Могу засвидетельствовать: на переходе от семидесятых к восьмидесятым прошлого века не было в СССР летной части или летного училища, на библиотечных полках которых не теснились бы местами затрепанные, разваливающиеся на корешках книги «Через невидимые барьеры», «Испытано в небе», «Полоса точного приземления», «Небо, которое объединяет», «Третье измерение»… Прозу летчика-испытателя Марка Лазаревича Галлая (16.04.1914–14.07.1998) и на гражданке не обижали. Еще в начале 1990-х его знаменитый двухтомник имел хождение даже в таком снобистском заведении тех лет, как Литинститут. А дальше настали «иные времена». «Когда кто-нибудь на земле допускает ошибку, летчик в небе вынужден совершать подвиг», — писал Галлай в одной из своих книг. Не допустили ли мы «земной» ошибки, забыв о Галлае на целых шестнадцать лет, сможем ли ее исправить, достойно отметив его столетие в этом году?

 
[parts]
[phead][/phead]
[part]

Он делал все по максимуму

Лев Берне

Заместитель главного конструктора по летным испытаниям, главный редактор журнала «Крылья Родины»

Афанасий Мамедов Мне рекомендовали обратиться к вам как «старинному товарищу Галлая». Когда же состоялась ваша первая встреча с Марком Лазаревичем?

Лев Берне С Галлаем мы познакомились в 1944 году, после защиты диплома в Академии им. Жуковского. Следующая встреча с Марком Лазаревичем состоялась через несколько лет, когда я уже работал на испытаниях двигателей АМТКРД-01. В то время это был самый большой в мире авиационный двигатель, его собирались устанавливать на так называемые «самолеты 140» — бомбардировщики, которые делали у нас депортированные немцы. Галлай должен был летать на этих бомбардировщиках, он приехал к нам на испытательную станцию, и я обучал его управлению нашим двигателем. Вот оттуда у нас и пошла дружба на многие годы. Это был уже 1948 год. И еще теснее дружба наша стала, когда он начал заниматься легендарными самолетами М-4, на них тоже стояли наши двигатели, микулинские АМ-3.

АМ Насколько Марк Лазаревич соответствовал своему литературному образу, каким вам запомнился?

ЛБ Главная черта: он был очень обстоятельным человеком. Есть две категории летчиков-испытателей. Одни лихие, сорвиголовы, вроде Чкалова, они, как правило, не очень в технике разбирались. Второй тип — летчики-инженеры, первым таким летчиком был у нас Михаил Громов, имевший инженерное образование. К этому же типу летчиков можно отнес­ти и Марка Галлая. Знаете, Эйнштейн играл на скрипке, Экзюпери, с которым Галлая часто у нас сравнивают, писал книги, Кэрролл-математик создал «Алису в стране чудес»… Марк тоже был талантлив во многом и делал все по максимуму. Если ему удалось осуществить свою мечту и стать летчиком, то он хотел быть летчиком высшего класса, универсалом. Летчики-испытатели — это ведь элита летного братства, их немного. А Марк Лазаревич был и по сей день остается еще и единственным среди летчиков-испытателей доктором наук, настоящим ученым, чьими трудами до сих пор пользуются. О его литературном даровании можно сказать то же самое. И фронтовая деятельность не исключение. Летчиков, которые сбили немецкие бомбардировщики во время их первого налета на Москву, 22 июля 1941 года, всего несколько человек, и Марк один из них. Так что, думаю, он более чем соответствовал своему литературному образу. Тут еще следует напомнить, что это был человек с прекрасным чувством юмора, — вот теперь полное соответствие.

АМ Галлай не раз писал о везении и невезении в летном деле. Как вы полагаете, он был везучим летчиком, писателем, человеком?

ЛБ Несомненно! В особенности если учесть, что каждый пятый выпускник школы летчиков-испытателей не возвращался из полета. Вспоминаются его слова на этот счет: «Неудача может быть случайной, удача же — настоящая, большая удача — случайной быть не может». Тут с Галлаем не поспоришь. Он часто летал в глубокий тыл врага. И во время, кажется, седьмого полета его сбили. Экипаж состоял из пяти человек. Все покинули самолет на парашютах. Первый пилот сказал, что надо идти в сторону фронта, и вместе с еще двумя членами экипажа они пошли туда, в результате попали к немцам. А Галлай со штурманом пошли в сторону от фронта. Попали к партизанам, которые буквально через неделю переправили их на Большую землю. Удача? Возможно. Но ведь он все проанализировал и сделал правильный выбор. Это было характерно для него.

АМ Свою принадлежность к еврейству Галлай не скрывал, доводилось ли ему становиться жертвой антисемитского разгула в известные годы?

ЛБ Да, была одна история, в которой Галлай очень сильно пострадал. Когда началась борьба с космополитами, был отдан негласный приказ избавиться от евреев в ЛИИ. Марк Галлай тогда был одним из ведущих летчиков, командиром эскадрильи. И вот его увольняют. Но, естественно, как бы не из-за пятого пункта, а потому что один из его летчиков совершил неграмотную посадку и разбил самолет. Того летчика оставили в эскадрилье, а Марка уволили. Конечно, настроение у него было пакостное… В то время уже раскручивалось «ленинградское дело», и все это сопровождалось репрессиями, кадровыми чистками. Но Галлаю и тут повезло. Он шел как-то по улице Горького и встретил Валентину Гризодубову, с которой был знаком еще до войны. Галлай занимался опытными машинами, а Гризодубова тогда совершила знаменитый беспосадочный перелет на самолете «Родина», вместе с Осипенко и Расковой. Галлай поведал ей, что пополнил ряды безработных евреев, на что Гризодубова саркастически отреагировала, мол, вот дураки, кто у них теперь там летает, и взяла Галлая к себе в НИИ-17. Это был институт, который занимался радиолокацией, делом совершенно секретным. То есть уволенный Галлай-еврей попал на самую что ни на есть сверхсекретную работу. Вообще, евреев в авиации было много, можно себе представить, каких масштабов были чистки.

[/part]
[phead][/phead]
[part]

СЕГОДНЯ ИНЫЕ ГЕРОИ В ЧЕСТИ

Юрий Галлай

Кандидат технических наук в области динамики летательных аппаратов, сын Марка Галлая

АМ В этом году исполняется сто лет со дня рождения Марка Галлая — понятно, литературные журналы событие это не должны пропустить, наверняка будут и памятные вечера. Но как вам кажется, с чем связан тот факт, что о Галлае, личности без преувеличения легендарной, страна забыла лет на пятнадцать?

Юрий Галлай Знаете, не только каждому овощу свой сезон, но и каждому герою свое время. Сегодня иные герои в чести. Скажите, кого сейчас интересует авиация, а космос до недавнего времени кого интересовал?.. Нефтяные и газовые трубы — это хорошо, но не думаю, что благодаря им у общества проснется интерес к серьезной литературе, тем паче такой специфичной. Печатают ведь только то, что имеет сбыт, и возносят тех, кто на слуху, — «медийных литераторов». С момента кончины отца прошло шестнадцать лет, за это время некогда широкий круг почитателей отцовской прозы сузился настолько, что была переиздана всего лишь одна книга его воспоминаний, в 2010 году. Прекрасно изданная, она вышла тиражом в три тысячи и до сих пор не разошлась. И дело не в том, что потерян интерес к личности Галлая, — уверен, воспоминания Титова или Гагарина тоже мало кому интересны сегодня. Когда он был жив, он много выступал, много общался с людьми, естественно, это привлекало интерес к его творчеству. Посмотрим, может быть, в связи со столетием что-то изменится.

АМ Пытались ли вы проследить свою родословную, узнать, какие корни у семьи Галлай? Каким Марк Лазаревич был отцом? Какие семейные истории вам запомнились?

ЮГ Вообще, фамилия Галлай имеет венгерское происхождение. Халлаи — это выходцы из Венгрии. А наша семья родом из Волковыска, это Белоруссия, там семейство Галлай обитало в начале ХХ века. Затем эта земля отошла к Польше, кто-то из семьи остался там, к сожалению, все они позднее погибли. Но многие представители семейства Галлай оказались в Петербурге: мой дед, Лазарь Моисеевич Галлай, и его брат, Оскар Михайлович, в их числе. Дед был инженером-энергетиком, сотрудничал с Вернадским. А бабушка, Зинаида Александровна Галлай (в девичестве Ливенсон), была актрисой, причем очень нестандартного жанра — сказительница. Выступала с чтением русских народных сказок вместе со своим партнером, гусляром Андреем Николаевичем Прохоровым. Семья отца всегда была вхожа в ленинградские артистические круги. Среди их друзей — Аркадий Райкин, он был знаком с отцом с молодых лет, Александр Менакер, Михаил Червинский, известный в послевоенные годы драматург, Борис Пиотровский. С Леонидом Утесовым Марк Галлай тоже был знаком с двадцатых годов. Борис Раушенбах, Константин Симонов

, Сергей Королев — знакомства еще с довоенных лет. В школьные годы я мало видел отца: мы жили в Москве, а аэродром, на котором он работал, располагался в Жуковском. Ему приходилось рано уезжать и поздно возвращаться. Специально он меня не воспитывал. О том, чем он занимался, я больше узнал из его книг. Дома был сдержан, никогда не рассказывал о работе. Вспоминаю одну историю, я тогда был мальчишкой, шел сорок пятый год, и должен был состояться Парад Победы. Мы жили на даче в Малаховке, рядом с Жуковским. И многие дети высокопоставленных бонз, живущих там, должны были пойти на парад вместе с родителями. Отец — просто майор, летчик-испытатель, у него не было возможности повести меня на парад. И мама сказала ему, что вот, мол, у ребенка развивается комплекс неполноценности. Тогда отец взял меня с собой на аэродром, посадил на колени к курсанту в заднюю кабину У-2, и в то время, когда все мальчишки играли в футбол, мы с ним несколько раз пролетели над футбольным полем. Когда я вернулся и рассказал обо всем ребятам, мое реноме резко возросло.

АМ Как случилось, что летчик Галлай стал писателем?

ЮГ Отец в литературу пришел сам и, как он говорил, достаточно случайно. Его часто приглашали на модные во второй половине пятидесятых вечера, встречи — он тогда уже был известной фигурой, Герой Советского Союза, летчик-испытатель, — задавали массу вопросов. Выступая на этих вечерах, он понял, что люди очень мало знают о его профессии, и решил перенести на бумагу истории из своей жизни, объединить их. Когда Твардовскому принесли первую книгу Галлая, он спросил, а кто ему пишет, не поверил сначала, что это он сам написал. И потом, пока был жив Твардовский, все, что писал отец, публиковалось в «Новом мире». Это считалось тогда знаком качества.

АМ Соблюдались ли в семье еврейские традиции, каким было отношение отца к еврейству?

ЮГ В семье отца еврейские традиции не соблюдались. Отец ни идиша, ни иврита не знал, и при мне никто в семье на этих языках не говорил. Национальный фактор до середины сороковых годов людей не интересовал, особенно молодежь. Отец рассказывал и писал, что он никогда не видел разницы между татарами, евреями, узбеками, украинцами… В его эскадрилье на Калининском фронте были люди всех национальностей. И только в послевоенные годы, когда начался разгул государственного антисемитизма — дело Михоэлса, потом «дело врачей», — он попал под так называемую чистку кадров в летном институте. Но особенно огорчал его разгул антисемитизма и ксенофобии в девяностых годах. Он очень переживал, что в той стране, которую он защищал и прославлял, появились какие-то националистические полуфашистские организации, которые во всем начали винить евреев. Этот вопрос до конца жизни сильно его волновал.

[/part]
[phead][/phead]
[part]

НАПИСАННОЕ ИМ ЯВЛЯЕТСЯ КЛАССИКОЙ ЖАНРА

Виктор Куллэ

Поэт, литературовед, переводчик, сценарист

АМ Ты уже достаточно продолжительное время занимаешься летчицами — героями Великой Отечественной, написал сценарий к фильму «Белая лилия Сталинграда», посвященный памяти Лидии Владимировны Литвяк, у нас незаслуженно забытой. Уместно ли провести параллель с Галлаем, которого тоже сегодня помнят единицы? Вообще, как работают «механизмы забвения»?

Виктор Куллэ Беда в основном неутешительном итоге ХХ века — глобальный кризис индивидуальности. Девальвация ценности конкретной жизни. Это выглядит парадоксом: как раз безграничную свободу самовыражения «традиционалисты» считают едва ли не главной болезнью западной цивилизации. На деле все не так. Мифология тоталитарного общества «назначала» героями людей, исходя из легко просчитываемых практических резонов, — естественно, этому способствовали и случайные факторы (кстати подвернувшийся журналист, начальство, которому понравилась его статья). Но ведь и в либеральном обществе происходит то же самое, только знак у критериев отбора противоположный. Человек — со всей сложностью и неоднозначностью — мало кому нужен. Опыт частной жизни сводится к объему информации, полезной (либо бесполезной) для идеологических манипуляций. Прочее отсекается бритвой Оккама. В жизни чем сложнее и неоднозначнее человек, тем интереснее. В пространстве информационного общества наоборот: он должен соответствовать определенному «формату», быть классифицирован и снабжен биркой для удобства пользования. Если же человек подобной унификации противится, о нем проще забыть. Что-то подобное произошло и с Марком Лазаревичем. В раздел безусловных героев войны он не попадал — были асы покруче. Пострадал во время антисемитской кампании — но ведь не сидел, а впоследствии вновь успешно работал и даже Звезду Героя получил. Проще говоря, он не вписывался ни в одну из предложенных рамок.

АМ В литературе любая классификация весьма условна и нестабильна, и все же: какое место отвел бы ты Марку Галлаю, по какому адресу прописал бы его сегодня в литературе?

ВК Нелепой будет попытка сделать из него эдакого отечественного Экзюпери. Во-первых, Галлай, по счастью, не погиб, а это насущный элемент для красивой легенды. Во-вторых — и в-главных — думаю, он сам это вряд ли бы одобрил. Насколько я сумел понять из книг Галлая и воспоминаний о нем, Марк Лазаревич был человеком редкой скромности и пора­зительной порядочности. Написанное им является классикой жанра, который в последние годы теснит привычную прозу по всем фронтам: non-fiction. Это не репортаж, не очерк, не мемуары даже — а именно качественно новый жанр, в котором мастерство прозаика находит опору не только в языковой вязи или изысках воображения, но в основательности жизненного опыта. Долгий кропотливый труд не по созданию альтернативной реальности, а по структурированию окружающего хаоса. В конечном счете жизнь оказывается увле­кательнее самых головоломных сюжетных построений.

АМ Галлай писал: «В испытательном деле без универсальности не обойтись! Не зря считается она одним из важнейших элементов летной культуры испытателя». Почему он отказал себе в универсальности в литературе?

ВК По вышеизложенным причинам. Есть уничижение, о котором принято говорить «паче гордыни», а есть внутреннее целомудрие — нормальное проявление совести и вкуса.

АМ Есть герои проигравшие, есть победившие. Несомненно, Галлай — герой-победитель. Но ведь это как раз наказание для писателя: его произведения всегда останутся ограниченными рамками победы. Без поражения нет драмы, а драматизм — одно из усло­вий существования подлинно высокого произведения. Не потому ли Антуана де Сент-Экзюпери знают все, а Марка Галлая забывают, хотя сама его жизнь безусловно достойна памяти?

ВК Наверное, да. Но ведь точно так же несчастная любовь служит источником вдохновения в большей степени, чем счастливая. Вероятно, это симптом нашего антропологического неблагополучия. Люди, которые, не озаботившись привлечением к себе внимания, попросту честно делают свое дело, в тактическом плане всегда обречены на проигрыш корифеям самопиара. Тем, кого Бродский именовал «фабриками по воспроизводству самих себя». Но стратегический выигрыш в итоге рано или поздно достается именно им. Потому что без скромного подвижничества тех, кто жестоковыйно и несуетно делает свое дело, человечество давно перестало бы существовать.

[/part]
[phead][/phead]
[part]

«ВОИН В КРЕСТАХ»

Андрей Турков

Критик, литературовед

АМ «Жанр, в котором работаю, — писал в одной из последних автобио­графий Галлай, — худо­жественно-документальный: на основе фактов, событий и проблем отечествен­ной авиации и космонавтики». Но, кажется, Марк Лазаревич с не меньшим успехом мог бы писать, к примеру, фантастику или фронтовую прозу. Что помешало ему выйти за рамки, отведенные «авиационному писателю»?

Андрей Турков Он вполне укладывался в свой жанр и никогда не чувствовал себя обделенным. Просто хотел поделиться собственным опытом, причем не только фронтовым. Галлай ведь, как вы знаете, участвовал и в первых космических проектах. Он сам где-то с юмором писал, что у него была должность «инструктор-методист по пилотированию космического корабля». Это при том, что в космос ни один корабль тогда еще не выходил. Галлай хорошо знал космическую кухню и замечательно описал ее в книге «Человек на борту». Кстати, в те времена книга о покорении космоса вполне могла сойти и за фантастику. В ней совершенно замечательный Гагарин — еще не вознесенный на пьедестал, живой человек, такой, каким он Галлаю запомнился и понравился. Там же дан не менее замечательный портрет Королева. Галлай говорил, что его часто изображают ангелом во плоти, а он им никогда не был. Это был во всех отношениях его, Галлая, жанр. А для поисков новых Галлай был слишком сложившимся человеком.

АМ Продолжая фронтовую тему: на ваш взгляд, почему в прозе Галлая нет того накала страстей, который мы находим у его сверстников, писателей-фронтовиков?

АТ Возможно, при всем драматизме и сложности задач, которые стояли перед нашими летчиками в годы войны, у них не было тех страшных — без какого-либо выбора — ситуаций, в которые попадали и Константин Воробьев, и Василь Быков, и Виктор Некрасов, воевавшие в других родах войск. Ведь фронтовая проза Галлая прочно связана с «пространством профессии». И это хорошо, что у него в литературе оказалась своя стезя, благодаря этому его произведения отличаются от ставшей уже хрестоматийной «лейтенантской прозы», от книг других писателей-фронтовиков.

АМ Работа летчика-испытателя требует особой педантичности, малейшая неточность может стоить ему жизни. Скажите, не эту ли педантичность мы наблюдаем и в прозе Галлая — кажется, что порою она даже ему мешает?

АТ Думаю, вы правы. В своей прозе он всегда очень точен. И не только в прозе, я бывал на его выступлениях, он и там был четок и педантичен, держал аудиторию без каких-либо внешних эффектов. Этим и пришелся ко двору, в том смысле, что, как писал в своем дневнике Твардовский, во время своего второго захода в «Новый мир» он хотел привлечь к журналу «людей с чистой совестью». В прямом и непосредственном значении этого выражения. В результате он привлек к сотрудничеству людей самых разных профессий: адмирала Исакова, атомщика Емельянова, летчика Галлая. Вот вам один из типичных эпизодов того времени. Когда в «Новом мире» напечатали галлаевский очерк «Первый бой мы вы­играли», последовала довольно частая в ту пору существования «Нового мира» реакция военных. Вышла разносная статья за подписью трех генералов, в которой говорилось, что это все неправда, все было не так… Разыгралась бурная полемика, состоялось даже разбирательство в парткоме Союза писателей, но эту битву «Новый мир» выиграл. В журнале напечатали письмо полковника Розанова, который подтверждал, что все описанное Галлаем абсолютно верно и правдиво.

АМ Зеленый свет Галлаю-писателю дали Эммануил Казакевич с Александром Твардовским. Как это повлияло на его дальнейшее творчество?

АТ Влияние, конечно, было, но хотел бы напомнить, что ни с Твардовским, ни с Казакевичем особой дружбы у Галлая не было. Зато была тесная дружба с Анатолием Аграновским. Оба они представляли то направление, которое было задано Твардовским в его «Василии Теркине»: «А всего иного пуще / Не прожить наверняка — / Без чего? Без правды сущей, / Правды, прямо в душу бьющей, / Да была б она погуще, / Как бы ни была горька». Правда, бескомпромиссная и точная, — вот цель. Я всегда говорю, что атмосфера, существовавшая в редакции «Нового мира» Твардовского, очень напоминала сельскую кузницу его отца, описанную в поэме «За далью — даль». Там собираются для разговоров о самых разных вещах «и с топором отхожим плотник, / И старый воин — грудь в крестах…». Воином с грудью в крестах в «Новом мире» был Марк Галлай.

 

У летчика и писателя Марка Галлая была странная привычка: часа за два до начала испытаний подходить к самолету и разговаривать с ним — как с живым. Он ходил вокруг машины, гладил фюзеляж, крылья и что-то тихонько нашептывал ему. Что это были за слова — мы никогда не узнаем, зато у нас остались книги Галлая, написанные в модном нынче жанре non-fiction. Возможно, кому-то в наше глумливо-гламурное время они и не приглянутся, но кому-то точно покажутся бесконечной далью — Галлаевым небом, в которое уходит облас­канный шепотом самолет.

[/part][/parts]