12 тамуза еврейский мир отмечает День освобождения шестого Любавичского Ребе рабби Иосефа-Ицхака Шнеерсона. Ребе был арестован в ночь на 15 сивана 5687 года (14 июня 1927) и брошен в ленинградскую Шпалерную тюрьму за религиозную деятельность. Приговор к смертной казни ему заменяют десятилетней ссылкой в Соловки, в свою очередь замененной трехлетней в Кострому. Благодаря вмешательству мировой общественности и, без сомнения — Всевышнего, 12 Тамуза Ребе был извещен о полном освобождении. События лета 1927 года описаны Ребе в его книге “Записки об аресте”, отрывки из которой журнал “Лехаим” публиковал еще в 1990-е годы. Сегодня мы предлагаем вниманию читателей приложение к этой книге — “Послесловие”, составленное ответственным редактором русского перевода книги М. Левиным, и фрагмент из беседы Любавичского Ребе рабби Менахема-Мендла Шнеерсона, посвященной его Великому предшественнику, “Он не щадил себя…”.
ПРАЗДНИК ОСВОБОЖДЕНИЯ
Арест 5687 года, — пишет Ребе, — седьмой по счету, ибо меня пять раз арестовывали при старом режиме и дважды — при новой власти.
Впервые я был арестован в Любавиче, в детстве, когда мне было всего одиннадцать лет . Год спустя по совету и указанию моего учителя я начал записывать свои воспоминания и отметил это происшествие.
Второй арест в Любавиче, в Ияре 5662 года (май 1902), был результатом доноса учителей местной просветительской школы.
Третий — тоже в Любавиче, в месяце Тевес 5666 года (январь 1906), явился следствием участия местных сионистов в стычке с полицией.
Следующий произошел в Петербурге, в том же месяце Тевес 5679 года (декабрь 1909 или январь 1910) по доносу еврея-просвещенца.
Пятый арест, в Петрограде, в месяце Шват 5676 года (январь или февраль 1916), был результатом моих попыток законно обосновать освобождение раввинов, меламедов и шойхетов от службы в царской армии.
Шестой арест, в Ростове-на-Дону, в месяце Тамуз 5680 года (лето 1920), последовал за доносом главы евсекции города.
Однако все эти аресты были кратковременными, всего на несколько часов. И только седьмой оказался продолжительным.
…Не погрешу против истины, если скажу, что воспоминания о последнем аресте иногда доставляют мне удовольствие. С тех пор минуло семь лет, но временами я уединяюсь, чтобы возродить в памяти слова и видения, которые слышал либо видел наяву и во сне в те дни.
Жизнь человека – это последовательность определенных вех: детство, отрочество, юность, молодость, пожилой и старческий возраст. Человек наделен способностями, порой средними, порой незаурядными и яркими; люди отличаются характерами: у одних — застенчивый и меланхоличный, у других, наоборот, общительный и жизнерадостный. Кроме всего этого, по воле Провидения есть периоды в жизни человека, зачастую изменяющие его характер и поразительно развивающие его способности, что ставит личность на более высокую ступень, помогает глубже всматриваться в смысл и цель своей жизни. Наиболее плодотворный период в процессе формирования характера человека и развития его способностей — это время, наполненное страданиями, которые приходится испытывать во имя беззаветного отстаивания своих идеалов, особенно, если речь идет о борьбе с преследователями во имя утверждения Веры.
Период, полный телесных и душевных мук, бывает вместе с тем насыщен сильными впечатлениями и в конечном счете становится светлым воспоминанием.
Все, что произошло со мной в тот период, не менее важно и почетно, чем все последующее. Даже арест и пребывание в тюрьме послужили для меня источником большого духовного подъема, и поэтому на шкале времени стоит особо отметить не только дни и ночи, но даже часы и минуты. Ибо каждый час и каждое мгновение страданий от истязаний и причиненных мук приносят такую необычайную пользу и порождают такую безграничную стойкость, что даже слабый становится героем…”
Даже слабый становится героем — эти слова не относятся к Ребе. Ибо вся его жизнь, начиная с юношеских лет, была поистине героической, о чем свидетельствует и приведенный список арестов.
С ранних лет он в центре Любавичского Движения. Сын пятого Любавичского Ребе, рабби Шолом-Довбера, рабби Иосеф-Ицхок в пятнадцатилетнем возрасте становится личным секретарем своего отца, а в восемнадцать возглавляет только что основанную большую ешиву “Томхей Тмимим”. Со временем “Томхей Тмимим” открывает филиалы в других странах, приобретает мировую известность, и тысячи ее выпускников пожизненно гордятся высоким званием томим.
В неполные двадцать лет Иосеф-Ицхок — делегат съездов еврейских общественных деятелей. В 1901 году он выезжает в Польшу и Германию, где собирает деньги на строительство фабрик в маленьких городах нынешней Белоруссии. Проект успешно реализуется, и тысячи бедных, практически нищих еврейских семейств получают постоянную работу.
В 1906 году, когда по России прокатилась волна кровавых еврейских погромов, рабби Иосеф-Ицхок призывает весь мир поднять голос против антисемитской политики царского правительства. Как известно, погромы прекратились.
Вся жизнь Ребе была посвящена защите евреев и помощи им, в связи с чем его и арестовывали многократно. Так было до первой мировой войны, во время войны и особенно после революции, когда гонения на идишкайт приобрели неслыханный в еврейской истории характер и советская власть принялась истреблять самую суть нашего народа – его религию.
2 Нисана 5680 года (21 марта 1920) в Ростове-на-Дону скончался Ребе Шолом-Довбер. Своим духовным лидером, шестым Любавичским Ребе евреи провозглашают его сорокалетнего сына, и в том же году начинает активно действовать настоящий и будущий враг Ребе — антиеврейская коммунистическая организация, евсекция, еврейское отделение в партии большевиков.
Согласно теории, вдвинутой Лениным еще в начале века, история человечества — есть история классовой борьбы, а нации — реакционная буржуазная выдумка. Эта ленинская точка зрения, безусловно принятая комиссаром по делам национальностей РСФСР Сталиным, легла в основу большевистской политики, направленной против иудаизма.
Широко бытует мнение о массовом, чуть ли не решающем участии евреев в октябрьской революции. Однако этому противоречат цифры: в 1922 году, т.е. на пятом году революции, в большевистской партии состояло 19562 еврея — не слишком впечатляющее количество для почти четырехмиллионного еврейского населения. России. Да и эти 20 тысяч не были евреям в истинном смысле слова, а как правило, детьми выкрестов и ассимилянтов, что и подтверждает первый комиссар по еврейским делам при сталинском наркомате Диманштейн.
“Большевистская партия — пишет он в 1920 году, вспоминая дореволюционную пору, — никогда не вела особой работы среди евреев. Во время февральской революции еврейские рабочие не были на нашей стороне. После октябрьской революции положение было таким, что пришлось назначить секретарем евсекции человека, ни слова не знавшего по-еврейски. И я сам никогда не занимался общественной работой среди евреев”.
Далекие от еврейства и чуждые ему “евсеки” с помощью ленинской теории и полицейского аппарата советского государства насильно толкали многомиллионное еврейство России на путь ассимиляции, т.е. пытались переделать его по своему образу и подобию. Программа евсекции, которую она выполняла с великим рвением, заключалась в уничтожении еврейской религии, еврейских общин и даже еврейского языка. Одно из первых постановлений сталинского наркомата по делам национальностей гласило:
“…Учитывая позорную политику, направленную на затемнение классового сознания еврейских трудящихся масс… и вредное антипролетарское воспитание.. Центральное бюро еврейских общин и все его отделы… закрыть навсегда.
Все средства, а также живой и мертвый инвентарь передать местным комиссариатам.
Член коллегии С. Агурский.
Нарком по делам национальностей И.Сталин”.
Созданная в феврале 1918 года и ликвидированная за ненадобностью в 1930 году евсекция оставила о себе поистине черную память. “Разрушай!” — было ее лозунгом. “Смерть религии!” — кричали ее молодчики и устраивали в синагогах позорные драки. “Раввинов под суд!” — и проходили по городам омерзительные судилища, выносившие “смертный приговор еврейской религии”. “Да здравствует пролетарская культура!” — и накипь человеческая оскверняла, громила по всей стране синагоги (Минск, Одесса, Харьков, Киев, Смоленск, Гомель, Таганрог — сотни других городов и местечек). “Еврейский рабочий, — твердила евсекция, — объявляет диктатуру пролетариата на еврейской улице!” — и насильно, с помощью аппарата ГПУ, крушили ешивы, хедеры и еврейские общинные организации.
Среди погромных декретов той поры заслуживает быть отмеченным один — о полном запрете языка иврит, объявленного контрреволюционным.
По мнению евсеков-идеологов, еврейский язык и национальность должны были исчезнуть в “плавильном котле революции”. Упомянутый комиссар Диманштейн писал: “Мы не фанатики еврейского языка. Возможно, в близком будущем более богатые языки вытеснят повсюду еврейский. Мы, коммунисты, не прольем по этому поводу ни слезинки”.
Подготовленный евсекцией и проведенный в жизнь комиссариатом Сталина декрет о ликвидации живого языка вызвал изумление даже в большевистских кругах. Советский нарком просвещения Луначарский заявил, что объявление какого-либо языка “контрреволюционным” — есть просто акт вандализма. Впрочем, возмущение русского наркома (знавшего иврит и читавшего Танах в подлиннике) не помогло: “контрреволюционный” язык так и остался запрещенным в России.
Результатом 13-летней деятельности евсекции было полное разорение старинного уклада жизни еврейского населения в городках и местечках. К 1925 году более миллиона евреев покинули традиционные штетлах. “Наш самый большой враг, — говорили они, — евсекция!”
Разрушение, учиненное евсеками, было на руку одной лишь советской системе. И она отблагодарила своих верных псов. В 30-х, после расформирования евсекции, ее активистов ожидала “награда”: Воркута и Заполярье, Якутия и Колыма.
Все “победы” евсекции держались на карательных органах ВЧК-ГПУ. Без помощи тоталитарной власти ей не удался бы ни один проект. В той единственной сфере, где евсекция не пользовалась полицейской поддержкой, она оказалась беспомощной.
Главной функцией евсекции, как и было записано в ее программе, считалась “культурно-воспитательная работа”, т.е. антирелигиозная пропаганда и внедрение в еврейскую среду коммунистических идей. Спустя 7 лет после начала ее деятельности суммарный тираж всех газет на идише, московской “Эмес”, харьковской “Штерн”, минской “Октябрь” и т.д., не превышал 15 тысяч, т.е. был ничтожным, а точнее, нулевым: упомянутые тысячи полностью расходились среди евсеков, их подручных и еврейских организаций коммунистического толка. А миллионы читающих на идише попросту бойкотировали жалкие антирелигиозные листки. Симпатии простых людей по-прежнему оставались на стороне идишкайт.
1920 год, когда Ребе возглавил Любавичское Движение, был и годом начала антиеврейского террора (в 1918 и 1919 годы этому мешала гражданская война). Шантаж и преследования агентов ЧК, направляемых активистами евсекции, были так велики, что многие раввины и общественные деятели решили немедленно эмигрировать. Такая возможность была и у Ребе, но он предпочел не бегство, а самоотверженную борьбу.
Жизнь его была посвящена еврейскому народу.
Безжалостному натиску евсеков Ребе противопоставил девиз: ни один еврейский ребенок не должен быть брошен на произвол коммунистической улицы, не должен быть отдан новоявленным “воспитателям”.
Талантливый организатор, Ребе привлекает всех тмимим и многих евреев к этой борьбе, разгром еврейских школ идет параллельно с организацией по всей России сети тайных хедеров и ешив. Ни на минуту не останавливается также учеба раввинов и шойхетов, продолжается строительство новых синагог и микв.
В 1924 году Ребе вынужден покинуть Ростов-на-Дону, где евсеки-чекисты, отчаявшись остановить Ребе, начинают откровенно угрожать ему наганом (в помещении синагоги, в присутствии многих свидетелей). Переезд в столичный Ленинград, где бандиты ведут себя поскромнее, позволяет Ребе действовать еще активнее.
Ребе собирает своих друзей и помощников на тайный съезд в Москве. (Мы знаем, как это было опасно!) Участники съезда клянутся: продолжать, что бы ни случилось, распространение Торы и поддержку еврейства. И все, как один, остаются верными клятве. Многих арестовывают и ссылают на верную смерть в Сибирь, но на их место приходят новые учителя и продолжают занятия с теми же учениками.
По инициативе Ребе во все концы России разъезжаются знатоки Торы — талантливые ораторы, умеющие пробуждать интерес слушателей к иудаизму. Посещать эти лекции опасно, но слушать их проходят сотни людей, в противовес пустым залам, где евсеки читают унылые и скучные коммунистические проповеди.
Гигантская работа, развернутая по всей стране, приносит успех за успехом, и евреи возвращаются к Торе. Из центра, от Ребе, к ним приезжают раввины, шойхеты и меламеды, а в случае необходимости приходят и деньги. Они пожертвованы, как правило, людьми небогатыми и вопреки угрозам чекистов.
Умная, осторожная и систематическая деятельность Ребе плотиной перегородила антирелигиозную пропаганду. Основная, как мы помним, работа евсекции оказывается в тупике. С помощью ГПУ евсеки быстро обнаруживают и пробуждение религиозных чувств, и появление новых религиозных организаций. Они отлично понимают: кем-то организовано активное сопротивление. Но кем?
Начались энергичные поиски “преступников”, безуспешные вначале, пока ими занимались активисты евсекции, и эффективные, когда к ним присоединилось вездесущее ГПУ. На всю переписку Ребе — тысячи писем, поступавших на его имя и отсылаемых из его дома — была наложена строжайшая цензура. Как ни старались его корреспонденты прятать за безобидным тайное, в скором времени цензура ГПУ обнаружила улики, подтвердившие их предположение: религиозное возрождение евреев России исходит от Ребе.
Эти сведения накапливаются, наиболее “откровенные” письма попросту конфискуются, за Ребе и близкими к нему людьми ведется усиленная слежка. Наконец наступает день, когда сомнениям уже нет места: перед следователями ГПУ и руководством евсекции раскрывается истинная картина титанической деятельности Ребе. “Он организовал все религиозные силы страны и финансирует все религиозные заведения”, — с откровенной злобой говорит о Ребе руководитель евсекции.
Ниже мы приводим крайне любопытное письмо, которое объясняет истинные причины ареста Рабби Иосефа-Ицхока Шнеерсона и его заключения в ленинградскую политическую тюрьму Шпалерную.
“…В связи с приездом в Москву рабби Шнеерсона, — рассказывает А.Л. Фукс, председатель московской еврейской общины, — меня вызвали в ГПУ. Чекистов интересовало: 1) Действительно ли рабби Шнеерсон, находясь в Москве, собрал большую сумму денег для поддержки религиозных еврейских учреждений.
2) Правда ли, что вокруг него сплотились сотни молодых людей, посвятивших себя укреплению еврейской религии по всей стране.
3) Действительно ли рабби Шнеерсон является непререкаемым авторитетом для сотен тысяч верующих”.
Этот допрос свидетельствовал, что над головой Ребе сгущаются тучи и ГПУ неспроста интересуется его деятельностью. Вкратце я сказал им следующее:
— Да, я знаю рабби Шнеерсона. Я знал и его отца — известного раввина, главу еврейской общественности. А в ту далекую пору, когда я был учеником петербургской высшей школы, я встречал и его дедушку, который также был видным еврейским общественным деятелем и с риском для себя посещал самых грозных царских министров, чтобы помочь евреям России. Именно он своим умом и настойчивостью помог разрядить накалившуюся атмосферу во время погромов в Киеве и Нежине…
Что касается рабби Шнеерсона, то я знаю его как человека высокой нравственности и духовности. И если он поддерживает и помогает еврейским религиозным учреждениям, о чем я ничего не знаю, то никаких беззаконий в этом нет и быть не может. Да, я знаю, что в настоящее время рабби Шнеерсон находится в Москве, но цели его приезда мне неизвестны.
…Дома меня ожидали члены двадцатки, обеспокоенные тем, что меня продержали на этот раз дольше обычного. Не желая распространяться об истинной причине вызова в ГПУ, чтобы избежать ненужных разговоров и слухов, я отделался несколькими общими фразам, а потом пригласил одного из близких Ребе людей, рассказал ему подробно, что со мной произошло, и просил передать Ребе совет: в эту же ночь немедленно вернуться домой.
Назавтра я поинтересовался, уехал ли Ребе, и сильно обеспокоился, узнав, что он все-таки остался в Москве.
…В канун Пурим-Катан я пришел в центральную синагогу и увидел, что ярко освещенный любавичский зал буквально забит народом, даже в проходе и на лестнице стояли люди. На вопрос, что здесь происходит, мне ответили: “Выступает Любавичский Ребе!”
Я буквально похолодел от страха за Ребе и одновременно подумал, что внук унаследовал твердый характер дедушки, не считавшегося с опасностью при защите интересов евреев.
Мне удалось пройти внутрь, увидеть, что Ребе сидит на возвышении, и услышать, как он своим звучным, певучим голосом говорит о празднике Пурим, объясняя чудо Пурим непоколебимостью евреев, их верностью Торе.
В те давние времена, говорил Ребе, евреи отказались выполнить приказ царя Ахашвероша, не пожелали смешиваться с другими народами Персидской империи. Как свидетельство нашей стойкости Ребе привел в пример поведение тысяч детей, воспитанников Мордехая, которые в ответ на запрещение изучать Тору сказал своему учителю: “С тобою мы неразлучны — на жизнь и на смерть!” И они, эти дети, победили.
Священная стойкость вечна, она повторяется из поколения в поколение, продолжал Ребе, и мы можем упрочить наше положение только приобщением маленьких детей к изучению Торы. Подтверждение этому мы находим в Теилим: “Устами младенцев и грудных детей Ты укрепил (нашу) мощь… чтобы покорить врага и мстителя”.
Не только содержание речи Ребе, но и его энтузиазм, пренебрежение опасностью, которой чреваты были подобные высказывания, а также сосредоточенное внимание слушателей поразили меня. Но я заметил в синагоге осведомителей ГПУ…
Мы вышли из синагоги под сильным впечатлением от услышанного и увиденного. Г-н В., знавший хасидов лучше чем я, сказал, что Ребе в своем выступлении затронул самую острую и жизненно важную проблему еврейства России. “Существует обычай, — сказал он, — пунктуально записывать, а затем распространять и пересказывать каждое выступление. Чаще всего это делает сам Ребе, и его речи попадают к хасидам, живущим по всей стране”.
Через неделю мне пришлось встретиться с Литваковым, одним из руководителей евсекции. Во время разговора он вдруг стал поносить Ребе Шнеерсона, который объединил всех религиозных евреев России. Литваков возмущался, что Ребе собирает средства на содержание микв, синагог, преподавателей хедеров и т.д.
— Куда ни посмотришь, — сказал он не, — не только в Белоруссии, Украине и Центральной России, но и в таких далеких краях, как Грузия и Туркестан, можно встретить посланцев раввина Шнеерсона, выполняющих его указания.
Он приводил факты, относящиеся к Грузии, например, и если они соответствуют истине, то свидетельствуют об отличной организации дела.
С появлением евсекции по всей Грузии были ликвидированы действовавшие там религиозные институты. Но недавно, рассказывал Литваков, туда приехал молодой ашкенази (так называют в тех местах еврея из России), который говорил по-грузински, как настоящий грузин, и выступал перед евреями с пламенными речами. Он цитировал выдержки из кодекса советских законов, где говорилось, что гражданам разрешается создавать и содержать религиозные учреждения на собственные средства. Этот юнец, сказал раздраженно Литваков, переезжая из города в город, из поселка в поселок, повсюду выступал с речами, в которых расхваливал власть, предоставившую такие широкие права трудящимся, и ратовал за восстановление этих самых религиозных учреждений. И обычно, после его отъезда, так и происходило.
А в одном из поселков случился вообще анекдот. На выступление молодого человека пришли работники местного исполкома и, услышав, как он цитирует конституцию, решили, что перед ними представитель из центра. Воодушевленные его речью, они тут же единогласно постановили отремонтировать микву за счет исполкома. Что и было сделано.
Кончилось все это тем, что еврейская молодежь грузинских селений поднялась против комитетов евсекции их разогнала и на том основании, что законы советской страны позволяют гражданам в вопросах религии поступать по своему усмотрению. После этого были отремонтированы синагоги, общины приобрели новые свитки Торы, и по всей Грузии были открыты хедеры.
— В результате тщательного расследования, — заключил Литваков, — нам стало известно, что все это дело рук раввина Шнеерсона. Он разослал своих агентов во все концы страны и огромными денежными суммами финансировал эти мероприятия.
Я возразил Литвакову, что закон действительно гарантирует гражданам свободу вероисповедания, а верующие имеют право на собственные средства содержать религиозные учреждения. В чем же вина рабби Шнеерсона, если он популяризирует конституционные законы страны?
— В ГПУ, — ответил Литваков, — уже знают, в чем виноват Шнеерсон. И мы, — закончил он в ярости, — решили вырвать его с корнем! Давно уже собран у нас необходимый для этого материал.
Содержание беседы с Литваковым и мои опасения за судьбу Ребе я передал одному из близких к нему людей…”
Это письмо — живое свидетельство ненависти и страха ренегатов из евсекции к Ребе. Казалось бы, как легко справиться с главным идейным врагом, если есть под рукой ГПУ, — арестовать, ликвидировать! — однако, оказывается, не так-то просто посадить в тюрьму главу всемирно известного Любавичского Движения. Мы уже знаем, к каким это привело последствиям.
Нерешительным действиям евсекции положила конец неоднократно упоминаемая в тексте “Записок об аресте” история с ленинградской конференцией представителей всех еврейских общин России. Значение этой конференции было очень велико: ей предстояло утвердить программу еврейской общинной жизни, а также определить, какие религиозные организации согласно советским законам разрешено создавать в еврейских общинах.
Некоторые раввины и общественные деятели поддерживали идею созыва конференции. Но Ребе прекрасно понимал, что из страха перед репрессиями немногие осмелятся говорить о действительных нуждах религиозного еврейства. Для Ребе было очевидным: конференция — хорошо подготовленная евсекцией ловушка, чреватая полной ликвидацией еврейства в России.
Отдавая себе полный отчет в грозившей ему опасности, Ребе, не раздумывая ни минуты, решительно выступает против провокационного съезда. И грязная затея проваливается, что поистине явилось крахом многолетней подготовки и всей работы евсекции. Ненависть и злоба оказываются сильнее осторожности, Ребе арестован.
Как мы знаем, в дальнейшем произошло одно из очевидных чудес нашего века — смертника отпустили на свободу и даже позволили покинуть Советский Союз.
Уход из неволи — начало нового этапа в жизни Ребе. Наконец-то он поднялся во весь свой исполинский рост. Ни на минуту не прекращая кампании в защиту еврейства Советской России, продолжая переписку и помощь оставшимся там хасидам, он одновременно начинает великое дело своей жизни — распространение Любавичского Движения по всему миру.
В Латвии, а затем в Польше Ребе организует ешивы и хедеры Хабада, он посещает Священную Землю и Соединенные Штаты Америки… И всюду, где он побывал, укрепляются еврейские религиозные общины, появляется сеть еврейских школ. В конце 30-х годов Ребе основывает Всемирное объединение любавичских хасидов.
Начало второй мировой войны застало рабби Иосефа-Ицхока Шнеерсона под Варшавой. Своими глазами он видел ужасы фашизма, но ему удалось спастись от нацистов, и в 1940 году Ребе прибыл в Америку.
В те годы положение в еврейском мире казалось безнадежным. Подавляющее большинство хасидов находилось в России, в Европе шла война, а для американских евреев цели и смысл Любавичского Движения оставались далекими, как звезды. Среди миллионов эмигрировавших сюда из Восточной Европы евреев нарастала ассимиляция, и даже само название Любавичского Движения было для них ничего незначащими словами. Это была страна с иными обычаями, иной духовной атмосферой. Встречая Ребе на земле Нового Света, лидер многомиллионного американского еврейства открыто заявил об этом: “Не забывайте — мы коренным образом отличаемся от евреев Европы”.
На явный совет отступиться от евреев США Ребе ответил: “Америка не отличается от любой другой страны диаспоры!” И, действительно, потребовалось не так уж много времени, чтобы Любавичское Движение охватило Америку. Сегодня здесь сердце и центр Движения Хабад.
Начинать нужно было с нуля. Ребе пришлось ездить по Соединенным Штатам, доказывать, объяснять. На его выступления приходила молодежь, не получившая религиозного воспитания. По зову сердца они стремились к полнокровной еврейской жизни без надуманных “облегчений” на американский лад, и они становились учениками Ребе.
Постепенно и в Америке появляются ешивы и начальные школы по изучению Торы. Последователи Ребе в свою очередь становятся учителями и воспитателями в отдаленных общинах. Письма, послания, статьи и книги Ребе пробуждают американское еврейство от долгой спячки, в стране начинает пульсировать истинно еврейская жизнь.
Непостижимо, откуда черпал силы тяжело больной рабби Иосеф-Ицхок Шнеерсон, где находил время для колоссальной работы. Он основывает издательства и библиотеки, выпускает журналы и сборники, публикует статьи и книги, ведет огромную переписку, принимает ежедневно десятки людей, руководит созданными им же организациями по еврейскому воспитанию, распространению сокровищниц мысли Талмуда или мелодий Хабад… Бюро помощи беженцам с отделением в Париже, открытое им сразу после войны, спасло жизнь десяткам тысяч евреев и многим из них помогло благополучно перебраться в Израиль и другие страны.
Благодаря мужеству и целеустремленности Ребе Любавичское Движение с течением времени охватило все континенты. Дом номер 770 по Истерн Парквей в Нью-Йорке, где поселился Ребе по приезде в Америку, превратился в мировой центр Движения Хабад. Отсюда исходят знаменитые обращения к еврейскому народу, сюда приезжают юноши, чтобы углубить свои знания святой Торы, здесь издают журналы и книги на многих языках. Сюда идут за советом люди со всех концов земли, религиозные и нерелигиозные, приходят раввины, политические деятели, ученые, бизнесмены, философы, писатели…
ОН НЕ ЩАДИЛ СЕБЯ
Фрагменты из бесед Любавичского Ребе рабби Менахема-Мендла Шнеерсона, посвященных его Великому предшественнику
Как известно, Ребе был арестован в той стране из-за самоотверженной в буквальном смысле этого слова деятельности, которой он занимался на протяжении семи лет: распространял идишкайт, помогал изучению Торы, исполнению ее заповедей.
В этом ему сопутствовал огромный успех, как и в дальнейшем, после освобождения, когда Ребе смог благополучно продолжить и расширить свою деятельность, заниматься ею еще много лет, до последних дней своей жизни.
Я хочу здесь напомнить, что обязанность каждого из нас — задуматься над историей его ареста и освобождения. Все сыновья и дочери еврейского народа, где бы они ни находились, обязаны вникнуть в смысл тех событий и сделать из них выводы, ведущие к практическим действиям.
В истории ареста Ребе много поучительного. Главное, на что следует обратить внимание, это самопожертвование Ребе, который не щадил себя ради воспитания еврейских детей всех возрастов. Для них открывал он начальные и средние еврейские школы, именно этим вызвал гнев и злобу беззаконной власти, именно в этом была одна из основных причин его ареста.
Важно подчеркнуть, что Ребе отдавал все силы и время воспитанию детей и юношества, прекрасно сознавая, что тем самым он ставит свою жизнь под угрозу. Эту опасность еще увеличивала его постоянная поддержка синагог, микв и других жизненно важных для евреев институций.
Самоотверженность рабби Иосефа-Ицхока Шнеерсона показывает, какое важное значение он придавал воспитанию молодежи — ради нее самой и ради нашего народа, чье будущее зависит от молодых. Ибо наши мудрецы говорят: “Если нет ягнят, нет и овец”.
С первого дня руководства Любавичским Движением Ребе действовал с великой самоотверженностью. Он жил в России в период бесчинств евсекции, когда распространение Торы и ее заветов, противоречившие политике государства, требовали полной душевной самоотдачи. Подобной же самоотверженности он требовал и от тех, кто следовал его путем и сотрудничал с ним.
В Шулхан Орух нет закона, позволяющего требовать самоотверженности от других, но это вправе делать тот, у кого есть ощущение предназначения свыше.
В одной из своих статей Ребе объясняет разницу между самоотверженность рабби Акивы и праотца Авраама. Рабби Акива мечтал о самопожертвовании, жаждал его и говорил: “Когда у меня будет возможность исполнить это?!” У праотца Авраама самопожертвование не было целью. Его нравственная деятельность, о которой сказано: “И воззвал там именем Б-га, Властелина вселенной…”, сводилась к одному: каждый человек должен прийти к сознанию: “Б-г — Властелин вселенной”. Авраам не стремился к самопожертвованию, но если бы понадобилось пожертвовать жизнью, он сделал бы и это.
Точно так же вел себя Ребе. Он не стремился жертвовать собой, не в этом был смысл его деятельности. Его задача заключалась в распространении Торы и заповедей, в обучении хасидизму, а также хасидским правилам и обычаям: “И воззвал там именем Б-га. Властелина вселенной”. В этом была его задача, которой он полностью посвятил себя, и его не останавливали никакие помехи.
Именно поэтому он не входил в рассуждения, обязан ли он по закону рисковать своей жизнью в каждом конкретном случае. Его делом было распространение и укрепление еврейства, а все остальное не занимало места в его мыслях. И ничто не могло помешать ему.
В этом — пример и поучение, которое Ребе преподал нам. Всем, кто должен приготовиться к будущему Освобождению… Наша деятельность — любить и приближать евреев к Торе.
(Опубликовано в №86, июнь 1999)
