В конце минувшей недели ушел из жизни Григорий Канович. В память о писателе «Лехаим» публикует интервью, которое Григорий Семенович дал журналу в 2012 году.

В издательстве «Иерусалимского журнала» вышла книга Григория Кановича «Облако под названием Литва», составленная из рассказов, написанных в последние годы. Корреспондент «Лехаима» расспросил писателя об этом сборнике, о романе «Очарованье сатаны», изданном в серии «Проза еврейской жизни», и о судьбе израильской русскоязычной литературы.

НЕЛЛИ ПОРТНОВА → Вы называете себя «русским писателем, пишущим на еврейские темы». А в справочных изданиях Г. С. Канович — «еврейский писатель, пишущий на русском языке», «русско-еврейский писатель», «израильский русскоязычный писатель» и, наконец, «литовский писатель»…

ГРИГОРИЙ КАНОВИЧ ← Конечно, выбор языка имеет для писателя колоссальное значение. Есть языки, рассчитанные на относительно небольшое число читателей, например старомодный ныне идиш, а есть рассчитанные на многомиллионную аудиторию: русский, английский, французский. Но иногда этот выбор диктуется не зависящими от автора обстоятельствами.

Моим родным языком с детства был идиш, я на нем до войны свободно изъяснялся со своими родичами и земляками в Йонаве. Когда Литва вынужденно стала советской, я знал всего три русских слова: «Сталин», «Чапаев», «ура». Если уж мне было суждено стать писателем, то я, безусловно, должен был писать на идише. И был бы, может, больше доволен собой и своими сочинениями.

Но судьба в войну занесла меня в глубь России, я стал учить русский и начал жизнь сначала. Когда же я взялся за перо, то понял, что с помощью идиша, не очень жалуемого в СССР еще с предвоенных лет, я не смогу рассказать сородичам-евреям, которые поневоле обрусели, обо всем, что меня и их гнетет и беспокоит. Кроме того, и мой идиш был уже сильно подпорчен долгим пребыванием на чужбине: сначала в казахском ауле, потом в шахтерском городке на Урале.

НП → Как бы то ни было, вы продолжаете традицию дореволюционной русско-еврейской литературы, которая обращалась к тому читателю, который у нее был. Леванда, Жаботинский или Бен-Ами пользовались государственным языком, но обслуживали еврейскую среду, развивали ее и старались сделать лучше. При этом русская литература служила образцом: Фруга называли «еврейским Некрасовым», «еврейским Надсоном», Юшкевича — «еврейским Чеховым», и эти сравнения льстили.

ГК ← С 1956 года я стал писать только о евреях, то есть о том, что лучше всего знал и в чем больше всего, как мне казалось, нуждались мои собратья. Тем не менее впоследствии я имел неосторожность заявить, что я русский писатель. Сами русские писатели могут не принять меня в свои славные ряды, это их право, но я себя по языку — главному инструменту в творчестве, — а если прибегнуть к патетике, то и по сути, по духу считаю русским писателем с сильным еврейским зарядом. Образно говоря, моей ракетой стал чужой язык.

Термин же «русскоязычный еврейский писатель», по-моему, стыдливо-охранительный, он возник из чувства неполноценности. Ведь никому не придет в голову Фазиля Искандера именовать абхазско-русскоязычным, а Юрия Рытхэу — чукотско-русскоязычным писателем. Еврейскими в полном смысле слова можно назвать только тех писателей, которые писали и пишут на идише или иврите.

НП → Недавно на заседании Союза русскоязычных писателей Израиля было заявлено, что эта литература приказала долго жить. Каковы, на ваш взгляд, ее перспективы?

ГК ← Да, ее век недолог. Правда, пока рано говорить о кончине и публиковать некрологи, но будущего у нее нет, как не было его и у куда более мощного отряда русских писателей-эмигрантов в Берлине и Париже. Причины — доминирующая ивритская языковая среда и естественный уход основного потребителя, русскоговорящего человека старшего возраста. Что до молодых читателей, то для них определенный интерес могут представлять разве что «книги памяти», то есть воспоминания о наших дедушках и бабушках, написанные теми, кто не претендует на писательские лавры.

Так что судьба русскоязычной литературы Израиля предопределена. Кто-то из ее лидеров имеет шанс влиться в большую русскую литературу, ну а о рядовых, наверное, скажут словами популярной песни: «недолго музыка играла». Все, в конечном счете, зависит от уровня таланта.

НП → Как складываются отношения русскоязычных литераторов в Израиле с писателями-«аборигенами»?

ГК ← Между русскоязычными и ивритоязычными писателями нет почти никаких контактов. Мы не сообщающиеся сосуды, а разные планеты. Помню только одно удивительное исключение — покойного Бенциона Томера, ободрившего и вдохновившего многих авторов-репатриантов своим внимательным отношением к ним.

Тем не менее даже по переводам мы можем и должны многому научиться у наших израильских коллег. Большая часть из них выросла в мошавах и кибуцах, они прекрасно изображают жизнь в нашей общей стране, ее людей, ее природу. Я до сих пор жалею, что рос в отрыве от природы. У нас в местечке не было воробьев, грачей, соловьев, а были птицы, не было кленов и лип, а были просто деревья. Бабушка, помню, кричала: «Не смотри на нее, а то она тебя заклюет». А что ее зовут вороной, бабушка не знала.

НП → Одна из основных ваших тем — вступление в жизнь еврейского мальчика, живущего в многонациональной среде. Причем отношения между людьми разных национальностей неизменно складываются дружеские. С течением времени они становятся драматическими, во время войны — катастрофическими, но никогда на этом конфликте у вас не держится действие.

ГК ← Я сейчас пишу мемуарную книгу. Один из ее персонажей — литовец-полицейский, который говорил на идише лучше меня. Он приходил на Пасху к моему деду и просил у него мацы. Дед-сапожник грубовато шутил: «Но в ней же, Винцас, есть ваша кровь». «Много?» — спрашивал страж порядка. «А биселе (капелька)», — смеясь, отвечал дед. «Ну, раз капелька, то давай». Драки между евреями и литовцами у нас в местечке происходили только на футбольном поле после матча.

Но война все изменила. Многие литовцы, целые карательные соединения, стали мстить евреям за то, что те якобы все до единого служили в органах НКВД и рьяно поддерживали советскую власть. В оккупированной немцами Литве восторжествовала идеология мести, которая до поры до времени гнездилась в подполье, а потом выползла наружу. Евреев, надо признать, не любили и в предвоенный период, но эта нелюбовь не влекла за собой повсеместное кровопролитие, как в 1941-м.

НП → Из Википедии: «Родился в семье портного, соблюдавшего еврейские традиции». У ваших героев странные отношения с Б-гом. Они верят в Него, некоторые из них молятся, но Всевышний не может их защитить, когда евреев уводят на смерть к Главной синагоге. Элишева бросается в реку оттого, что позволила себя крестить и осталась жива, когда ее отец и сестра погибли. Любящий ее Яаков хоронит «лучшую еврейку Литвы», читая кадиш, а «чуть поодаль от него, под сосной, по-литовски отрешенно творит свою молитву Ломсаргис», тоже любивший свою батрачку.

ГК ← С детства я был родителями приучен к тому, что Главная синагога — это человеческое сердце. Там живет Б-г, Его надо слушать и никогда не огорчать дурными поступками. И это гораздо важнее, чем ходить в Главную синагогу или в синагогу мясников и машинально творить молитву. Если Б-га нет в сердце, Его не найти нигде.

В каком-то смысле я разделяю точку зрения Амоса Оза, сказавшего: «Я в Б-га не верю, но я Его боюсь». Бен-Гурион понимал, что религия — это тот цемент, который скрепляет разнородные слои народа, и потому не отделил ее от государства. Наши раввины, мудрецы и наставники были подвижниками и на протяжении веков чуть ли не единственными хранителями еврейства. Но времена и функции меняются. И меняют всех. К сожалению, не всегда к лучшему.

НП → Ваш последний роман о Катастрофе — на самом деле не совсем об этом. Вместе с гибелью Мишкине рушится микрокосм, и вы хотите найти какие-то общие закономерности поведения и судеб этносов, населяющих «облако под названием Литва».

ГК ← Передо мной стояла задача — попытаться найти причину событий, которые привели к гибели 210 тысяч евреев-литваков. «Очарованье сатаны» отличается от других моих романов разве только тем, что это, если можно так выразиться, тихий реквием, в нем нет сцен истязаний и убийств. Холокост, по-моему, начинается не с погромов, а гораздо раньше — с перерождения человека в зверя, в убийцу. Бывают периоды, когда сатана оказывается сильнее и привлекательнее Г-спода Б-га, потому что платит не библейскими заветами, а наличными. Сатана ведет постоянную охоту за людьми, он очаровывает их своими посулами и подачками. Мой роман о том, как проявляет себя человек в экстремальных ситуациях. Среди его главных героев нет бесспорных святых, как и нет стопроцентных подлецов.

(Опубликовано в №241, май 2012)