполнял задание по созданию эсеровского центра в Ленинграде. В ссылке установил связь с эсерами в Минусинске и др. городах СССР. 19 сентября 1937 г. умер от паралича сердца в тюремной больнице ОМЗ УНКВД КК».
Допрошен не был. При обыске изъяты документы и фотографии. Документы — трудовая книжка, справки частного характера, бытовые фотографии: какая‑то женщина с ребенком и т. д.
С уважением, Алексей Бабий
Фотографии: какая‑то женщина с ребенком… Почти наверняка это были его жена и дочь. Маловероятно, что мы когда‑нибудь узнаем их судьбу. Но, вполне возможно, он хранил все эти годы и фотографию своей сестры, Сони Делоне — знаменитой в будущем художницы, офицера ордена Почетного легиона, и ее сына Шарля Делоне — известного в будущем знатока джаза и музыкального критика.
А самому Соломону Штерну — полному георгиевскому кавалеру — советской властью в будущем было отказано, и жизнь отвела ему только три относительно свободных года (1932–1934) после первого ареста в 1921 году.
Как там твоя Рива?
Разведчик без псевдонима
