К столетию Станислава Лема, которого нет в Еврейской энциклопедии

I

Мой дедушка Фриденберг до самой смерти изъяснялся с акцентом. Родом «западник», из Западной Украины. Семья нищая, многодетная. Потомков разметало по белу свету – через всю азбуку – Австралия, Бразилия, Верхняя Вольта… Эквадор, Югославия, Япония…

А сызмала подались во Львов. Дедушка был «мальчиком» в парикмахерской у Старого рынка – подмастерьем дядюшки Фриденберга. А овладеть мастерством не поспел: война помешала – первая мировая. Ну и забрали в армию.

Да не в царскую, как я по невежеству думал, а в K und K (Kaiserlich und Koeniglich), в императорско-королевскую, австро-венгерскую, от которой, если что и осталось, то бравый солдат Швейк.

И Прага, и Львов – аккурат в Австро-Венгрии, где главный язык – немецкий, почти что родной для дедушки: десятая часть командирского корпуса – иудеи. А еврей, положим, в Российской империи мог дослужиться до офицерского чина исключительно как военный музыкант либо военный медик. В Пруссии формально – никаких запретов, но офицеров-евреев – тоже никаких, раз-два и обчелся.

Когда оба Иозефа – Швейк и дедушка – угодили в плен, пражский Ося, натурально, попал в славянский лагерь, а львовский, естественно, в австрийский. Тут-то и началось, пошло-поехало: вся, значит, беда через вас, что жиды верховодят!..

Спустя приблизительно четверть века вдруг обнаружилось: эсэсовцы в KZ (концлагере) – чуть ли не сплошь австрийцы. А на Московском фестивале (1957) моя русская мама повстречала венского комсомольца Курта, что разглагольствовал посреди 1-й Мещанской: жиды-кровопийцы нажились на войне и требуют назад аризированное имущество!

Словом, дедушка Фриденберг примкнул к большевикам, и родной немецкий язык вывел его в шпионы. Не столько даже язык, как дружок П – старший товарищ, наставник.

А почему П? Да потому! Тоже львовский Парикмахер. Но мастер, высокий класс. Служил в оперетте, мечтая о театральных подмостках. А его, как Гитлера к живописи, и близко не подпускают. Вот и кинулся, подобно фюреру, добровольцем на фронт!

Комический персонаж с павианьей повадкою, пузатый, плешивый, плоскостопный, П развлекал народ в окопах и в плену. А грянул 1918 год – записался в ЧК: шутить, наверное, надоело… Вместе с дедушкой – на гражданской войне, в заградительном отряде. Ликвидировывали белых офицеров в Крыму, охраняли одного вождя и расстреливали другого.

Тот загодя рухнул на пол. Еще в коридоре прильнул к сапогам и, задравши кудлатую голову, тянул заупокойный псалом.

– Schreklich! – вспоминал дедушка. – Ужасно!

Но неуемный П, подстрекаемый опереточным даром, разыграл предсмертную сцену на потеху охраняемого вождя, – приплясывал, скулил и гундосил, путая кадиш с чардашем:

Мир держится до тех пор,

пока на земле повторяют:

«Да будет благословенно

великое имя Его

всегда и во веки веков!»

– Но это же «Отче наш», – сказал охраняемый вождь. – Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…

– Да, – кивнул П, – только более древнее. И поется по-арамейски, чтобы ангелы не разобрали ни слова и не позавидовали народу, что вознес

Г-споду такую величественную хвалу.

– Сегодня – хвала, завтра – хула. – И охраняемый вождь отпустил охранника. – Ступай!

Рано поутру П растолкал дедушку и зашипел на ухо по-немецки:

– Я погиб… Он боится нашего еврейского Б-га. А со своим в надежде поладить. – И пристроил дружка-львовянина в могучую параллельную организацию. – So etwas lebt, und Schiller musste sterben! Такой осел, как ты, будет жить, а Шиллер умирает!

Дедушку Фриденберга быстро спровадили за рубеж на подпольную, конспиративную службу. Сперва – Китай, затем – Испания. Во время и после Большой войны – Америка…

– Он что, сохранил тебя как свидетеля? – спросил я. – Чтобы замолвил словечко на том свете?.. А ты сам, дед, лично ты кого-нибудь спас?

– Ich werde denken. – Дедушка засмеялся. – Буду подумать.

И рассказал историю, которую услыхал я впоследствии от совсем другого лица.

II

По приглашению местных коллег пожаловал в нашу страну писатель-фантаст L.

Мировая величина. Обитает попеременно то в Польше, то в Германии – ну и творит соответственно на двух языках. В Польше, обратите внимание, по-немецки, а в Германии, обратно, на польском. Литература – область воображения, и лучшие стихи о зиме рождаются летом.

Европейскую знаменитость принимали торжественно, в Дубовом зале Центрального дома литераторов. И налетели насчет еврейства. Я участвовал как переводчик и передам творческую дискуссию близко к тексту, по неправленной стенограмме и портативному диктофону. Не дословно, конечно, и без претензии на художество. С ручательством, однако, за смысл.

– Да, – сказал L, – по нацистским Нюрнбергским законам я, действительно, еврей. Но подобно великому Пастернаку, ни единою строчкой не отозвался на так называемый Холокост – уничтожение моих соплеменников. Хотя не в пример вашему поэту жил в непосредственной близости, в страхе и ожидании. Еврейству ничем не обязан.

– Нет, обязаны! – возразил оппонент – бородатый, косматый, в очках… этакий, что ли, тощий Карл Маркс. – Только не еврейству как таковому, а своему происхождению. Позвольте приведу для ясности ряд примеров.

1. Всеволод Эмильевич Мейерхольд, немецкий еврей по отцу и прибалтийский немец по матушке, не мог воспринять полною мерой ни немецкой, ни русской культуры, почему и выдумал условный театр.

2. Евгений Львович Шварц, еврей по отцу и кубанский казак по матушке, искал и нашел собственную страну – сказочную страну Андерсена, где и проистекает действие его пьес.

3. Русскоязычный поляк Александр Степанович Гриневский появился на свет в Вятке и преобразил окружающую реальность в неведомую землю Александра Грина – Гринландию – с Зурбаганом и алыми парусами.

4. Полукровка Владимир Семенович Высоцкий – актер и поэт – воспевал войну как родину, прославляя боевого еврея-папу, перевоплощаясь в него…

Теперь относительно вас, господин L. Вы только что сообщили, что жили в непосредственной близости, в страхе и ожидании, – иными словами, в эпицентре Катастрофы. Буря бушевала окрест, и поди угадай, не поразит ли молния вашу семью. А люди кругом влюблялись, женились, разводились, рождались и умирали, как говорит поэт, «при нотариусе и враче»… Из этого ненормального, но вполне обыденного соседства и произросла ваша фантастическая проза.

– Возможно, – отвечал L. – Мои родители, правда, крещеные, а семья отца возведена во дворянство с присвоением баронского титула. Но по Нюрнбергским законам мы, повторяю, евреи, и если бы кто-то донес… А таких – пруд пруди. Назывались шмальцареки – от немецкого Schmalz и польского smalec – топленое сало, смалец. Про невинное удовольствие состроить еврею свиное рыло или показать свиное ухо – об этом читайте у Гоголя. А шмальцарек просто вас шантажировал, требуя откупную мзду… И все же моя фантастика – не отсюда. Она от детства. Из одного семейного предания, когда мой отец совершенно случайно избежал гибели.

И я услыхал сызнова дедушкину историю, только рассказанную другим человеком.

III

Отец писателя L – австрийский барон и весьма популярный во Львове врач-окулист. Мобилизован как военный медик с началом первой мировой войны.

Попал в русский плен. После нашей революции, спасаясь от местных междоусобиц, пробирался во Львов (тогда еще Лемберг) – на малую родину. Большая (Австро-Венгрия) уже кончилась, а независимая «панская» Польша едва-едва началась.

Где-то на Украине поймали его красные. По отрепьям австро-венгерского мундира определили, что офицер. И повели убивать. Как немца, как еврея, как барона, как интеллигента…

Вдруг навстречу – какой-то парень. Интересуется по-немецки:

– Вы, извините, не брились ли в парикмахерской у Старого рынка?

– И брился, и стригся… А вам откуда известно?

– Да уж известно! – хохочет. – Вы дядюшке Фриденбергу такие очки подобрали, что велел обслуживать вас бесплатно. Так что спасибо за щедрые чаевые!

Парень в ремнях да в кожанке – адъютант страшилы-чекиста, командира заградительного отряда, и увел, стало быть, доктора L из-под расстрела.

– Кланяйтесь, – говорит, – Старому рынку! Привет дядюшке Фриденбергу!

Доктор проник во Львов, который осаждала 1-я Конная. Цирюльни у Старого рынка давно уже не было. Мастер Фриденберг умер. Семейство бежало в Вену.

– Но с детства, – закончил писатель L, – молюсь я во здравие неизвестного парикмахера.

Послесловие Станислава Лема

1. Мои предки были евреи. Я ничего не знал об иудейской религии. Ни об еврейской культуре. Собственно, лишь нацистское законодательство просветило меня. Нам удалось избежать переселения в гетто. С фальшивыми документами мы пережили эти годы. Немцы убили всех моих близких кроме отца с матерью.

2. Мой жизненный опыт таков, что я легко представляю себе (вместо предустановленной гармонии) в аккурат обратное – предуготовленную дисгармонию, за которой следуют хаос и безумие.

3. Практика показала, что жизнь и смерть зависят от мельчайших, пустячных обстоятельств: по этой или той улице ты пошел, явился ли к своему знакомому на час или на 20 минут позже, закрыто или открыто парадное во время облавы.

4. В эпоху массового человекоуничтожения общественные системы – весьма хрупкая штука, а люди непредсказуемы в экстремальных условиях – их решения невозможно предвидеть.

5. Я не верю в лучший мир. Однако же не отчаялся. И не оцениваю человечество как совершенно безнадежный, неизлечимый случай. Мы с отцом, оба медики, никогда б не поставили такой диагноз.

Примечание: Станислав Лем родился во Львове 12 сентября 1921 года

(Опубликовано в №114, октябрь 2001)